— Нет, Господи, нет! — застонал Валеран. — Покарай меня — я виновен, но пощади мой род!..
Раскаленный обруч стиснул голову Валерана, огонь охватил тело и граф закричал. Ледяные струи дождя напрасно пытались сбить пламя — огонь Преисподней невозможно было потушить, и вода превращалась в расплавленный свинец, и граф знал, что такова его кара — при жизни попасть в Ад.
Прохладные пальцы прикоснулись к его вискам. Это были руки жены, он узнал бы их из тысячи. Ее губы коснулись его лба. Объятия укрыли от пламени. И голос — нежный, любящий, сострадающий — произнес: «Когда мертвый король отдаст свой меч, когда Бургундия вернет былую славу, а я обрету покой — проклятие падет». Валеран плакал в объятиях жены, а над его головой свирепствовала буря…
Через два месяца граф де Бретей взошел на эшафот, возведенный для него перед королевским дворцом в Лоше. Хотя при дворе было немало друзей Валерана, просивших короля о помиловании, ничто не могло спасти человека, упорно не желавшего жить. В конце концов, даже Дюнуа отступился от боевого товарища, и король почти с облегчением подписал приговор — после коронации Карл стал тяготиться беззаветной верностью графа и его непримиримостью к Бургундии. К чему воевать, рассуждал король, когда можно договориться? И что стоит преданность рыцаря, если она камнем висит на шее короля?
Валеран не догадывался о досаде Карла, и потому встретил приговор с благодарностью. Лишь одна мысль омрачала радость осужденного, что он не сможет разделить могилу с обожаемой женой — буря той страшной ночи вместе с утесом смыла в озеро и останки графини, так что все усилия Валерана отыскать тело жены закончились ничем. Впрочем, проповедь священника приглушила боль графа. Он смиренно исповедовался в грехах, попросил исповедника записать его признания в качестве наставления детям и на рассвете следующего дня в присутствии короля, боевых товарищей и всего двора преклонил колени перед плахой, после чего, поручив своих отпрысков великодушию короля, а душу — суду Всевышнего, спокойно подставил шею под топор, который в один миг избавил его от всех печалей.
Исповедь Валерана пылилась среди фамильных пергаментов Бретеев, но в 1477 году, когда войско Карла Смелого было разбито в сражении со швейцарскими крестьянами и герцог нашел в этом сражении бесславную смерть, когда волки пировали на телах бургундских рыцарей и вельмож, архиепископ Реймский, бывший в миру младшим сыном Валерана де Бретей, писал в поучении внучатым племянникам:
«Свершился Суд Божий и пала Бургундия. Закатилась звезда Великих герцогов Запада. Душа моя ликует, а сердце обливается кровью. Пала Бургундия и, значит, наш дом тоже должен пасть. Только меч мертвого короля, бургундская слава и упокоение моей бедной матушки могут спасти наш род, но как достичь этого, мне, недостойному служителю Божьему, не дано знать. И потому, чада мои, преисполнитесь смирения, ибо через гордыню приходит к нам погибель. Преисполнитесь кротостью и примите волю Всевышнего, какой бы она ни была.
Аминь».
Глава 1Которая начинается с помолвки и дороги
Ясным сентябрьским днем 1560 года в имении Бретей, что находится почти на границе Пикардии и Иль-де-Франса, справляли скромное семейное торжество. Впрочем, назвать его скромным можно было только в шутку. Большой замок, перестроенный в честь помолвки в соответствии с последними веяниями времени и способный поспорить роскошью с Лувром, лакеи в новеньких шитых золотом ливреях, многочисленные арендаторы, юные виновники торжества — крохотная черноволосая девочка двух лет все еще в детском чепчике, сплошь украшенном кружевами, и белокурый синеглазый мальчик трех лет, впервые снявший детскую юбочку и одетый, как подобает шевалье, — все здесь казалось олицетворением богатства и торжества.
Да и сам Огюст де Бретей, красивый молодой человек лет двадцати — двадцати двух, в честь обручения сына нарушивший чуть ли не все эдикты, направленные против роскоши, и ухитрившийся затмить блеском драгоценностей даже супругу, меньше всего придавал празднику скромный и умеренный вид. Тем не менее, праздник, по его разумению, был скромен, так как гости на это семейное торжество званы не были, и господа де Бретей, а также их будущие свояки господа де Сен-Жиль принимали поздравления только от слуг, арендаторов и крестьян.
И все-таки был в Бретее человек, чей наряд мог показаться скромным — во всяком случае, на первый взгляд. Антуан де Сен-Жиль, отец будущей хозяйки имения, в силу своего возраста посчитал невозможным соперничать в роскоши со своими юными родственником, однако, ничем не погрешив против королевских эдиктов, привлекал к себе внимание гораздо большее, чем владелец замка. Человек со вкусом непременно обратил бы внимание на элегантность его одежд, торговец — на дороговизну тканей, человек власти — на осанку и посадку головы, а художник или поэт — на лицо и, в особенности, на глаза, которые словно говорили «У нас было прошлое».
Антуан ничем не походил на будущего свояка. Уроженец юга, в то время как Огюст был уроженцем севера, господин де Сен-Жиль прожил долгую и бурную жизнь и принадлежал блистательной эпохе Франциска I, закат которой пришелся на детство Огюста. Именно эта эпоха, когда грубые и невежественные французы открыли для себя мир наук и искусств, когда Вселенная раздвинула горизонты, а мужественный и энергичный человек мог подняться к самым вершинам богатства и власти, по праву была названа Возрождением, и именно в эту эпоху пришлось жить и действовать господину де Сен-Жиль.
Потомок некогда всемогущих сеньоров, отпрыск домов Фуа, Сен-Жиль и Альбре, Антуан получил в наследство только благородное имя и шпагу, так что нынешним богатством и положением был обязан исключительно собственной доблести и счастью. Полковник, хозяин великолепного замка Азе-ле-Ридо в Турени, большой сеньор, друг и родственник короля Франциска — в свое время господин де Сен-Жиль заставил французское дворянство немало говорить о себе, завидовать, восхищаться…
И владения Антуана, в особенности его замок, также принадлежали блистательной эпохе Возрождения. Выстроенный в начале века на месте давнего пожарища, замок не имел ничего общего с неприступными твердынями Анжера, Перонны или Нанта, а также некогда грозного Бретея, и более всего напоминал обитель доброй волшебницы.
Выстроил замок казначей короля Франциска I, который, по общему мнению, основательно запустил руку в королевскую казну, но все же недостаточно основательно, потому что вскоре, ко всеобщему изумлению, разорился. После столь печального события недостроенный замок выкупил король. Не слишком стесняя себя в расходах, его величество спешно достроил и обставил замок, превратив в любимую игрушку, и возможно, сказочный Азе-ле-Ридо так и оставался бы королевской резиденцией, если бы не подвиг капитана де Сен-Жиль.
Надо сказать, французские короли умели побуждать своих подданных на свершение подвигов. Коннетабль Дюгесклен, славный Дюнуа, грубиян Ла Гир, дева Жанна из лотарингского местечка Домреми не один раз прославились на королевской службе, хотя и не все получили заслуженные награды.
Однако даже среди подобных людей подвиг господина де Сен-Жиль не имел себе равных. Его доблесть заключалась не в том, что он оборонял крепости и мосты или водружал королевское знамя на стенах захваченных городов — хотя все это Антуан тоже делал. Капитан де Сен-Жиль совершил поступок настолько невероятный, что Франциск I долго не мог поверить в деяние своего храброго подданного.
Суть подвига молодого офицера заключалась в том, что, с риском для жизни отбив у испанцев казну, предназначенную для оплаты наемников, Антуан не оставил добытое богатство себе, что было бы вполне естественно для человека войны. Нет, спокойно и бесхитростно, словно это было самым обычным делом, молодой человек передал отбитую казну королю.
Франциск был потрясен. В его финансовых делах слишком часто царил беспорядок. Он мог потратить немалые средства на строительство охотничьего домика, но при этом не найти денег на выкуп из плена собственных сыновей. Мог дарить фавориткам золотые кувшины, но при этом не иметь средств на оплату войск. Так что подвиг капитана пришелся весьма кстати, но как раз это больше всего и удивляло короля.
Нельзя сказать, чтобы раньше Франциску не приходилось получать денежных подарков от своих подданных, но так уж случалось, что дарительницами, причем вовсе не бескорыстными, были прекрасные и одновременно невероятно богатые женщины. Однако чтобы какой-то военный добровольно отказался от богатства, честно взятого на шпагу! Как следует поразмыслив, вспомнив, что капитан не только доставил ему средства для оплаты наемников, спасая тем самым от военного разгрома, но и стал причиной бунта наемников императора Карла V, король счел необходимым как следует отблагодарить героя. Благодарность Франциска на этот раз не ограничилась кувшинами, портретами, шпагами и орденами, которые обычно так любят вручать подданным короли. То есть все это Антуан тоже получил, но Франциск не забыл и о том, куда подарки поместить, и потому даровал благородному дворянину прекрасный замок Азе-ле-Ридо.
В самом деле, стоило его величеству вспомнить, сколько собственных портретов, кувшинов с девизами и шпаг ему уже пришлось раздарить, как Франциск с неожиданным раскаянием понял, что все эти дары основательно упали в цене. Даже орден святого Михаила, еще недавно столь почитаемый дворянством, так часто раздавался направо и налево, что непочтительные парижские мальчишки язвительно окрестили его «хомутом для любого скота».
Непривычное для короля чувство неловкости, а также признательность, которой Франциск вовсе не был чужд, заставили его величество проявить предусмотрительность, посещавшую его не так уж и часто. Он не только подарил молодому человеку роскошный и просторный замок, но, вспомнив вдруг, что содержать подобный замок под силу лишь богачу, добавил к Азе-ле-Ридо богатые поместья, виноградники и пашни, даровал герою права на феодальные сборы и мельницы в графстве Перш, а также полк, дав в придачу обязательство содержать его за свой счет до тех пор, пока господин де Сен-Жиль или его наследники не пожелает полк продать.