Стало смеркаться, а буран продолжал свистеть вовсю и даже усилился. Хозяйка стала вызывать по телефону горноспасательную станцию. Очевидно, буря повредила линию или просто была плохая слышимость — добрых полчаса хозяйка кричала в трубку, а там, на другом конце провода, не могли понять даже, откуда звонят.
— Пансион "Эльза"! — кричала хозяйка. — «Эльза»… "Эльза"…
Вокруг нее в молчании стояли жильцы. Но вот наконец хозяйка сообщила станции о происшествии и, повесив трубку, вконец огорченная, сказала:
— Все в порядке, они принимают меры…
Раздался общий вздох облегчения, и жильцы, оживленно переговариваясь, прошли в столовую и, как ни в чем не бывало, принялись за ужин.
Я стоял у двери, сквозь стекло смотрел на беснующийся в свете фонаря снег и думал о фрау Зиндель. Может быть, она упала, сломала ногу и лежит теперь беспомощная, и ее заносит снегом. Может, спустившись в долину, она потеряла ориентировку в снежной мгле и пошла не в ту сторону, а южнее долина круто обрывалась к горной реке.
Спасателей не было. Телефон молчал. Я видел, как встревожена хозяйка.
— Дайте мне фонарь, я по дороге спущусь в долину и буду кричать, — предложил я ей.
— Да, да, непременно, — засуетилась хозяйка. — Я сейчас заправлю фонарь. Но, может, с вами пойдет кто-нибудь еще?
Пока она готовила фонарь, я прошел в столовую и громко сказал:
— Господа, кто вместе со мной пойдет в долину?
После большой паузы из-за стола поднялся пожилой, довольно тучный мужчина.
— Идемте, — сказал он просто. — Хотя спасатель из меня ерундовый.
И мы с ним, вооруженные фонарем и лыжными палками, отправились в долину. Надо сознаться, затея эта была несерьезной. Пока мы шли под уклон, нащупывая палками дорогу, все было хорошо. Но в долине уже намело много снега, и стало трудно определять, где дорога. А стоило сделать шаг в сторону, как мы по пояс проваливались в мягкий снег. Все могло окончиться тем, что пришлось бы спасать нас.
Больше часа мы исправно орали, махали фонарем, но в ответ слышали только свист снега. И мы вернулись в пансион.
Все его жильцы благоразумно разошлись по своим комнатам. Нас встретила только хозяйка.
— Что же это будет? — причитала она, чуть не плача. — Ну почему мой пансион точно богом проклят? Беда была прошлой зимой, и теперь опять…
— Я пошел спать, — сказал мой спутник.
Поднявшись на второй этаж, я вышел на крышу, где был солярий. Освоившись немного в темноте, я увидел, что в шезлонге, придвинутом к стене, кто-то лежит. Я подошел ближе, наклонился и увидел фрау Зиндель, которая спала, зашнуровавшись в спальном мешке.
— Фрау Зиндель! Фрау Зиндель!
Она открыла глаза и приподнялась:
— Бог ты мой, уже ночь… — сонно произнесла она и попросила меня помочь ей выбраться из мешка.
Меня почему-то разбирал смех:
— Я советую вам спуститься вниз к хозяйке.
— Зачем? — удивилась она.
— Хозяйка там чуть не плачет. Все думают, что вы пропали.
Я прошел в свою комнату, разделся, лег в постель и мгновенно уснул…
За завтраком в столовой стоял гул. Взбудораженные жильцы обсуждали случившееся и поминутно устремляли осуждающие взгляды на фрау Зиндель,
После завтрака я вышел из пансиона. Буран почти совсем затих, и я решил пройтись до почты — отправить открытку мистеру Глену. Мы договорились, что я каждый день буду посылать ему весточку о том, как я тут живу.
Не прошел я и сотни шагов, как меня нагнала фрау Зиндель:
— Вы на почту?
— Да.
Мы пошли рядом.
— Ваша фамилия Коробцов? — спросила она.
— Да.
— Вы кто по национальности?
Я вспомнил указание мистера Глена никому ничего о себе не рассказывать и не ответил.
— Я фрау Зиндель, — нисколько не обидясь, сказала она.
— Я знаю.
— Хочу поблагодарить вас за вчерашнее…
— Не стоит, фрау Зиндель. Это был, может, и благой порыв, но не очень-то серьезный. Мы сами чуть не заблудились.
— Это неважно! — воскликнула она. — Главное в том, что ваш поступок стал живым укором совести для всех других. — Она, вздохнув, сказала: — Ах, немцы, немцы…
Мне самому не понравилось, как вели себя жильцы пансиона, но поддержать разговор я не мог, это было бы просто самохвальством. Я заговорил о погоде.
Когда мы вернулись в пансион, фрау Зиндель предложила мне посидеть у камина.
Было уютно, тепло и так приятно смотреть на пылающие поленья.
— Неужели немецкий обыватель неисправим? — спросила фрау Зиндель. — Мой дом, моя семья, а все остальное его по-прежнему не касается. Представьте, они осуждают меня — эти добропорядочные немцы из пансиона «Эльза». За что? За то, что я крепко уснула на воздухе? — Она наклонилась ко мне и, тряхнув головой, ответила: — Нет! Они осуждают меня за то, что эта история раскрыла их друг перед другом, как равнодушных, тупых эгоистов.
— Вы говорите — мой дом, моя семья, но разве не эти же немцы шли за Гитлером, теряя и семьи и дома? — спросил я.
Она с интересом посмотрела на меня и тихо произнесла:
— Это очень сложный вопрос. Я преподаю историю. Ученики часто спрашивают: как могла случиться с Германией такая катастрофа? Что им отвечать?
— Да, что и говорить, Германии не повезло, — сказал я.
Фрау Зиндель смотрела на меня с крайним удивлением:
— Как это не повезло? Что вы говорите? Германия Гитлера навязала миру жестокую и истребительную войну, желая стать владычицей мира, и за это она понесла вполне заслуженную расплату.
— Могло не повезти и русским и американцам, — сказал я, продолжая выкладывать знания, полученные от мистера Киркрафта. — Но повезло именно им. И теперь русские также хотят владеть всем миром.
— Откуда вы это взяли? — спросила фрау Зиндель, и я увидел в ее глазах насмешку.
— Половину Европы они уже захватили? — продолжал я. — Это же они хозяйничают в Восточной Германии, в Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии…
— Что значит — хозяйничают в Восточной Германии? — с учительской интонацией спросила она. — А что, по-вашему, делают американцы и англичане у нас, в Западной Германии?
— Нормальная временная оккупация при одновременной помощи немцам в создании своей демократической власти. А русские сделали Восточную Германию своим военным плацдармом в Европе.
— Откуда вы все это узнали? — спросила она, смотря на меня с улыбкой.
Я промолчал.
— Не обижайтесь, пожалуйста, но вы повторяете зады самой примитивной американской пропаганды, рассчитанной… — она замялась немного, по тут же решительно добавила, — на тупиц и на того печально прославленного немецкого обывателя, который религиозно верит всему, что читает в своей газете или слушает на ночь по радио. Дорогой господин Коробцов, все это далеко не так просто… Вот вам только один факт: почему русские в Восточной Германии устранили нацистов от всякой деятельности, а здесь их подкармливают прославленные своим практицизмом американцы? Почему? Зачем?
— Процесс в Нюрнберге — это, по-вашему, подкормка?
— О, святая наивность! — воскликнула фрау Зиндель. — Да Геринга или Кейтеля просто нельзя было не повесить! Но разве Геринг управлял печами Освенцима? Разве Кейтель убил Варшаву? Вы живете во Франкфурте. Поинтересуйтесь, кто стоит во главе промышленных концернов в вашем городе? И вы узнаете, это те же господа, которые были опорой Гитлера. Только теперь к их сумасшедшим прибылям примазались еще и американские дельцы.
— Вы коммунистка? — спросил я, обрадованный своей догадкой.
Она вздрогнула, как от удара, презрительно посмотрела на меня и сказала:
— Нет, увы, нет. Мой отец был крупным нацистским чиновником. Он не перенес разгрома и застрелился, но меня это ни в чем не оправдывает.
— Говорите вы, как коммунистка… — начал я, но она встала и, смотря на меня с удивлением и брезгливостью, сказала:
— Я очень жалею, что продлила наш разговор. Это испортило все впечатление от вчерашнего. Прощайте.
Вечером она уехала. А я жил там еще три дня, все время думал о ней и продолжал убеждать себя, что она коммунистка. Это немного утешало и помогало считать, что я прав.
4
После возвращения из пансиона до начала лекций в университете у меня было два свободных дня, и я собирался походить по городу — живу в знаменитом Франкфурте-на-Майне и совсем не видел его. Но в день приезда мне вручили записку от мистера Глена. Он просил меня к 10 часам вечера быть готовым к важному разговору. Я заволновался. Еще перед каникулами мистер Глен намекал мне, что в самое ближайшее время жизнь моя изменится, но на все вопросы отшучивался, говорил, что начальство обеспокоено тем, что я увеличиваю армию безработных в Западной Германии.
В половине десятого появился мистер Глен. Мне показалось, что он нервничает. Мы ехали, как всегда, в его машине, и он то и дело посматривал на свои часы.
— С тобой, Юрий, будет говорить сейчас очень большой начальник, мистер Дитс. Ответы свои обдумывай. Но не лебези. Покажи, что у тебя есть характер, — серьезней, чем всегда, говорил мистер Глен.
— А кто этот мистер Дитс? — спросил я.
— Скажу так: если ты ему не понравишься, он тебя, а вместе с тобой и меня может отправить, как говорят у нас в Америке, гладить асфальт пятками, — ответил он без улыбки. — Ты уже столько времени живешь на всем готовом, без забот, учишься, отдыхаешь в горном пансионе и не знаешь, кто устроил тебе этот рай на земле.
- Вы однажды мне это объясняли, — сказал я.
- Вот и прекрасно, — улыбнулся мистер Глен. — И теперь уточняю: платил мистер Дитс. Он все о тебе знает и внимательно следит за тобой. И теперь он хочет посмотреть, во что он вложил деньги. Возможно, он решил, что пришло время тебе поработать.
Сказка подошла к концу. Я это скорей чувствовал, чем понимал. То, что мой бог — мистер Глен — нервничал, пугало. Но я все же сознавал, что как-то расплачиваться за сказку надо.
Мы проехали через центр и вскоре остановились перед большим домом, стоявшим за высоким каменным забором и оттого похожим на тюрьму. Сходство это дополняла будка с вооруженным часовым.