– Зимой в замке Эйлвэнд гораздо теплее, чем в доме на продуваемой всеми ветрами Шанте, разве не так? – пожал плечами ролфи. – Я сам буду привозить его вам. И – навещать вас на Шанте, если вы позволите.
«А ты – позволишь».
«Мужчины! Вы снова все решили за меня! – разозлилась Джойана. – Один защитил свой уязвимый тыл, другой получил безупречную приманку для охоты на шуриа. Никто не спросил, хочет ли она променять верность мужчине на любовь сына».
– А я могу все-таки попросить, чтобы вы привозили Шэррара чаще, чем раз в году?
– Ваши желания для меня священны, Джойана. Вам достаточно просто попросить меня о чем угодно, и если это в моих силах, я исполню.
«Догадайся, ну же! Ты читала рукопись моей Аслэйг, ты сама рассказала мне о том, как был выкуплен один из твоего народа, у тебя есть все осколки, вот здесь, в ладонях. Осталось только сложить их вместе – и не побояться изранить руки. Ну! Догадайся. Попроси. Я не могу подсказать, не могу помочь. Ты должна сама это сделать».
Женщина едва удержалась, чтобы не заслониться руками от этого пронизывающего взгляда, прожигающего почти насквозь.
«Не смотри на меня так… так, словно ты можешь… Великие Духи! Не может быть, чтобы все оказалось так просто. Подлинный Священный Князь и шуриа, посвященная Шиларджи-Глэнне, наедине… Так не бывает. Или бывает?»
– О чем угодно? А если я попрошу снять Проклятие со всех шуриа? – рискнула Джона и не прогадала.
Вилдайр вдруг необъяснимым образом преобразился, он медленно вышел из-за стола, легко, словно плетеную корзинку, отшвырнув тяжелое кресло, чтобы не мешало. Осыпалась пеплом вся наносная шелуха элегантности. Древним стал он, страшным, свирепым и резко рявкнул:
– Не так! Не должно быть никаких «если»! Скажи еще раз, Яблоня, и скажи, как надо.
Нет, она не вскочила со своего стула, она вырвалась из тесного маленького семечка толстым наглым ростком и рванулась к солнцу, к свету, к небу, к правде. К Жизни.
– Я прошу тебя, освободи моих людей от Проклятия, Волк.
Правильные слова лились с языка весенним бойким ручейком. В столовой отчетливо пахло свежими яблоками.
Священный Князь яростно выдохнул сквозь зубы, почти с облегчением, будто вынырнул из воды:
– Наконец-то! Наконец-то хоть кто-то из вас догадался, что нужно просто попросить. Ты пожелала, Яблоня, и я исполню. Его не станет. Мы снимем его вместе. Сегодня. Сейчас.
– И какова же будет цена исполненного? – спросила она одними губами.
– Ты знаешь. Жизнь.
Это – справедливо. Это – честно. Удэйн-Завоеватель отдал ради Джезима жизнь и посмертие, Сигрейн – доверие Глэнны, Верховный шаман – всех детей Шиларджи. Теперь очередь Джоны отдать жизнь за то, чтобы жил Шэррар, Эндрита, Шайя и все остальные Третьи, сколько бы их ни осталось на свете.
– Я должна умереть?
– Подумай, женщина, кому нужна твоя смерть? Мне? Богам? – Вилдайр оскалился. – Смерть создала это Проклятие, а жизнь его уничтожит. Моему народу нужна милость Глэнны, ее прощение. И залогом этой милости – любовь ее воплощения. Только и всего. Скажи, Мать Яблонь простила нас? Ты будешь цвести на моей земле, Яблоня? – и протянул Джоне руку. – Глэнна смотрит на меня твоими глазами. Ты пришла ко мне?
Словно прошедшие годы подернулись дымкой, истаяли, как снега по весне, отцвели, иссохли, как листья, и опали. В темной пещере шуриа свернулась на коленях великого волшебника-диллайн – могучего, как море Кэринси, и древнего, как скалы Эскизара, – точно змейка в корнях векового дуба. «Скажи – «да», когда тебя спросят по-настоящему», – шепнула за окном ночь голосом Алфера.
Джона колебалась всего несколько мгновений и ответила:
– Да.
…Она легла мостом между небом и землей, радугой, дорогой, рекой. И сошли с небес на землю дивные звери, и нашли путь ослепшие от отчаяния и ненависти души детей Хёлы и Шиларджи, и утекли в небытие воды, унеся с собой всю кровь и все слезы. И гнался счастливый Волк за тенью радуги, и учуял желанный след на дороге, и пил ее жадно, захлебываясь яблочной сладостью. Проросла она пальцами-корнями в смятые простыни, а белые его косы стали живыми змеями. Ведь если сплести руки, если крепко обхватить ногами, то ночь никуда не сбежит. Разве что расцарапает коготками сильную, но беззащитную спину и укусит за нагое плечо. Если шагнуть за край, то упадешь в рассвет. Это знают волки, и это знают змеи, но не скажут и никто не скажет…
Сон так и не пришел к Джоне, его никто не приглашал в гости, вот он, такой воспитанный, и постеснялся нарушить уединение. Ночь плавно скатилась к Змеиному часу, к нескольким минутам перед самым рассветом. Теперь они утекали песком меж пальцами, песчинка за песчинкой, выстилая привычную дорожку к самому Порогу. Шажок за шажком… Ну же?!
Не в силах больше терпеть эту пытку, Джойана прошлепала босыми ногами к окну, резко распахнула парчовые портьеры. Вилдайр тоже ведь не спал.
Она никогда не видела рассвета, точнее, видела в раннем детстве, но память не сохранила ни единого воспоминания об этом волнующем для любого шуриа часе суток. А он, оказывается, был так… недолог. Вот уже рассеялась тьма, и небеса прокричали радостное: «Да пребудет!»… Завороженная и потрясенная, а также нагая, как в миг своего появления на свет, Джойана из рода Ияри, не отрываясь, стояла и смотрела, как над Джезимом, над Землей Радости восходит солнце.
Джэйфф Элир
Серо-сиреневая, словно горлица, туча решила, что луг вполне сойдет за гнездышко, и удобно устроилась прямо на ирисах, ромашках и кипрее. Но дремать ей оставалось совсем недолго – пока не пробудится первая птаха. Трепетно ненавидимый раньше, а ныне бесконечно любимый «змеиный час» Джэйфф встретил, стоя по пояс в травах и настороженно прислушиваясь к легким шагам. Кто-то догонял бывшего рилиндара, не слишком заботясь о скрытности. Это – хорошо. Значит, никого не придется убивать. Будем надеяться.
И тут его окликнули:
– Погоди! Постой, ты слишком быстро идешь.
Женщина? Говорящая по-ролфийски, шагающая быстро и размашисто? Сердце в груди пропустило один удар.
– Эй! Это ты – Джэйфф?
Не Грэйн, но другая, та, чей облик приняла Локка, когда возжелала лично известить шуриа о его выкупе. Высокая и… молодая, совсем молодая, почти девчонка. С зеленоватыми сияющими радостью глазами.
– Локка? Ты?
Она смеялась заливисто, будто рилиндар крайне удачно пошутил:
– Нет! Я не Локка. Отец назвал меня Сэтэйн. Она сказала, что ты хотел со мной поговорить, да? А зачем? Я тебя не помню. Ты меня знал, когда я была живая? – она с интересом принюхалась. – Пахнешь ты знакомо!
Она была живая, настоящая, из крови и плоти – горячей и дикой, и пахла почему-то не мокрой песьей шерстью, а земляничным листом.
– Сэтэйн…
Хорошее имя, ролфийское, старое. Похожее на посвист ветра в оперении боевой стрелы.
– Знал. Да, пожалуй, так можно сказать, – и осторожно улыбнулся в ответ: – Здравствуй, Сэтэйн.
– Здравствуй! Ну, давай говорить! Давай? Я давно не говорила, – ролфийка беззаботно рассмеялась. – Я так много выла в Чертогах, что меня сделали волчицей, представляешь?
Она чуть ли не подпрыгивала на месте от нетерпения, водила по травам рукой, принюхивалась и озиралась с любопытством, как ребенок у лотка со сластями.
– А когда я волчица, все по-другому… Но Локка сказала, я скоро снова буду живой. И отпустила немного побегать. – Девушка посмотрела лукаво, склонив голову набок: – А ты не хочешь побегать, Джэйфф? Я давно не бегала на двух ногах, – и вздохнула. – Но сначала, конечно, надо говорить.
– В тумане лучше не бегать, тут рядом обрыв, – буркнул все еще ошеломленный встречей Элир. – Давай поговорим.
Сэтэйн выглядела разочарованной:
– Давай. А о чем? Локка сказала, что ты слишком умный и сам все поймешь, когда я приду. А я не понимаю! – она смущенно засмеялась. – Я ее редко понимаю, хоть я и Локкина дева. Ты сказал, что знал меня раньше? – И нахмурилась. – Но тогда была война. Слушай… я тебя не убила, нет? Я много кого убила. – И снова наморщила лоб в раздумьях. – Я помню.
«Мертвые ролфи – болтливы и бестолковы. Помню-помню!» – мысленно усмехнулся Джэйфф.
– Дилах мне польстила, Сэтэйн. Не такой уж я умный, просто живу очень давно. Наверное, еще и потому, что ты меня не убила. И ты пришла ко мне, а это, скажу я тебе по секрету, не иначе как Знак свыше. Как думаешь?
Сэтэйн легонько пожала плечами и скорчила потешную рожицу:
– Не знаю! Но она права – ты умный, раз понимаешь все эти знаки. А почему ты не говоришь, откуда меня знаешь? Это секрет?
Шуриа в задумчивости почесал себя под косой, за ухом.
– Ну-у-у-у… Теперь уже, пожалуй, не секрет. Была война, и я тебя убил, – и поспешил уточнить: – В честном поединке.
Так, на всякий случай. Она же все-таки ролфи.
– Да? – усомнилась Сэтэйн: – В поединке? Я помню, что меня ранили стрелой, – и тыкнула себя пальцем в живот, – вот сюда, а потом – еще сюда, – показала на шею. – А потом я сгорела. А ты говоришь – поединок? – Но, видимо, размышлять над событиями давно минувших дней ролфийке совсем не хотелось, как вспоминать о тяжелой болезни или горе, и она отмахнулась: – Хотя это неважно!
И вдруг спросила серьезно-серьезно:
– Там был мальчик, мой сын. Ну, на самом деле не мой, я же Локкина дева, мне нельзя было своих. Я его нашла на реке, в корзинке, представляешь? – и снова рассмеялась. Почти как настоящая шуриа, у которой настроение меняется, будто весенний ветер. – Как в саге про Речного Князя! Он совсем не плакал. Мне все говорили – выброси, змееныш вырастет в змею, но я подумала – кто-то же должен, правда? Он был там, в доме. Я потом звала, долго звала, там, на Тропе, и в Чертогах тоже… – Сэтэйн вздохнула. – Но не нашла. И Локка сделала меня волчицей. Ты не знаешь, что с ним стало?
Она казалась… нет, она была на самом деле такой живой и счастливой, что Джейфф не решился сказать женщине, что маленький шуриа задохнулся. Ей будет больно знать, что…