ем, что это сын наш и что он родился слепым, а как теперь видит, не знаем, или кто отверз ему очи, мы не знаем. Сам в совершенных летах; самого спросите; пусть сам о себе скажет. Так отвечали родители его, потому что боялись Иудеев; ибо Иудеи сговорились уже, чтобы, кто признает Его за Христа, того отлучать от синагоги. Посему-то родители его и сказали: он в совершенных летах; самого спросите. Итак, вторично призвали человека, который был слеп, и сказали ему: воздай славу Богу; мы знаем, что Человек Тот грешник. Он сказал им в ответ: грешник ли Он, не знаю; одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу. Снова спросили его: что сделал Он с тобою? как отверз твои очи? Отвечал им: я уже сказал вам, и вы не слушали; что еще хотите слышать? или и вы хотите сделаться Его учениками? Они же укорили его и сказали: ты ученик Его, а мы Моисеевы ученики. Мы знаем, что с Моисеем говорил Бог; Сего же не знаем, откуда Он. Человек прозревший сказал им в ответ: это и удивительно, что вы не знаете, откуда Он, а Он отверз мне очи. Но мы знаем, что грешников Бог не слушает; но кто чтит Бога и творит волю Его, того слушает. От века не слыхано, чтобы кто отверз очи слепорожденному. Если бы Он не был от Бога, не мог бы творить ничего. Сказали ему в ответ: во грехах ты весь родился, и ты ли нас учишь? И выгнали его вон. Иисус, услышав, что выгнали его вон, и найдя его, сказал ему: ты веруешь ли в Сына Божия? Он отвечал и сказал: а кто Он, Господи, чтобы мне веровать в Него? Иисус сказал ему: и видел ты Его, и Он говорит с тобою. Он же сказал: верую, Господи! И поклонился Ему. И сказал Иисус: на суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы. Услышав это, некоторые из фарисеев, бывших с Ним, сказали Ему: неужели и мы слепы? Иисус сказал им: если бы вы были слепы, то не имели бы на себе греха; но как вы говорите, что видите, то грех остается на вас».
– Что такое «брение»? – спросил вдруг сын.
– Это кашица из земли и влаги, – ответил знакомый.
– Так это и меня, что ли, будут плевками лечить? – усмехнулся слепой.
– В том-то и дело, что ему ничего для этого не нужно. Он просто скажет тебе «Гляди!» – и ты увидишь. Ни наложения рук, ни использования каких бы то ни было материалов. Ничего! Только одна его энергия и сила слова!
– Мне кажется, мы зря сюда пришли, – сказал сын.
– Теперь уже глупо было бы уйти, не попробовав.
– Это верно.
И тут как раз дверь смежной комнаты распахнулась настежь, и в проеме показался сам целитель.
Отца поразило, насколько он красив. В возрасте уже, но восхитительно красив.
Сын же на его появление не отреагировал никак – остался сидеть на месте.
– Он не слепой, он может видеть, – диагностировал целитель, не покидая дверного проема и даже не вытаскивая руки из карманов, а продолжая стоять. Так вальяжно, как будто следил за поваром, сервирующим для него обеденный стол.
– Он слепой от рождения! – закричал отец.
– А я говорю, что нет. Он просто не пробовал.
Все трое посетителей – знакомый, отец и сын – замерли от этого властного голоса.
– Ты слышишь меня, якобы слепой? – спросил тот.
– Слышу.
– Так не бойся еще и видеть.
И в это самое мгновение что-то произошло. Острые, как лезвия кинжалов, струи брызнули ему в глаза, так что он отшатнулся и закрыл лицо руками.
– Теперь вы поняли, почему здесь все так тщательно задрапировано? – спросил знакомый. – Яркого света он просто не выдержал бы.
А сын ничего не слышал. Его прекрасный, абсолютный слух отключился совершенно, и он физически ощущал, как ноты, диезы и бемоли плавятся в общий жалкий комок и умирают без следа. Он сейчас не отличил бы до мажор от фа минора. Скрипки от барабана. Уши парализовало. Зато глаза…
– Больно! – воскликнул он.
– Я же велел не бояться, – откликнулся целитель. – Только поначалу будет больно. Потом пройдет.
– Как это возможно? – шептал отец. – Он же не прикоснулся к нему. Даже рук не поднял.
– Могу поднять сейчас, если хотите пожать мне руку.
Но отец вместо рукопожатия схватил протянутую ему длань и поцеловал.
– Веруешь? – спросил знакомый, без стеснения переходя на ты.
– Верую, – сказал отец.
– Папа, эти твои волосы какого цвета? – подошел сын и провел ладонью по отцовской голове.
– Они седые, сынок. Давно уже седые, – сказал отец и всхлипнул.
Глава 17. 2001 год
Операционный стол стал казаться просто огромным, после того как на него положили такого маленького ребенка.
Малыш не спал, а смотрел вверх на яркую лампу. Смотрел, почти не щурясь, словно желтый пронзительный свет ничуть не мешал ему вычленить тонкие полоски на стекле и блестящий каркас из нержавейки. Смотрел, не отрываясь. Смотрел в упор.
Было ему, судя по виду и по медицинской карточке, всего несколько месяцев от роду.
«А уже больной, – с жалостью подумала медсестра. – Такой крошка – и больной!»
Она не понимала тонкостей диагноза, но вместе с остальной хирургической командой готовилась к операции на головном мозге. И разложенные ею на белой ткани инструменты – всевозможные щипцы, шпатели, корнцанги – сегодня казались особенно острыми и агрессивными, несоразмерными головке младенца.
Он же, словно влекомый не по возрасту развитым любопытством, тоже вдруг отвернулся от созерцания лампы и посмотрел как-то вбок, вправо, как раз туда, где она подготавливала шприцы.
«Наверное, шприц звякнул о поддон, вот он и повернулся», – подумала она и сама отвела глаза. Потому что взгляд малыша был уж очень пронзительный, и ей вдруг стало не по себе.
«Он не понимает, что его ждет, и не боится, – продолжала думать медсестра. – Может, он ждет, что ему поменяют пеленки. Или дадут погремушку».
Она знала, что ребенок – сирота, но выглядел он спокойным и ухоженным.
Вроде бы он все время находился в каких-то очень хороших яслях, открытых на деньги того самого благотворителя, который сейчас оплачивает операцию и тем самым спасает ему жизнь.
«Как хорошо, что мир не без добрых людей, – подумала медсестра. – Вот и этому малышу повезло, о нем есть кому позаботиться. А иначе бросили бы его куда-нибудь на помойку. Или умер бы он от своей опухоли в голове где-нибудь в интернате для умственно отсталых».
Хирург между тем уже помыл руки и ждал, что она завяжет ему халат и поможет надеть перчатки.
– Такой маленький, страшно! – сказала она.
– Ничего, не впервой, – успокоил хирург.
– У него что-то опасное?
– Жить будет.
Ну, уже хорошо.
– Готовьте маску, – распорядился материализовавшийся у стола анестезиолог. – Начинаю вводить раствор.
Он схватил маленькую ручку своей большой и волосатой, и сердце медсестры опять сжалось от жалости.
Ребенок тихонько пискнул под иголкой, но не успел расплакаться, а вздохнул и затих.
– Маску, – сказал анестезиолог.
И все пошло своим чередом.
Шаг за шагом, как объясняли в училище. Как значилось в конспектах. Как рисовалось на схемах. Как показывалось на практике. Как успело примелькаться в операционной.
И только в середине операции что-то ее смутило. Потому что было не по учебнику и не по логике вещей.
Вместо того чтобы вырезать опухоль или исправить видимую глазом патологию, хирург велел взять заранее приготовленную вместе с другими инструментами коробочку и извлечь ее содержимое – простерилизованный металлический предмет.
Маленький, незнакомый ей предмет, похожий на датчик к какому-то электроприбору или на что-то в этом роде.
– Что это? – спросила она сквозь маску.
Но ей никто не ответил. Да и могла ли она рассчитывать на ответ во время операции, когда хирург сосредоточен исключительно на пациенте и весь превратился в пальцы?
Маленький трепетный мозг ребенка принял в себя таинственную железку, и глаза его дрогнули под опущенными веками.
Ему не больно, это она точно знала, но все равно захотела сжать и погладить маленькую ножку. Скорее для того, чтобы успокоить себя, а не его.
И операция снова пошла по знакомому ей сценарию. И закончилась благополучно.
Только голова малыша сильно увеличилась в размерах из-за многочисленных бинтов, и теперь он был похож на маленькую белую тыкву с младенческим туловищем.
– Пульс в норме, давление в норме.
– Ну и отлично. Справились быстро, теперь можно и отдохнуть.
И ребеночка увезли в отделение интенсивной терапии, как и полагалось, пока он не придет в себя.
«Сбегаю потом проведаю его, – пообещала себе медсестра. – Такой хорошенький, такой бедненький».
И она сдержала обещание: в пересменок не помчалась сразу в гардероб, а зашла проверить, как там прооперированный сиротка.
К ее изумлению, рядом с кроваткой кто-то был – одетый в темное мужчина с очень прямой, прямо-таки военной выправки, спиной.
Услышав ее шаги, мужчина обернулся, и сердце в ней почему-то замерло.
И не то чтобы он был как-то особо страшен или уродлив, но все-таки отвратителен до гадливости. Наверное, потому что лицо его было почти совсем как неживое, словно с одеревенелыми мышцами, зато взгляд, наоборот, жуткий и цепкий.
Медсестре показалось, что он пронзил ее этим взглядом и мгновенно понял ее всю, до самых сокровенных и стыдных мыслей и воспоминаний. Как рентген, как детектор лжи. А ведь она не успела даже поздороваться.
Впрочем, длилось наваждение недолго, потому что мужчина словно выдернул из нее свой взгляд, как шампур из шашлыка, и холодным тоном спросил, что ей надо.
– Я пришла проверить малыша. Я медсестра, работала на операции.
Мужчина, кажется, был совсем не рад услышать такие слова. Она почувствовала это и попятилась, прося прощения и лепеча что-то вроде: «Уже ухожу. Не буду вам мешать».
Тогда и мужчина, показав, что беседа исчерпана, а извинения приняты, отвернулся и опять одеревенел шеей и спиной.
«Наверное, кто-то из яслей, может, даже сам благотворитель», – подумала медсестра.
Только вот что странно: когда она уже собиралась выйти из отделения, она услышала слова мужчины, обращенные к ребенку.