царем. Божества не просто даровали свет, дождь или иные силы природы, необходимые нам. Теперь они даровали правосудие. Собственными устами они сообщали нам свою волю. Собственными глазами они видели все наши поступки. Собственными руками они сокрушали тех, кто осмеливался бросить им вызов.
Конечно, на самом деле у богов нет ни рта, чтобы говорить, ни глаз, чтобы видеть, ни рук, чтобы сокрушать. Все это – свойства людей, а не богов. Так что представителям богов на земле предоставлялось право говорить за них, вершить правосудие от их имени, поражать их врагов, сосредоточивая в своих человеческих руках ту власть, которую боги требовали себе.
Роль посредников между людьми и богами естественным образом досталась тем, кто правил на земле, – прежде всего царям, фараонам и императорам, но также жрецам и пророкам, мистикам и мессиям. Мы видели, как это происходило в Древней Месопотамии: с консолидацией власти в руках аристократической верхушки та присвоила себе и божественную силу. Как и в Месопотамии, как только появилась необходимость в посреднике между богами и людьми, вскоре возникло и желание обожествлять этих посредников. В конце концов, довольно логично считать, что посредник между богами и людьми тоже имеет божественную или, по крайней мере, полубожественную природу.
Однако в обожествлении Иисуса было нечто совершенно удивительное. И дело даже не в том, что Иисус представлял религию, в которой людей никогда не обожествляли. И не в том, что Иисус был простым крестьянином, в то время как большинство других людей-богов древнего Ближнего Востока – царями и императорами [7].
Уникальным обожествление Иисуса делал не он сам, а то, какое именно божественное начало он воплощал. В то время как все остальные люди-боги древнего Ближнего Востока считались одними из многих человеческих воплощений одного из множества богов, Иисус считался единственным человеческим воплощением единственного Бога во Вселенной.
Подавляющему большинству христиан в первые века этой религии такая идея казалась неудобоваримой. В ранней церкви довольно быстро сформировались противоположные мнения по поводу восприятия Иоанном Иисуса как Логоса: либо Иоанн ошибался – и Иисус был всего лишь человеком, а не Богом; либо Иоанн был прав – и Иисус действительно был богом, но не единым и не единственным Богом на земле. Не кто иной, как выдающийся христианский теолог Иустин Философ (100–165), был вынужден признать, что если Иисус и впрямь божественный Логос, как говорил Иоанн, то он должен быть другим богом, не «тем Богом, который все создал». Павел Самосатский (200–275), епископ Антиохии – христианской общины, которая по могуществу и влиянию уступала только римской, – утверждал, что Иоанн имел в виду, будто бы Логос обитал внутри Иисуса, а не был Иисусом; Логос был дан ему единым и единственным Богом в награду за «добродетельную жизнь». Влиятельный отец церкви Арий Антиохийский (256–336) зашел еще дальше и заявил, что Бог один, и этот Бог по определению должен быть неделимым, несотворенным и существующим с начала времен, поэтому попросту невозможно считать Иисуса Логосом. Иначе получится, что во Вселенной два Бога, а этого, по словам Ария, и представить себе нельзя [8].
Но не всем представление о двух богах казалось таким уж абсурдным. Собственно говоря, в жарких дебатах о том, был ли Иисус человеком или вторым богом, и в условиях отсутствия компромисса между двумя этими позициями, которого удалось достигнуть лишь к середине IV века, многие ранние христиане стали считать, что во Вселенной не просто два бога – один по имени Яхве, а второй по имени Иисус, – но что эти боги враждуют между собой.
Самым знаменитым сторонником идеи двух богов в христианстве, известной как дитеизм, был хорошо образованный молодой ученый из Малой Азии по имени Маркион. Он родился примерно во время создания Евангелия от Иоанна и был представителем первого поколения неевреев, воспитанного в только что возникшей христианской вере. Его отец был епископом Синопа – города на берегу Черного моря, где семья владела прибыльным кораблестроительным делом.
Богатство позволило Маркиону вести жизнь, полную удовольствий и учебы. Он погрузился в греческую философию и христианскую мысль, а также, судя по всему, был хорошо знаком с древнееврейскими писаниями. Однако именно эти глубокие познания как в древнееврейской религии, так и в новом и не до конца еще едином христианстве – столь недавно отпочковавшейся от иудаизма секте – повергли Маркиона в самый настоящий ужас, потому что ему никак не удавалось, как бы он ни пытался, примирить Бога из еврейской Библии, Яхве, с тем Богом, которого Иисус называет Отцом.
Библейский Яхве – это кровожадный «муж брани» (Исх. 15:3; Ис. 63:3) – ревностное божество, которое с ликованием призывает истреблять всех, кто недостаточно его почитает (Исх. 22:20). Это Бог, по распоряжению которого сорок два ребенка были растерзаны медведицами лишь за то, что дразнили одного из пророков, потому что тот был плешивым (4-я Цар. 2:23–24). Как единый и единственный Бог во Вселенной может быть таким мелочным и ограниченным, таким ревнивым и алчным? Более того, что общего у этого Бога с Богом, явленным Иисусом, – с Богом любви и всепрощения, мира и милосердия?
Маркион принимал идею божественного происхождения Иисуса; он полностью соглашался с мнением Иоанна о том, что Логос – это Бог. Когда он говорил о «Боге, явленном Иисусом», он имел в виду, что Бог явился в образе Иисуса. В то же время Маркион признавал Яхве, Бога еврейской Библии, создателем мира. Судя по всему, Книгу Бытия он воспринимал буквально, но из-за этого Иисус и Яхве казались ему еще более непохожими. Что же за Бог, недоумевал он, создал такой никудышный мир – мир алчбы и разрушения, вражды и ненависти? Разве не говорил Иисус: «По плодам их узнаете их» (Матф. 7:16)? Если это правда, то плоды этого Бога были гнилыми до сердцевины [9].
Единственный ответ, который нашел Маркион, состоял в том, что богов должно быть два: жестокий создатель – Бог еврейской Библии, известный как Яхве, Бог Израиля, и любящий, милосердный Бог, который всегда существовал как Логос, но впервые был явлен миру в образе Иисуса Христа.
Маркион был вовсе не единственным представителем первых христиан, пришедшим к этому выводу. Многие грекоговорящие христиане, которых мы теперь называем гностиками (от греческого слова gnosis – знание), тоже проводили разницу между Богом еврейской Библии и Богом Иисусом, хотя, в отличие от Маркиона, большинство гностиков как раз отказывались признавать в Яхве творца мира. Они считали, что творение было делом рук менее значимого бога – так называемого Демиурга, уродливого и несовершенного божества, которое наивно считало себя единственным богом во Вселенной.
«И нечестив он в своей надменности, – пишет гностик, автор «Тайного Евангелия от Иоанна». – Ибо сказал он: “Я есмь Бог и нет другого Бога кроме меня”, ибо не знал он своей силы и места, откуда сам он появился» [10].
Это Демиург обратил в пепел города Содом и Гоморру; Демиург убил большую часть человечества катастрофическим потопом; Демиург изгнал Адама и Еву из Эдемского сада.
«Какой же он, этот Бог? – взывал гностик, автор «Свидетельства истины». – Во-первых, он позавидовал Адаму и не захотел, чтобы он съел с древа познания, и, во‐вторых, он сказал: “Адам, где ты?”… Он показал себя злым завистником» [11].
Отдавая создание Вселенной в руки менее значительного божества, будь то Яхве или Демиург, Маркион и гностики не просто пытались объяснить противоречие между фигурой безгрешного и беспорочного Создателя и грешным и порочным миром, но и пытались освободить Иисуса от груза тех отвратительных деяний, которые приписывает Яхве еврейская Библия.
Но было и еще кое-что. Утверждая наличие двух богов, эти христиане пытались освободить христианство от иудейских корней, объявив его совершенно новой религией с новыми откровениями и новым Богом [12].
В 139 году Маркион оставил родительский дом на Балтийском море и отправился в Рим, чтобы поделиться своими идеями с самой крупной и влиятельной христианской общиной того времени. Начал он с Римской церкви, пожертвовав ей огромную сумму 200 000 сестерциев – эквивалент миллионов долларов в современной валюте. Это пожертвование дало возможность Маркиону остаться в городе как почетному гостю Церкви.
Именно в Риме Маркион начал излагать свое учение в двух рукописях, в одной из которых нашли отражение его теологические взгляды (она затерялась в истории, но частично ее содержание известно по работам опровергавших Маркиона отцов Церкви), а вторая содержала первую попытку сведения вместе книг Нового Завета. Канон Маркиона состоял из отредактированной версии Евангелия от Луки и десяти посланий апостола Павла, представления которого о Христе как о космическом вневременном существе прекрасно соответствовали взглядам Маркиона.
После пяти лет тщательной работы Маркион собрал глав Римской церкви и поведал им о своей теологии двух богов. Он начал с того, что Иисус был воплощенным Богом: эту позицию разделяли многие из собравшихся, хотя и не все. Затем Маркион заявил, что Иисус – не тот Бог, которого все они знали как Яхве, а совершенно иной, доселе неведомый Бог, только теперь явившийся человечеству. Целью сошествия Христа на землю, объяснял Маркион, как раз и было освобождение человечества от злобного Создателя – библейского Бога. А следовательно, христианство – религия, основанная во имя Христа, – должно отринуть все связи с иудаизмом, из которого возникло. Еврейские священные писания устарели; необходима новая Библия. Кстати, по счастью, ее он и принес с собой [13].
Отцам Церкви это не понравилось: они вернули все, что осталось от значительного вклада Маркиона, и безотлагательно выслали его из Рима. Маркион, однако, не утратил присутствия духа. Он вернулся домой и стал успешно проповедовать по всей Малой Азии, где нашел благодарную аудиторию, воспринявшую его доктрину о двух богах. Дитеистическая церковь, основанная Маркионом, оказалась одной из крупнейших христианских церквей. Она процветала на обширной части территории современных Турции и Сирии вплоть до V века.