[6] [15]
Боги, испуганные и отчаянно стремящиеся установить мир и покой на небесах, соглашаются. «Мардук, славнейший средь богов великих! – кричат они в порыве энтузиазма, распуская божественное собрание. – Надо всей Вселенной мы даем тебе царство!» Затем боги вручают Мардуку скипетр и трон, отмечая его новое положение во главе месопотамского пантеона, и он отбывает сражаться с Тиамат.
Так же развивалась мифология и в Ассирийской империи, которая подвергалась с севера примерно тем же опасностям, что и вавилоняне с юга, только в ассирийской версии царем богов признавали не Мардука, а местного бога Ашшура. В то же время в царстве Исин, расположенном в тридцати с небольшим километрах к югу от Ниппура, бог Ан из верховного небесного божества превратился в безусловного царя небес [16].
Во всех случаях, во всех империях, по всей Месопотамии с изменением политической ситуации на земле менялась и политика на небесах. Как свободные жители независимых городов-государств Месопотамии от страха и ужаса отказывались от примитивной демократии и добровольно вручали своим царям абсолютную власть, так и жители небес делали одного или другого бога верховным правителем. Теология приспосабливалась к реальности, а дела небесные становились расширенной проекцией дел земных.
При таком мировом порядке генотеизм – вера в Верховного бога, который правит всеми остальными богами, – вполне логичен. Чем больше власти сосредоточено в руках одного человека на земле, тем больше власти у одного бога на небе, будь то Мардук в Вавилоне, Ашшур в Ассирии, Ан в Исине, Амон-Ра в Египте, Хумпан в Эламе, Халди в Урарту, Зевс в Греции, Юпитер в Риме, Один у скандинавов, Тянь у китайской династии Чжоу и т. д.
Но чем выше божество взбирается в пантеоне, оттесняя других, менее властных богов, тем больше оно забирает себе атрибутов, ранее традиционно приписываемых этим богам, пока наконец противоречия и несоответствия с исходным представлением о Верховном боге не достигают крайней точки. Возьмем индуистского бога Шиву – верховного бога в шиваизме, который вместе с Брахмой и Вишну образует триумвират, известный как индуистская троица Тримурти. Шива изначально был сравнительно мелким божеством – его имя даже не упоминается в «Ригведе». Однако в послеведической литературе, особенно в «Упанишадах» и великом индийском эпосе «Махабхарата», по мере того как Шива все выше и выше поднимается в индуистском пантеоне, можно заметить, как он присваивает себе качества и атрибуты богов, которых заменяет. Так что сейчас Шива – это созидатель и разрушитель, целитель и убийца, аскет и гедонист, бог бурь и бог танца [17].
Именно из-за этой крайней точки генотеизм редко переходит в монотеизм. Одно дело, когда Верховный бог постоянно забирает себе качества и атрибуты мелких богов, пусть эти качества не сочетаются друг с другом или даже находятся в прямом противоречии. Совсем другое дело – представить себе единого бога, который обладает всеми этими атрибутами и качествами сразу.
Конечно, существует простой и довольно очевидный способ разрешить эту дилемму. Расчеловечить бога – освободить божественное от всех человеческих атрибутов и переосмыслить бога в духе Ксенофана, Платона и других греческих философов, то есть творческой субстанции, лежащей в основе Вселенной. Собственно, именно это пытались сделать и Эхнатон, и Заратустра. Заратустра представлял Ахурамазду как чистый одушевляющий дух, не имеющий формы, полностью трансцендентный и безличный. В Гатах поэтически описываются вознаграждающие руки Мазды и его всевидящие глаза, но это просто метафоры. Пожалуй, в Гатах человеческие качества приписываются божественному реже, чем почти в любом другом священном тексте.
Эхнатон не только разрушил идолов других богов, но и запретил создавать статуи Атона и делать из него идолов. Официально Атона можно было изображать только в форме диска с исходящими от него лучами света, ниспадающими на землю, подобно благословляющим все сущее рукам божества (это единственная человеческая черта, которой Эхнатон оставался верен). Хотя в великих гимнах времен Эхнатона для обозначения Атона используется личное местоимение мужского рода «он», бог в этих произведениях не проявляет человеческих качеств, не обладает человеческими атрибутами и не руководствуется человеческими эмоциями или мотивами. И это тоже объясняет, почему монотеистические устремления Эхнатона (да и Заратустры) не увенчались успехом.
Трудности, с которыми столкнулись Эхнатон и Заратустра, связаны с тем, что людям обычно сложно иметь дело с богом, который не имеет не только человеческих свойств и атрибутов, но и человеческих потребностей. Если у бога нет ни человеческого облика, ни человеческих атрибутов, ни человеческих качеств, то как люди должны связываться и общаться с ним? Само представление о расчеловеченном боге противоречит когнитивным процессам, благодаря которым и возникла идея бога. Оно подобно попыткам представить себе непредставимое – например, облик существа, не имеющего облика. Это слишком ненадежный путь, который обречен на неудачу.
Чтобы принять идею существования единственного и единого бога без человеческого облика, атрибутов и качеств, потребовались бы либо значительные мыслительные усилия со стороны верующих, либо глубокие изменения в духовной эволюции религиозной общины – глубочайший духовный кризис, который заставил бы людей забыть обо всех противоречиях, неизбежных для идеи единого бога, и о своей естественной склонности создавать себе бога по собственному образу и подобию.
И оказалось, что именно такой кризис через восемь веков после Эхнатона и через шесть веков после Заратустры заставил небольшое семитское племя с земли Ханаан, которое именовало себя Израилем, провести, как впоследствии выяснилось, первый в мире успешный эксперимент с монотеизмом.
Часть IIIЧто есть Бог?
7Бог – один
В 586 году до н. э. царь Навуходоносор II, властитель могущественного Вавилонского царства и представитель на земле бога Мардука, царя богов, разрушил стены Иерусалима, разграбил столицу Израильского царства и сжег дотла еврейский храм. Тысячи евреев были преданы мечу; те немногие, что уцелели (главным образом образованная элита – жрецы, воины и царственные особы), были отправлены в изгнание. Цель была очевидна – покончить с израильтянами как с нацией. А если бы Израиль перестал существовать, то перестал бы существовать и бог Израиля – Яхве [1].
На древнем Ближнем Востоке племя и его бог считались единой сущностью, соединенной договором, по которому племя заботилось о боге, почитая его и принося ему жертвы, а бог в обмен защищал племя от невзгод, будь то наводнение, голод, а чаще всего соседние племена и их боги. Собственно, война на древнем Ближнем Востоке считалась не столько битвой армий, сколько состязанием божеств. Вавилоняне захватывали Израиль не во имя своего царя Навуходоносора, но именем своего бога Мардука. Считалось, что Мардук действовал на стороне вавилонян прямо на поле боя в соответствии с соглашением, которое он заключил с Навуходоносором.
У израильтян было такое же соглашение с их богом. Яхве управлял Израилем, и на Яхве ложилось бремя по его защите. Кровавые бои между израильтянами и их врагами, которые занимают столько места в первых книгах Библии, считались на деле битвами между Яхве и враждебными богами. Яхве часто приписывалось планирование, командование и управление битвами на стороне Израиля: «И вопросил Давид Господа, говоря: идти ли мне против Филистимлян? Предашь ли их в руки мои? И Он отвечал ему: не выходи навстречу им, а зайди им с тылу и иди к ним со стороны тутовой рощи…» (2-я Цар. 5:19–23) [2].
Такая непосредственная идентификация племени со своим божеством имела глубокие теологические последствия для древних людей. Когда Яхве помог израильтянам сокрушить филистимлян, это доказало, что бог израильтян более могуществен, чем бог филистимлян Дагон. Когда же вавилоняне разгромили израильтян, теоологическим выводом было то, что Мардук, бог Вавилона, могущественнее Яхве.
Для множества израильтян разрушение храма – Дома Яхве – значило больше, чем просто конец национальных амбиций. Оно свидетельствовало о конце их религии. Без обрядов и ритуалов, которые занимали центральное место в их религиозных чувствах и даже в чувстве собственной идентичности, у них не было выбора, кроме как подчиниться новой реальности. Они приняли вавилонские имена, стали изучать вавилонские тексты и почитать вавилонских богов.
Но среди плененных евреев оказалась небольшая группа религиозных реформаторов, которые, столкнувшись с неприемлемой перспективой согласиться с уничтожением Яхве руками Мардука, предложили альтернативное объяснение: возможно, разрушение Израиля и пленение евреев – это часть божьего промысла Яхве. Возможно, Яхве наказал израильтян за то, что они вообще верили в существование Мардука. Возможно, никакого Мардука нет.
Именно в этот момент духовного разлада, когда Израильское царство лежало в руинах, а храм Яхве был разрушен и покинут, была создана новая идентичность, а вместе с ней – совершенно новая точка зрения на божественное.
Бог, который впоследствии стал известен как Яхве, впервые явился в виде неопалимой купины где-то в каменистых пустынях Северо-Восточного Синая. Яхве говорит пророку Моисею: «Вот имя Мое навеки, и памятование о Мне из рода в род» (Исх. 3:15) [3].
Согласно Библии, Моисей оказался в этой пустынной земле, потому что бежал от гнева фараона. В Исходе рассказывается, как израильтяне, которые за несколько поколений до этого последовали за потомками праотца Авраама в Египет, стали так многочисленны и могущественны, что их решили лишить богатства и свободы и обратить в рабство. Египтяне так боялись евреев, что сам фараон приказал топить в Ниле всех новорожденных сынов Израилевых.
Но каким-то образом один ребенок спасся. Его родители, потомки жрецов-левитов, положили его, трехмесячного, в корзину из папируса и отправили по поросшим камышом речным отмелям. Там его нашла дочь фараона. Она сжалилась над мальчиком, принесла его в свой дом и воспитала как члена египетской царской семьи [4].