– И родителей твоих жалко, – продолжил Бог. – Они были у меня. Говорили, что ты утратил ориентиры и мечешься в темноте.
Вот еще одно болезненное слово – «темнота». Не оттуда ли целитель извлек сидящего напротив? Не туда ли его погрузил на целых двадцать шесть лет?
Евгений молчал.
– Так я тебе вот что скажу, сынок! – с нарочитым отеческим снисхождением сказал Бог.
И слово «сынок» в его устах опять полоснуло Евгения острым лезвием иронии.
– Что? – спросил он с неожиданным вызовом в голосе.
– А то, что ты мне всегда нравился. И продолжаешь нравиться. Но, как мы знаем из истории, даже боги не всесильны. Об этом нужно помнить.
Что означает эта скрытая угроза?
Что учитель пока еще покровительствует непокорному ученику, но может и перестать?
Что он готовит ему ловушку?
Что это просто очередная игра в кошки-мышки?
Что он хочет помериться силами?
(Вздор, они ведь в совершенно разных весовых категориях.)
Что за ним на самом деле следят?
(А вот это очень даже может быть. И тогда: что делать с планом разоблачения? И что будет с Кирочкой, про которую им наверняка все известно?)
«Так знает он, что является моим отцом, или нет?»
Этот вопрос Евгений задавал себе, спускаясь по лестнице учительского дома. Завидев дверь спальни, содрогнулся – там была изнасилована его сестра.
Глава 5
Страна объявила войну сразу нескольким соседям.
Были, правда, у нее и союзники, чьи дружественные правительства всецело поддержали правящий в стране режим и ожидали бесспорной военной победы и дележа трофеев.
Часть примкнувших к коалиции стран была покорена личным обаянием чудотворца, явившего зрительским массам этих держав беспрецедентную целительную силу.
Посланник Небес оказался докой и в политике, так что в результате множественных переговоров при закрытых дверях будущая перекройка карты мира была предопределена.
В стране же с наступлением военного режима все стало еще строже.
Границы замкнулись окончательно.
Патриотизм возрос многократно.
И слежка граждан друг за другом, информаторские обращения в специальные кабинеты и по специальным телефонам тоже участились.
А в столичном метро завелся юродивый. Он переходил из вагона в вагон, путешествуя в любом произвольном направлении и пусть хаотично, но упорно отмечаясь на каждой существующей ветке, и производил в уме (при этом озвучивая процесс громким шепотом) сложные математические вычисления.
Предметом его вдохновения были номера перемещающихся в тех же вагонах граждан, с которыми он творил что хотел: складывал, вычитал, делил и умножал.
– Три тысячи восемьдесят пять умножить на восемьдесят тысяч четыреста двадцать шесть. Это получается двести сорок восемь миллионов сто четырнадцать тысяч двести десять. Теперь вычтем вас, гражданочка. Это, стало быть, двести сорок восемь миллионов сто четырнадцать тысяч двести десять минус сорок пять тысяч семьсот тринадцать. Получается двести сорок восемь миллионов шестьдесят восемь тысяч четыреста девяносто семь.
У юродивого появились фанаты, которые следовали за ним по пятам с карманными компьютерами, телефонами и калькуляторами и проверяли правильность его результатов.
– Поразительно, – восхищались они. – Ни одной ошибки! Это не человек, а вычислительная машина.
Скоро сумасшедший математик вошел в моду и породил целое течение последователей, которые ухитрялись находить в полученных числах некий шифр, поток знамений и пророчеств.
– Он не случайно выбирает из толпы только определенные номера, – утверждали они. – Он интуитивно цепляет глазом значимые числа. Это предсказание. Это тайный мистический код.
Как ни странно, но многие подслушанные у юродивого числа начали воплощаться в реальности и обрастать мифами.
– Вчера, – брызгая слюной от восторга, делились его адепты друг с другом, – он произнес: «Двадцать четыре тысячи триста шестьдесят пять».
– И?!
– И как вы думаете, каким оказался выигрышный номер вчерашней государственной лотереи?
– Неужели?
– В яблочко! Двадцать четыре тысячи триста шестьдесят пять.
– С ума сойти!
– Вот-вот. А то ли еще будет!
С каждым новым слухом число поклонников новоявленного пророка росло в геометрической прогрессии. Почти с такой же скоростью, как и нагромождаемые им друг на друга огромные числа.
– Вы знаете? Вы слышали? – разносилось тут и там.
– О да. Я-то знаю. Я услышал об этом одним из первых.
Или вот так:
– Вы уже в курсе?
– Что такое?
– Прорицатель предрек день окончания войны.
– Как это? Не может быть!
– А вот и может! Может!
– Что, прямо так и сказал, когда именно война закончится?
– Нет, конечно, что вы глупые вопросы задаете? Он же никогда не произносит никаких слов, одни только числа.
– Так откуда же вы это взяли?
– Очень просто. Да это и не я. Это все так говорят.
– Что именно?
– Он на днях в метро вдруг остановился на мгновение и говорит этак тихо, но серьезно, торжественно даже…
– Что говорит?
– Говорит: «Двадцать шесть миллионов семьдесят две тысячи тридцать два». Во как!
– Что-то я не понял. Ну и что?
– А представьте себе это число написанным.
– Не могу как-то представить.
– Ну что же вы! Да ладно. Я вам вот тут на телефончике наберу. Вот, видите? 26 07 20 32.
– Ну вижу. И что тут такого?
– Да вы, я смотрю, совсем недалекий. Вот же, вглядитесь внимательно. Усекли?
– Нет.
– Ладно. Я вам точки расставлю в нужных местах. Вот, набираю. Смотрите теперь, что получилось: 26.07.2032. Теперь понимаете? Это же дата. Дата в наступающем году.
– Ой, точно.
– Умные люди сразу и начали кумекать, что тут к чему. Ну откуда у пророка такая торжественность в лице была? Не иначе, как это будущий наш день победы!
– Точно. Похоже на то.
– А если не победы, а поражения? – встревает в разговор кто-то третий с соседнего автобусного сиденья.
И тут же взгляды обоих собеседников упираются в его номер под прозрачной перчаткой. Запоминают. А потом устроят соревнование: кто первый донесет куда следует.
А может, не донесут? Расхотят? Забудут?
Нет, невозможно. Ведь и другие пассажиры все видели и слышали. Если не донесут они, донесут другие. И заодно назовут их номера, как ближайших свидетелей. И придется тогда объяснять, почему сам не доложил.
– Так зуб разболелся до невозможности. Три дня об одном этом зубе проклятом только и думал! – скажет кто-то из них.
– А где справка от зубного? – спросит следователь.
– Так дома лечился. Сам. Водочкой полоскал. Зубных-то врачей я до смерти боюсь.
– И полегчало?
– Полегчало. Воспаление сняло как рукой.
– А жена сможет подтвердить?
Ну и так далее, слово за слово.
Вам такое надо? Ну и нам не надо.
А юродивый тем временем бродит по вагонам, а люди за ним, с диктофонами и блокнотами. Подслушивают счастливые номера: когда переезжать, когда ребенка зачинать, когда прибавку к зарплате просить. И сколько добавят. И кто на скачках выиграет. И еще много чего. Было бы желание, а цифры удружат. Подстроятся и наобещают что угодно. И с три короба наврут. А может, и не наврут. Сами ведь слышали, сколько уже совпадений было.
Доносили о мнимом пророке Богу. Но тот угрозы себе в этом факте не усмотрел. Наоборот, улыбнулся и сказал, что это славно и даже очень кстати. Религиозное сознание масс надо повышать и поощрять.
– А то, что они не только в меня верят, – добавил он, – не страшно. Надо только подсказать его сторонникам, что он и меня как-то в свои вычисления приплел. Ну там дату моего рождения как счастливый номер. И всякое такое прочее. Скажите нашим сочинителям слухов. Пусть отработают тему и запустят в толпу.
– Будет сделано! – обещают министры президенту, а тот Богу.
– Да, и вот еще что: у нас там жертвы на фронтах. Пусть это тоже обыграют. Мол, число убитых неизбежно. Но победа – за нами!
Глава 6
Он был очень честным человеком. С самого рождения.
Честным даже необязательно перед кем-то, но прежде всего перед самим собой.
Это означало, что даже в мысленной беседе с внутренним «я» он ни разу в жизни не позволил себе подбирать аргументы для победы над бдительной совестью. Они сосуществовали в полном согласии.
Отсюда не следовало, конечно, что он должен кричать о своих истинных взглядах на вещи на каждом углу, но если бы вдруг кто-то припер его к стенке и сказал ему что-нибудь в этаком роде: «А признайтесь, голубчик, что вы в Бога-то не верите!» или «А не кажется ли вам, что наше правительство радеет о себе, а не о народе?», то он, несомненно, подтвердил бы вслух и то и другое.
Потому что не мог врать. Физиологически. Даже ради самосохранения.
– Дружище, не подменишь ли меня в ночную смену, а то жена захворала? – вопрошал его коллега.
При этом про коллегу достоверно было известно, что врет он. Что никакая жена его не захворала, а наоборот, уехала с любовником на дачу. И что сам коллега потому и хочет увильнуть от ночной смены, чтобы в опустевшей квартире воспользоваться привилегиями мнимого холостяка.
Но он-то сам врать не мог.
Другой бы на его месте ответил проходимцу: «Извини, мол, брат. Только я уже приглашен на именины и не хочу обидеть хозяев, специально для меня приготовивших мой любимый гусиный паштет».
Но он такого говорить не умел, а потому просто соглашался. И дежурил за всех коллег.
Работал он в больнице, в отделении магнитно-резонансной томографии, и его задачей было просвечивать людей и обнаруживать неполадки в их организме.
Может, он потому и выбрал такую специальность, что сам был сродни своей машине: исповедовал такую же прозрачность взглядов, чтобы все как есть, начистоту?
Он об этом никогда не задумывался, а работу свою любил. Особенно когда мог сказать обеспокоенным пациентам, что тревога была напрасной, а диагноз мнимым и что все у них в полном порядке или легко исправимо.