Сан – Марино
«Историческое недоразумение» – так, наверное, должны воспринимать политические рационалисты эту крохотную республику, занимающую, по сути, верхушку горы, окруженной итальянской территорией. Как водится, ее облюбовали богатеи, не желающие платить налоги. Но толпы туристов, в том числе русскоязычных, которые приезжают посмотреть на экзотическое карликовое государство, знакомятся с очень поучительной историей: микроскопическое в глобальных масштабах рыцарское воинство смогло сделать свою гору неприступной и отражать любые атаки в течение многих веков. А их наследники, тоже люди упрямые, смогли сохранить независимость – и при Муссолини, и при Евросоюзе. Все-таки твердая воля может очень многое. В случае Сан-Марино сработала именно она, а не природная неприступность горной крепости и не высота ее стен. В конце концов, мало ли было таких гор и таких крепостей…
Испания
Здесь этническая неоднородность имеет очень заметные границы. Кастильская версия испанского языка была принята как общенациональная не без споров – и до сих пор не стала «общим знаменателем». А Каталония и особенно Страна басков вообще решительно отличаются по языку, имеют свой идентитет, стремятся к независимости. Богатый северо-восток отделится от Испании сразу же, как преодолеет сопротивление Мадрида референдуму о независимости. Плохо скрепленная страна рискует стать жертвой несостоявшейся унификации.
В какой-то момент Испании удалось преодолеть последствия «красно-белой» гражданской войны, не отдать на растерзание ультралибералам деятелей правого режима Франсиско Франко, восстановить монархию и примирить это все с мощным влиянием коммунистов и других радикальных левых. Но получившаяся сложная конструкция может легко рассыпаться, особенно в случае отделения басков и каталонцев.
«Католики» здесь сильны, но гораздо слабее, чем в Италии. Мощный «левый фланг» настроен скорее антирелигиозно – и это тоже не добавляет единства нынешнему испанскому королевству, в котором многие помнят устроенные коммунистами в 30-е годы погромы храмов, убийства тысяч священников, монахов и монахинь.
Португалия
Эта страна гораздо более целостна – и «католическое» благочестие в ней спокойно соседствует с казино. Как-то ради интереса зашел в одно из них – ничего не понял, сказал, что играть не буду, был вежливо отправлен восвояси и не сильно о сем пожалел. А вот с главным местом паломничества – Фатимой – познакомился поподробнее.
На место предполагаемого явления детям Девы Марии, в реальности которого многие сомневаются, я поехал частным образом, никого не предупреждая. Первым, что меня удивило при подъезде к городку, были клубы едкого черного дыма. Подошел к святилищу, напоминающему своей архитектурой кладбищенские постройки позднесоветского времени. Дым валил именно с их стороны – так что вид культового сооружения окончательно напомнил мне Второй московский крематорий. Подошел поближе – и все понял. У одного из зданий стояло некое подобие жаровни, куда люди бросали стеариновые изображения сердец, желудков, почек, грудей, рук, ног, прочих человеческих органов и составов – в качестве эрзаца молитвы об исцелении. Некоторые люди ползли на коленях по специальной каменной дорожке к главному храму.
«Попа и в рогожке видно» – и вскоре местные монахини стали показывать мне музей и церкви. Впрочем, особого благоговения я в этом месте не испытал, да и раньше относился к нему скептически. Единственный человек, оставивший во время и после фатимских событий подробные рассказы и «пророчества» – монахиня Лусия Душ Сантуш – еще в юности психологически выглядела как умная девочка, очень хотевшая всеобщего внимания. Похоже, так было и в более поздние годы, когда она заставила многих католических иерархов постоянно слушать себя.
Бельгия
Во время работы в ОВЦС лет шесть-семь я постоянно мотался в Брюссель. Будучи сомодератором комиссии «Церковь и общество» «Конференции европейских церквей», вел бесчисленное количество заседаний, участвовал в диалогах религиозных общин со структурами ЕС. И бельгийская столица стала пятым городом – после Москвы, Калуги, Львова и Женевы, – где я научился ходить дворами и закоулками. А в аэропорту, в котором приходилось порой коротать ночи, нашел место, где можно было прилечь на лавку – рядом с тремя часовнями, одна из которых была православной. Там можно было и вечерние молитвы почитать – иногда вместе с кем-то из пассажиров.
Уже тогда, на рубеже девяностых и двухтысячных, город был переполнен мигрантами. Сейчас их стало еще больше. Идя в центр из квартала евро-институций, через пятнадцать минут можно было оказаться в одном из мусульманских анклавов, которые полиция патрулировала лишь изредка – на хорошей скорости и с поднятыми стеклами. Местные жители удивленно смотрели на смелого чужака. В ответ приходилось делать зверскую физиономию и многозначительно держать руки в карманах куртки. Как-то гулял я по Брюсселю в день принципиального футбольного мачта Бельгия – Турция. Из окон свисало множество турецких флагов. Ни одного бельгийского я не видел.
Двуязычное королевство валлонцев и фламандцев (по сути французов и голландцев) явно не справляется с этим нашествием – и когда-нибудь падет под его тяжестью. Не спасут даже русские и украинцы, которых теперь в Бельгии немало – и им предоставляют для устройства православных приходов опустевшие местные церкви, «католические» и протестантские. Люди, работающие в ЕСовских конторах, живут своей жизнью. Мигранты разных национальностей – тоже. И коренные бельгийцы все больше становятся чужими в собственном доме.
Голландия
Страна, бывшая одним из пионеров торгового капитализма, технического прогресса и освоения заморских колоний, показывает нам прекрасный пример того, куда не надо идти. Одно из главных либеральных «достижений» – квартал красных фонарей в Амстердаме – сегодня выглядит старым, грязным, унылым Вавилоном. Терпимость к распространению «легких» наркотиков сделала некоторые городские районы большими притонами. В Нидерландах существовала политическая группа, выступавшая за легализацию педофилии, детской порнографии и секса с животными (правда, полноценную партию она создать пока не смогла). «Церкви» протестантского мейнстрима страны превратились в пародию на христианство – на экуменических собраниях они, пожалуй, громче всех кричат о правах гомосексуалистов и варварских нацменьшинств, обличают всяческую дискриминацию и «ретроградность». Но их дом уже остался пуст… Помню одного голландского теолога, который с пеной у рта отстаивал «христианскую» природу западных демократий, но потом практически утратил способность спать по ночам и погрузился в перманентный изматывающий кошмар.
Самое удивительное, что в стране есть очень много по-старомодному работящих, крепких, здравых людей. Довольно долго я общался с пожилым бизнесменом Эрнстом ван Эйгеном, другом Патриарха Алексия II, и его семьей – очень целостными общественными деятелями, верными консервативным христианским ценностям, собиравшими у себя дома «правых» политиков из США, Великобритании, Франции… Они прекрасно все понимали – и про собственных политиков, и про засилье либеральной закулисы. Пытались создать «закулису» собственную. Но о таких «нелетучих» голландцах мы слышим очень немного – да и не так уж сильно они представлены нынче в общественном поле страны.
Англия
Не понимаю, почему Альбион называют туманным. Сколько ни посещал Англию, погода там всегда была отличная. Но вот люди несут на себе психологический и духовный груз многовековой жизни на острове – и череды войн, завоеваний, поражений, обретения и потери империи, исторической усталости и железной воли. Воля у англичан – убежден – сильнейшая в мире. Она способна творить политические чудеса: покорять пространства, выигрывать войны, выходить победителями из любых переговоров. Но эмоциональная обедненность играет с британцами злую шутку. Они вряд ли способны любить другие народы, да и свой собственный любят очень своеобразно – и великая воля вместе с мощным рассудком все сильнее обрекает их на одиночество и самопоедание.
Ты можешь очень долго общаться с некоторыми из англичан, пить с ними виски или пиво, обмениваться идеями или просто сплетнями – и все равно вы останетесь чужими людьми. «Программа» у британца почти всегда своя – и он либо добивается ее исполнения, либо впадает в жесткую фрустрацию. Самый, наверное, неудачный генсек «Конференции европейских церквей» англиканский священник Колин Уильямс отличался тем, что вежливо выслушивал разные мнения, говорил многообещающее «я услышал» – и делал все совершенно по-своему, даже не допуская мысли о том, что к кому-то вообще надо прислушиваться. Вскоре интернациональный коллектив взбунтовался, вслед за ним начали задавать вопросы коллегиальные руководящие органы, за которыми стоят разные страны и общины – и генсек, неожиданно навсегда покинув свой кабинет, был обнаружен полицией на лавочке в парке в непонятном состоянии. Человек не был ни пьян, ни болен, ни расстроен. Он просто сидел… и думал. Как же так! Что за абсурд! Я все делал как надо, а эти люди ничего не поняли – и неизвестно чего хотели! Никакой помощи ему не понадобилось – он просто встал со скамейки и пошел домой паковать чемоданы.
Подобная жесткость и тотальная самоуверенность встречались мне во всех слоях британского общества – от аристократии до обслуги в колледже, где я учил язык в 90-е годы. В «Церкви Англии» как носителе национального духа эти качества выражаются в квадрате, в кубе.
Конечно, на этом фоне русские в Великобритании неизбежно живут «отдельной» жизнью. В свое время митрополит Антоний (Блум) пытался создать «Православие для англичан». Некоторые действительно обратились – и слава Богу. Но «британские», «русские», «греческие» православные общины все больше пребывают в параллельных мирах. В годы моей учебы оксфордский православный храм даже использовался поочередно – одно воскресенье по преимуществу британцами, другое – русскими. Разными были и формальные приходские учреждения.