– Сразу на завод? – удивился я.
– А чего тянуть? Работать так работать.
– Но ведь сначала мне нужно оформиться, – сказал я.
– Никакой бюрократии! – сказал Алексей. – Все уже договорено, и ты в нашей бригаде. Для тебя даже койка в общежитии приготовлена. Нам квалифицированные токари во как нужны. – Он провел ребром ладони по горлу. – Оформят, за этим дело не станет.
На завод мы ехали в трамвае. Ребята, перебивая друг друга, объясняли мне, где мы едем.
– Красивый город, верно? – спросил Коля.
Я ответил не сразу.
– Юра, брат, повидал всякие города, – сказал Алексей Коле. – Это ты, кроме Ростова, света не видел.
– А Балаклава? – задиристо сказал Коля.
– Мы его зовем "Клава из Балаклавы", – пояснил мне Алексей. – Он в Балаклаве родился.
Ребята мне нравились, но я не мог унять волнения. У входа в цех нас поджидали еще пять человек, среди них была одна девушка.
– Соня Бровкина, – сказал Коля и добавил: – Такая фамилия дана ей за ее соболиные брови.
У девушки действительно были удивительные брови – черные, длинные, пушистые.
Мы расселись на груде досок, и Алексей сказал:
– Вопрос один – о новом нашем товарище Юре Коробцове. Мы должны разъяснить ему, кто мы, что делаем, какие задачи перед собой ставим.
– Как у тебя с образованием? – строго спросила Соня.
– Пять классов здешней ростовской школы еще до войны, и все, – ответил я.
– Значит, надо поступать в вечернюю школу, – так же строго сказала Соня. – У нас в бригаде все учатся, все должны получить среднее образование. А бригадир уже в вечернем институте занимается.
– Со школой не проблема, – сказал Алексей.
– Насчет выработки… – заговорил угрюмый парень в потрепанном черном кителе. – Мы из смены в смену меньше ста трех процентов не даем. Это значит – работать надо ответственно…
– Погоди ты, – остановил его Алексей. – Юре сперва нужно станок освоить. На это клади неделю – не меньше.
– А план на него ведь будут давать?
– Ну и что! Поднажмем всей бригадой и будем пока выполнять и его норму.
Потом мы прошли в цех, и Алексей подвел меня к станку:
– Кумекаешь хоть маленько?
Станок был похож на тот, на котором я проходил обучение, но с дополнительным полуавтоматическим устройством. Только к концу смены я самостоятельно обточил болт. Автоматика, которая в объяснениях бригадира выглядела сплошной радостью токаря, для меня обернулась сплошной мукой. Станок думал и действовал быстрей меня.
– Ничего, Юра, ничего, – утешал Алексей. – Главное у тебя есть – ты кумекаешь, что к чему. Дня два-три, и дело пойдет…
После смены бригада в полном составе повела меня в общежитие, которое находилось недалеко от завода. Это был новый пятиэтажный дом. Шестеро ребят занимали две комнаты.
Меня поселили в комнату с маленьким Колей, Леонидом и бывшим матросом Кириллом.
Вскоре все они ушли в вечернюю школу. У меня болело все тело, и я прилег.
Я думал о том, что мистер Глен, как всегда, оказался прав. Он говорил, если я буду вести себя правильно, я обоснуюсь здесь без всяких трудностей. Значит, я имел все основания быть довольным собой.
Когда я проснулся, в комнате царил полумрак. За столом сидели ребята, ужинали и тихо разговаривали.
– Проснется, объясним ему, что убираемся сами, по очереди, – сказал Коля.
– Но он же до получки ничего не даст на шамовку, – сказал, немного заикаясь, Леонид.
– Разложим на троих, потом отдаст, – пробасил Кирилл. – Но в дальнейшем чтоб все было на равных. Я не согласен с Сонькой, что мы должны нянчиться с ним, как с больным сироткой. Парень он крепкий, и, если в башке у него мозги, он сам все поймет.
– Не забудь – он вырос на чужой закваске, – сказал Леонид.
– Пусть сама Сонька и занимается с ним, – сказал Коля.
– Три часа отхрапел, можно будить. – Кирилл встал из-за стола и подошел ко мне.
Я закрыл глаза.
– Юра, подъем, – произнес он басом у самого моего уха. – Ужин на столе.
Когда я сел к столу и принялся за яичницу с колбасой, Кирилл спросил:
– А ты готовить умеешь?
– Не приходилось.
– Ты все же присмотрись, как мы готовим, – добродушно сказал Кирилл.
За чаем Коля попросил:
– Рассказал бы ты нам, Юра, как там, в капитализме, жмут рабочего человека.
– Я этого не видел, – сказал я и увидел удивленные взгляды ребят. – Ну, правда не видел!
– Как это – не видел? – возмутился Кирилл. – Сам работал у станка и не видел?
– Может, ты не знаешь, как капиталист делает свое богатство? – спросил Коля.
Я молчал. Леонид, не замечая, что Кирилл делает ему какие-то знаки, продолжал:
– Да ты что, слепой, что ли? Там же все построено на том, что тысячи людей работают, обливаясь соленым потом, а богатства, которые они создают, неизвестно почему присваивает один человек – хозяин.
– Как это – неизвестно почему? В Германии, например, есть такой промышленник Крупп, – сказал я.
– Знаем, Альфред Крупп, – уточнил Кирилл.
– Немцы с его именем связывают всю историю могущества Германии, – сказал я, вспомнив, с каким уважением о династии Круппов говорил немецкий рабочий дядюшка Линнель, который учил меня токарному делу.
– Да, на пушках стояла марка Круппа, – согласился Леонид. – Но чьи руки делали эти пушки? Круппа, что ли? Вот же в чем соль.
– А меня в той жизни больше всего возмущает безработица! – заявил Коля. – В самой хваленой стране Америке – миллионы рабочих рук не имеют дела. Да если бы у нас в каком-нибудь самом занюханном городишке обнаружилось что-нибудь похожее, сразу сняли бы все руководство. Ты знаешь, что в нашей стране нет безработицы?
– Нет, не знаю, – ответил я.
– Вот это да! – воскликнул Коля. – Да ты – сплошная темнота!
Все засмеялись, а Кирилл сказал:
– Видно, нашему Юре всерьез надо мозги вправлять.
Ребята стали укладываться.
Я лежал с открытыми глазами и думал…
На первый взгляд, это было смешно, что ребята, которые дальше своего Ростова нигде не бывали, разъясняют мне, какая жизнь там, на Западе. Но я действительно никогда не задумывался над тем, что они мне сегодня говорили… Конечно, от всего этого легко отмахнуться с помощью волшебного словечка «пропаганда». Но я не мог заподозрить, что эти ребята занимаются пропагандой. Они – простые парни, я видел, как они работают и как живут. Интересно, есть ли среди них коммунисты? Нет, ни один из них даже намеком не походил на образ коммуниста, созданный в моем воображении мистером Гленом и другими учителями… Значит, я борец за освобождение этих ребят от ига коммунизма? Но пока я не заметил, чтобы они чувствовали себя порабощенными…
Все было не ясно. Впрочем, мало сказать – не ясно. Все было не так, как должно быть, если то, чему меня учили, считать правдой. "Просто я рано начал делать выводы, – подумал я. – Я еще очень мало знаю".
В воскресенье мы спали очень долго – досыта. Не вставали, нежились в постелях. Коля рассказывал свой сон:
– И, представьте мой ужас, я обнаруживаю, что Сонька моя жена и пилит меня, что я к ней невнимательный. Приснится же такая ересь!
– Человеку всегда снится про то, о чем он думает, – заметил Леонид.
– Дурила ты, – обиделся Коля. – Для того чтобы я женился на ней, нужно, чтобы земля наизнанку вывернулась. Она же сущая зануда – воспитывает всех напропалую.
– Между прочим, чего тебе, Коля, не хватает, так это воспитания, – сказал Кирилл. – А Соня из тебя, смотришь, человека бы сделала.
– Я и без того не собака, – отпарировал Коля.
В этот момент в комнату вошел Алексей. Он присел на мою кровать.
– Сейчас будет машина, в завкоме выхлопотал, поезжай искать свой дом, – сказал он. – Может, и знакомых найдешь.
Я начал торопливо одеваться.
Машину, которая имела сразу два прозвища – «газик» и "козел", – вел паренек лет двадцати.
– Зови меня Кузя, и вся музыка, – сказал он, когда мы знакомились.
Он уверенно гнал свой «газик» по уличкам и переулкам, чуть притормаживая на поворотах.
– Овражий переулок? Будет тебе Овражий переулок! – приговаривал он, продолжая петлять по городу.
Собираясь в Россию, я, конечно, не раз думал о том, что мне предстоит побывать на улице своего детства, а может быть, в родном доме. Эта мысль не выходила из головы с тех пор, как я приехал в Ростов. Я каждый день собирался туда пойти, потом откладывал и постепенно стал думать об этом спокойнее.
А теперь этого свидания с детством ничто уже не могло предотвратить. И я был рад этому. В конце концов, это нужно было и для дела. Но мне становилось все страшнее…
Никогда не забуду этого мгновения – машина делает крутой поворот и останавливается. Я смотрю прямо перед собой и чувствую, как сердце у меня сжимается, а затем бьется такими частыми толчками, что я невольно прижимаю руку к груди.
– Вот он, твой Овражий, будь он неладен! – слышу я словно издалека голос Кузи.
Мы остановились в начале улицы. Я видел ее всю, вплоть до взгорка, за которым угадывался Дон. Вон дом тети Лены. А справа – чуть наискосок – Пал Самсоныча. Все как было – даже скамеечка у забора. А впереди слева стоял мой дом, мой родной дом – точно такой, каким я его помнил. Не отрываясь, смотрел я на него… В какое-то мгновение мне вдруг почудилось, что я побегу сейчас домой, к маме, и она скажет; "Мой руки, сынок, будем обедать"… Я слышу голос Кузи:
– Чего плачешь-то?.. Да брось ты протекать, ей-богу! – взмолился Кузя. – Скажи лучше, что делать?
Я попросил его оставить меня здесь.
– Тут неподалеку живет мой дядя, – сказал он. – Я смотаюсь к нему часика на два, а потом приеду за тобой.
Чем ближе я подходил к нашему дому, тем медленнее делались мои шаги. Я у калитки. Берусь за отполированное руками железное кольцо и слышу, как во дворе сердито шаркает пила. Ну, конечно же, сейчас осень, и мама позвала пильщиков готовить на зиму дрова.
Я вошел во двор и закрыл за собой калитку. Рослый мужчина в синей рубахе и женщина в платке, соскользнувшем на плечи, пилили толстый березовый кряж. Не прерывая работы, они громко о чем-то разговаривали. Женщина засмеялась. За шумом пилы и разговором они не услышали, как я вош