С экрана монитора, где он копошился в ритм самому себе, как она ощущала его под ребрами, он казался славным и чудовищно реальным.
– А ты бы на него не смотрела, не привыкала, – посоветовал старичок из Конторы, когда она пожаловалась ему на резко усилившийся материнский инстинкт. – И так и знай, и заранее готовься: родишь – тебе его не покажут.
«Не покажут, – эхом отозвалась боль в ее душе. – Чтобы не терзалась воспоминаниями. Или, наоборот, чтобы терзалась еще больше, видя в каждом: и в брюнете, и в блондине, и в рыжем, и в бледном, и в загорелом, и в веснушчатом – во всех! – свое кровное горюшко. И чтобы плакала».
– Ты слишком молоденькая еще, – успокаивал старичок. – Сейчас ты при деньгах. На ноги встанешь, замуж выскочишь и родишь себе еще одного, а то и двух, трех. Сколько захочешь, столько и родишь. И доброе дело будешь иметь за душой – подаришь счастье бездетным людям, которые без тебя бы совсем отчаялись.
– Вы уже знаете, чей он будет?
– Знаю, – врал он. – Очень хорошая пара. Собака у них есть. Дворняга, но с примесью благородных кровей. Будет твоему мальчишке весело. Будет с собакой играть, на дачу ездить. Дача у них знатная. Будет он как сыр в масле.
Она кивала, а сама прикрывала живот рукой. И невдомек ей было, что если бы она захотела оставить ребенка, то закон был бы на ее стороне. Несмотря на подписанный договор и несмотря на льстивые речи старичка.
Продавец из магазина старой книги пытался ее образумить, сводить к адвокату. Кричал что-то про священное право материнства, которое не смеет попрать никто и ничто.
Она не послушала и ни к какому адвокату не пошла. Ее совесть не позволяла подвести старичка, в его лице всю Контору и всех бесплодных людей.
«В конце концов, “там” ему будет лучше», – повторяла она, как мантру.
Когда отошли воды, ей не нужно было метаться по общежитию, выклянчивать звонок и вызывать «скорую», чтобы ехать в дежурный роддом. Все было по-другому, по высшему разряду.
Жила она теперь в съемной однокомнатной квартирке с телефоном. И по ее вызову тут же приехал водитель Конторы, который отвез ее в частное отделение одной из лучших клиник, где ее ждала VIP-палата.
Там ее обласкали, выдали новый, совершенно еще ненадеванный халат, проводили в ванную с джакузи, показали, что делать при усилении схваток.
«Скоро все кончится», – говорила она не то себе, не то натянутому до предела животу.
Живот отвечал страшной и какой-то животной болью.
Много раз приходила акушерка: проверяла раскрытие, массировала спину.
Она же с каждой новой схваткой думала об одном:
«Зачем все это? Зачем мучения? Не для себя же. Не для себя!»
Где-то за дверью, за коридором ждали, наверное, новые родители выползающего на свет мальчишки.
Она попыталась представить себе его будущую мать.
Холеная, с модной стрижкой, с маникюром. Среднего роста, шатенка, стройная. В строгом платье. Нет, в брючном костюме. А грудь маленькая. И совершенно пустая – не поживиться.
«А у меня налитая, да не для кого».
Говорят, материнское молоко в банк можно сдавать – хорошо платят. Но она не будет этого делать. Лучше сразу грудь туго перевязать, чтобы молоко перегорело.
В перерыве между схватками она старалась думать о неотложных делах.
Первое: квартира. Ей оплатили ее вперед на три месяца. О дальнейшем нужно позаботиться самой. Либо съезжать (чего не хочется), либо искать средства для оплаты.
Еды ей теперь меньше надо будет, волчий аппетит беременной пройдет. Так что траты на питание снижаются в два раза. Плюс стипендия. Плюс отец раз в пару месяцев немного присылает. Пусть подработка.
Какая? Это вопрос. В кафе официанткой? Или на рынок?
У продавца из магазина старой книги на рынке своя клиентура образовалась. Он им книжки, они ему картошки. Может, поможет пристроиться к какому-нибудь лотку.
Нет, это глупо. Там самая торговля утром-днем, когда ей надо лекции посещать.
Значит, в кафе.
Но в общежитие ни за что! Нахлебалась!
Ой, опять! Ууууууу!!!
– Три семьсот, – объявила акушерка под конец дня. А потом осеклась, ойкнула (видно, объяснили, что мамаше никаких подробностей про первенца сообщать не надо), покраснела и убежала.
Мать, как ее и предупреждали, малыша не видела. Рожала с ширмой для кесарева.
Слышать – слышала. Голосок звонкий, настойчивый. Видно, будет человек с характером.
А что она сама?
Сначала почувствовала облегчение – наконец-то боль ушла.
Потом вдруг пришло другое чувство – какое-то ужасное опустошение. Как будто вместе с выношенным ребенком из нее вынули всю ее полезность, и теперь ничего другого ей не останется, только доживать свой не нужный никому век и ссыхаться, сжиматься в размерах.
Это было очень странно. Ведь, по большому счету, что изменилось?
Она сейчас просто вернулась к тому состоянию, в котором пребывала до.
До всего: до уговоров подруги пойти на вечеринку, до изнасилования, до того, как обнаружила, что беременна, до первой рвоты и синяка, до плача на трамвайной остановке, до знакомства с человеком с портфелем.
И вот когда все эти «до» еще были реально и сильно после, она же радовалась жизни?! Она смеялась, строила планы, гладила блузки, красила губы.
Она хотела жить и верила, что впереди много хорошего.
И что теперь?
Она может забыть обо всем и вновь накрасить губы.
Она может сосредоточенно продолжить учебу.
Через год она окончит училище и сможет работать по специальности.
Она встретит хорошего парня.
Она расскажет ему об изнасиловании, а о ребенке промолчит.
И потом, когда она родит еще одного: мальчонку ли, девчонку – неважно, муж будет думать, что это в первый раз.
И она сама будет так думать. Или, по крайней мере, будет стараться искренне в это поверить.
Так в чем же дело? Почему сейчас, спустя пять минут после родов, ей кажется, что все это совершенно невозможно?
И не будет хорошего парня. И ни от кого не придется скрывать то, что произошло сегодня. И детей у нее больше не будет.
Одиночество, тяжелые авоськи и бесчисленные трамваи, в которых никто никогда не уступит места. Вот все, что ее ожидает.
И она заплакала. Так горько, как никогда. Как даже после изнасилования не плакала, когда тот красавец ушел и не обернулся.
– Это у нее просто послеродовая депрессия, – скажет докторша старичку из Конторы.
– Глупостей не натворит? – насупится старичок.
– Нет. Крепкая, выправится.
– Это хорошо.
А она, девушка без живота, будет плакать на втором этаже частной клиники несколько дней подряд.
Плакать и представлять своего сыночка, у которого глазки такие сладкие, как черешенки.
Глава 16. 2024 год
Слепой парень с отцом опять сидели в приемной. На этот раз не в клинике, а в просторной квартире, которую ученики целителя снимали в самом центре города для проведения лечебных сеансов.
Квартира, пожалуй, была слегка мрачновата. Но слепого это не смущало – он ведь не мог видеть ни тяжелых штор, задвинутых так плотно, что даже трудно было поверить, что за ними скрываются окна, а не кирпичная кладка, ни коричневых низких диванов, ни картин – все как одна в цветовой гамме крови и сырого мяса.
Они пришли сюда в сопровождении отцовского знакомого, который внезапно нагрянул к ним одной ночью, чтобы сообщить о появлении в городе чудотворца.
– Он пока еще широко не рекламирует себя, помогает избранным. Причем совершенно бескорыстно, – рассказывал знакомый. – Я уговорил его вас принять.
– Если он действительно так всемогущ, то почему не выйдет из тени на свет? – удивлялся отец. – Помогать недужным – великое дело.
– Он собирается это сделать. Но ему нужны помощники. Люди, которые подтвердят его целительную силу, опробованную в деле. Вы ведь знаете, как жесток и циничен этот мир, и как он обходится с носителями благой вести.
– Ну это уж вы замахнулись, – запротестовал отец. – Я неверующий, но из ваших слов следует, что вы приписываете учителю деятельность евангелического масштаба.
– Пожалуй, что так, – согласился знакомый. – И это не преувеличение. Вы сами в этом убедитесь после того, как ваш сын прозреет.
Тут отец выпучил глаза и приложил палец к губам.
«Ну как же так можно? – думал он. – Мы ведь обо всем договорились. Решили не давать мальчику ложных надежд».
А знакомый словно забыл об уговоре. Или он стал еще фанатичнее за прошедшие с их последней встречи несколько дней?
– Вот вы меня в посягательстве на масштаб Евангелий упрекнули, – сказал он отцу. – Однако то, что творится в этой квартире, превосходит описанное в Евангелиях.
– Неужто?
– Да. Вот, к примеру, отрывок из Иоанна, – с этими словами он достал из кармана маленькую книжку с заблаговременно приготовленной в нужном месте закладкой и начал читать.
Громко и внятно, чтобы и сыну, сидящему чуть поодаль, было хорошо слышно:
– «И, проходя, увидел – Иисус увидел – человека, слепого от рождения. Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии. Мне должно делать дела Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать. Доколе Я в мире, Я свет миру. Сказав это, Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения, и помазал брением глаза слепому, и сказал ему: пойди, умойся в купальне Силоам, что значит: посланный. Он пошел, и умылся, и пришел зрячим. Тут соседи и видевшие прежде, что он был слеп, говорили: не тот ли это, который сидел и просил милостыни? Иные говорили: это он, а иные: похож на него. Он же говорил: это я. Тогда спрашивали у него: как открылись у тебя глаза? Он сказал в ответ: Человек, называемый Иисус, сделал брение, помазал глаза мои и сказал мне: пойди на купальню Силоам и умойся. Я пошел, умылся и прозрел. Тогда сказали ему: где Он? Он отвечал: не знаю. Повели сего бывшего слепца к фарисеям. А была суббота, когда Иисус сделал брение и отверз ему очи. Спросили его также и фарисеи, как он прозрел. Он сказал им: брение положил Он на мои глаза, и я умылся, и вижу. Тогда некоторые из фарисеев говорили: не от Бога Этот Человек, потому что не хранит субботы. Другие говорили: как может человек грешный творить такие чудеса? И была между ними распря. Опять говорят слепому: ты что скажешь о Нем, потому что Он отверз тебе очи? Он сказал: это пророк. Тогда Иудеи не поверили, что он был слеп и прозрел, доколе не призвали родителей сего прозревшего и спросили их: это ли сын ваш, о котором вы говорите, что родился слепым? как же он теперь видит? Родители его сказали им в ответ: мы зна