– Ваши любимые произведения? – спрашивают у этих сомнительных пока лиц.
– Детские сказки, – отвечает какое-то лицо из этого списка.
– Расстрелять! – озвучивает свой молниеносный вердикт следователь. – Сказки всегда на стороне народа.
– Ваши любимые авторы?
– Тургенев.
– Расстрелять! Тургенев сокрушался о несвободе крепостного сознания.
Получается у следователей почему-то все больше «расстрелять».
– А вот вы сами очень начитанный человек, – атакует вдруг следователя допрашиваемый. – Не боитесь, что и вас расстреляют?
– Расстрелять! – говорит следователь. – Неправильные вопросы задаете.
А ведь следователь действительно боится. Потому что понимает: покамест их брат ценен своими знаниями и умением наложить на толпы арестованных нужные лекала, но что будет потом, когда все филологи будут уничтожены, а все книги переписаны?
– Расстрелять! – слышится каждому из них.
Это уже им теперь выносят приговор. За то, что отслужили свое и больше не нужны.
Убежать бы куда, пока еще живы. Но некуда: границы закрыты и внутри границ все номера наперечет.
И книги из страны вывозить нельзя. И ввозить тоже нельзя – первая вещь для конфискации.
И в интернете целые порталы перекрыты. Хочешь разобраться в десятках тысяч сортов роз – добро пожаловать в сеть. А жаждешь творчества Ремарка – нет такого, не существует.
Да и с розами иногда какая-то ерунда получается. Введешь, например, в поиске это слово. И тебе вдруг выдаются строчки:
Старинные розы
Несу, одинок,
В снега и в морозы,
И путь мой далек.
А дальше вот что:
…………………………….
Ну, тебе становится интересно. Ты пытаешься найти продолжение или имя автора. И ничего.
А в это самое время:
– Ваши любимые авторы? – спрашивает следователь.
– Блок.
– Что, например?
– Да все. Вот это, скажем: о смерти, которая обязательно растопчет любовь, надежду и саму жизнь:
Старинные розы
Несу, одинок,
В снега и в морозы,
И путь мой далек.
И той же тропою,
С мечом на плече,
Идет он за мною
В туманном плаще.
Идет он и знает,
Что снег уже смят,
Что там догорает
Последний закат,
Что нет мне исхода
Всю ночь напролет,
Что больше свобода
За мной не пойдет.
И где, запоздалый,
Сыщу я ночлег?
Лишь розы на талый
Падают снег.
Лишь слезы на алый
Падают снег.
Тоскуя смертельно,
Помочь не могу.
Он розы бесцельно
Затопчет в снегу.
– Расстрелять! – говорит следователь.
А вот и Ключник в очереди у длинной стенки.
– Проходите в кабинет, – говорят ему.
Он проходит и садится на жесткий стул.
– Ваши любимые авторы?
– Маяковский.
– Зачитайте.
– Извольте, если вам так хочется:
Улица провалилась, как нос сифилитика.
Река – сладострастье, растекшееся в слюни.
Отбросив белье до последнего листика,
сады похабно развалились в июне.
Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно – у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.
Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают:
я – ваш поэт.
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
проститутки, как святыню, на руках понесут
и покажут богу в свое оправдание.
И бог заплачет над моею книжкой!
Не слова – судороги, слипшиеся комом;
и побежит по небу с моими стихами под мышкой
и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
– Расстрелять! – говорит следователь.
– Да мне не страшно, молодой человек. Посмотрите на меня: мне много лет и я достаточно пожил. Но знаете, что бы я вам лично посоветовал?
– Что?
– Я видел, вам понравились эти стихи. Так вы постарайтесь раздобыть себе где-нибудь томик этого поэта на черный день. Поверьте мне: если когда-нибудь что-нибудь не очень хорошее случится с вами, вам будет намного легче пережить свою драму вместе с Маяковским.
Следователь ничего не говорит.
Но стихи ему действительно понравились. Он даже под столом отбивал ритм пальцами по коленке.
Глава 4
Бог сидел в низком кресле и смотрел на гостя прямо, приветливо, показывая, что весь внимание, что весь открыт, что весь, мол, к вашим услугам.
Евгений, впрочем, никаких услуг от него не ожидал, а потому не торопился начинать разговор. Его ведь сюда позвали, пусть и разъясняют что к чему.
Молчание, однако, затягивалось.
«Кто кого? – подумал Евгений. – Я или он? Сын или отец?»
Это слово, мысленно примененное к сидящему напротив, больно кольнуло.
«А может, выпалить ему все как есть? Сказать, что довольно игры в прятки, что правда обнаружена и пора выбегать из укрытия и стучать в стенку? Нет, нельзя. Надо затаиться. Главное еще не сделано, и нельзя рисковать».
Бог молчал. Евгений тоже.
«Это опять игра такая, – думал он. – Он ждет, пока я занервничаю и выдам себя. А если занервничаю и выдам, значит, виноват. Так я не буду нервничать, не дождется».
Бог молчал.
«А если это мое нежелание начать разговор, наоборот, подозрительно? Как бы я поступил, будучи прежним? Заговорил бы с ним первым? Улыбнулся? Поспешил выразить радость от встречи?»
Странно, но почему-то все прежнее как-то совершенно выветрилось из памяти.
Да, они уже много раз встречались в этой приемной, обсуждали разные темы. Но это словно бы было вовсе и не с ним. С кем-то, кто умер у него внутри, так же испарился, как раньше это сделал бывший слепой, а потом бывший девственник.
– Двадцать два, – наконец нарушил молчание Бог. – Хорошее число. Для хорошего человека.
«Да он издевается, – подумал Евгений. – И что мне на это ответить: спасибо, мол, как приятно это слышать? Бред какой-то».
Не зная, как именно правильно реагировать, он так ничего и не сказал.
– А я ведь тебя ждал, – продолжил учитель.
– Вот, я пришел.
– Ждал тебя.
– Я слушаю.
– Почему ты думаешь, что у меня есть что тебе сказать?
– Ну раз ждали.
– Ждал.
Евгений насторожился еще больше.
– Ждал. Соскучился по тебе. Давно не видел. Ты меня совсем забыл, не заглядываешь, – посетовал Бог.
– Да все как-то не приходилось, занят был.
– И чем же таким важным ты занимаешься?
– Я?
– Ты.
– Я…
– Ты… – передразнил Бог с той же восходящей задумчивой интонацией.
– Я работал.
– И кем же ты работаешь?
– Грузчиком в магазине.
Брови Бога поползли кверху, придав его прекрасному лицу чертовщинки.
– С таким номером, как у тебя, ты должен работать в министерстве.
– Мне больше по сердцу физический труд.
– Что ж, твоя воля, твоя воля.
Он опять замолчал и изучающе смотрел на собеседника. Под этим взглядом хотелось ерзать и искать более удобное положение для ног, но Евгений не пошевелился.
– Магазин-то твой возле рынка? – спросил вдруг Бог.
– Да.
– То-то мне докладывают, что ты туда зачастил.
Теперь была очередь бровям Евгения ползти вверх.
– Докладывают? – переспросил он. – Вы хотите сказать, что за мной следят?
– Боже упаси! – притворно обиделся Бог, в устах которого употребленное выражение было явной тавтологией. – Как можно следить! Мы же совершенно доверяем друг другу, не так ли?
– Так.
– А то, что мне докладывают, – это лишь результат случайных совпадений. Человек ты заметный. Наших людей по городу много гуляет. Встречаетесь. Случайно.
– Я понимаю.
Глаза Бога сверкнули, и он вдруг перестал казаться прямодушным и своим.
– А вот что не случайно, – сказал он с ударением на отрицательной частице, – так это сведения, полученные от твоих родных.
У Евгения вдруг резко пересохло в горле. И может, вследствие этой психосоматической реакции, а может и вследствие простого упрямства, но он так и не задал ожидаемого от него вопроса.
Бог подождал несколько мгновений и еще менее стал похож на гостеприимного хозяина.
– Никто на тебя напрямую не жаловался. Но твоя сестра во время проверки на полиграфе выразила сомнение в твоей вере и в твоей поддержке правительству. И это вызывает у меня беспокойство. Сам понимаешь, по-родственному… Ты же мой самый близкий ученик.
Слово «по-родственному», услышанное Евгением, проникло в мозг и заставило сердце забиться в два раза чаще.
«Знает или не знает? – думал он, вглядываясь в лицо отца. – Специально он это сказал или случайно получилось?»
Быть сыном такого человека в этот момент казалось невыносимым. Если, конечно, предположение Кирочки справедливо. Но оно ведь справедливо и не может быть иным.
Евгению ужасно хотелось заорать на своего собеседника, даже, может быть, ударить его, чтобы выбить из этого человека ощущение незыблемого превосходства и неподотчетности никому и ничему.
«Он реально мнит себя богом, – думал Евгений. – А я его сын. Один из, быть может, многочисленных его детей. Ему я обязан жизнью. Всем тем, что у меня есть. Но могу испытывать к нему только ненависть».
А ведь совсем недавно он его боготворил – как же все изменилось в последнее время!
– Кстати, как самочувствие твоей сестры?
– Все… Все в порядке.
– Что ж, славно, – Бог прищурился.
Он не знал, что она родила от него. Если бы знал, забрал бы ребенка. Но с другой стороны, он смотрел сейчас так, как будто бы знал. Или, по крайней мере, догадывался.
«Не проболтаться, – велел себе Евгений. – От меня он ничего не услышит».