Что же он там увидел, если так испугался? Или мне только показалось, что он испугался? Кто знает, какие воспоминания пришли к нему в этот момент, какие демоны возникли из небытия…
Нет, не показалось. Интуиция и на этот раз не подвела меня.
Рука Холланда, уже было тянувшаяся к карману, застыла на месте. Ну еще бы — ведь я с грохотом уронила тяжелый пластиковый контейнер на пол.
Англичанин вздрогнул, положил предмет обратно и, не прощаясь, быстрым шагом вышел из ангара.
Я едва дождалась его ухода. Опрометью ринувшись к столу, я нашла эту вещицу и осторожно взяла в руки.
Нет, это была не коробочка, а скорее маленькая изящная шкатулка тонкой работы и удивительной красоты, закрывающаяся на хитроумную защелку. В шкатулке находилась колода Таро. Вернее, не полная колода, а лишь несколько карт, все с очень красивыми, по настоящему завораживающими миниатюрами. Чувствовалось, что к ним приложил руку великий мастер. От рисунков невозможно было оторвать взгляд, их хотелось рассматривать снова и снова, подмечая мелкие детали и восхищаясь изяществом линий и талантом их создателя. Но только не сейчас. Сейчас на это у меня не было времени. Сделав усилие над собой, я закрыла шкатулку. А вместе с захлопнувшейся крышкой ко мне вернулась и способность рассуждать трезво.
А ведь она совсем сухая и без малейших признаков, что провела сутки в море, — сказала мне моя вернувшаяся наблюдательность.
Тогда как она попала в коробки с вещдоками? — спросила логика.
И почему она так напугала нашего эксперта? — вступила в диалог интуиция.
Ша! — оборвала я всех троих. — Потом разберемся.
Я опустила шкатулку в карман.
Конечно, не хорошо красть вещдоки. Но я не крала, а просто позаимствовала на время.
К вечеру все настолько вымотались, что решили перенести совещание на утро. Сил у членов комиссии осталось разве что на поход в паб. Отправились все, кроме куда-то запропастившегося Эрнандеса и сильно утомившегося за день Гримани. И чем это наш толстяк занимался весь день, что так устал? Ни в море, ни в аэропорту его не видели…
На этот раз даже Рэндалф с Холландом решили составить нам компанию, чему я была несказанно рада. Первый вызывал во мне любопытство как мужчина. Какая девушка останется равнодушной к суровому обаянию морского волка? А ко второму постепенно просыпался профессиональный интерес. Поглядывая на пилота, я уже не сказала бы, что днем его что-то испугало. Разве что сейчас он казался чуть менее самоуверенным и чуть более угрюмым, чем вчера. Иначе выглядел и Демоль. Наш судмедэксперт порядком подрастерял свою природную веселость и пребывал в задумчивом, если не плохом настроении.
Мы уселись за стол и заказали бутылку скотча. Все настолько продрогли за день, что вопрос о холодном пиве не поднимался. Я попросила сделать мне глинтвейн и попыталась закутаться в свой меховой жилет. Пора, наверное, заканчивать с этим «гламуром» и переходить на теплую куртку. Думаю, я уже всем доказала свою «блондинистость».
Ко мне подсел Рэналф. Черт, как же его зовут?.. Такое интересное имя… А, вспомнила, Киран! От спасателя пахло морем, соляркой и тем едва уловимым духом Джерси, который я ощутила в первый вечер на острове.
— Как вам сегодняшний выход в море? — спросил Рэналф. Он был серьезен, хотя глаза его улыбались.
— Нормально, — ответила я. — Не могу похвастаться, что мне это понравилось, и я превратилась в морского волка, но я не жалуюсь. Если надо, повторю без проблем.
Он одобрительно кивнул.
Спиртное уже начало действовать, люди за столом мало-помалу взбодрились. Как и вчера, разговоры постепенно перетекали от обсуждения сегодняшних событий к старым байкам. Рэналф рассказывал о старинном кладе золотых и серебряных монет почти в тонну весом, найденном на Джерси несколько лет назад. Джеймс и Джон из Хитроу внимали ему, открыв рот, Дональд же куда-то запропастился. Или это были Джон и Дональд, а запропастился Джеймс? Не знаю. Слишком уж они похожи. Спасатель говорил увлеченно — даже Гранже заслушался, перестав копаться в своих схемах, отложив планшет. Но я слушала в пол уха, исподтишка наблюдая за Холландом и Рафаэлем Демолем. Да, похоже, обоих явно что-то если не тяготит, то заботит уж точно.
Я уже почти придумала, как начать разговор с Демолем, Холланда я решила пока не трогать, но тут в паб ввалился Эрнандес. Выглядел он изрядно помятым и уставшим. Небритые щеки ввалились, редкие мокрые волосы прилипли ко лбу, на парке засохли соляные разводы от морской воды.
Быстро найдя глазами судмедэксперта, аргентинец устремился прямо к нему. Наклонившись к самому уху Демоля, Эрнандес что-то быстро проговорил и отошел к барной стойке. Через некоторое время к стойке понуро поплелся француз. А следом за ним направилась и я. Не могла же я остаться в стороне, когда затевалось нечто интересное.
— Что показало вскрытие? — спрашивал Эрнандес, наливая французу виски.
— Э-э-э, амиго… — тянул Демоль. — Я еще не подготовил отчет. Надо многое проверить… Провести дополнительные исследования, анализы…
Я заняла свободный стул рядом со своим напарником.
— Меня не интересует отчет, — твердо произнес Эрнандес. На меня он не обратил никакого внимания. — Ты заметил что-нибудь необычное?
— Трудно сказать, амиго, — замялся Демоль, косясь в мою сторону. — Я не уверен…
— При ней можно. Говори, даже если не уверен. Давай, давай, не тяни.
С этими словами Эрнандес пододвинул французу наполненный стакан.
И Демоль, поощряемый виски и беззастенчиво подгоняемый аргентинцем, сломался и начал рассказывать.
…Когда Демоль появился в городском морге Сент-Хелиера, местный патологоанатом уже приступил к вскрытию. Ничто в его действиях не заставило парижского судмедэксперта усомниться в профессионализме нормандца, и француз на правах гостя решил какое-то время не вмешиваться.
Патологоанатом начал с внешнего осмотра тела. Кожа и одежда несчастного пассажира сильно обгорели, на теле виднелись многочисленные химические ожоги. В основном они были заметны на спине, поэтому патологоанатом решил, что ожоги возникли из-за разлитого в воде топлива и получены уже после смерти. Рафаэль с ним согласился: ему не раз приходилось видеть, как топливо разъедает спины плавающих на поверхности тел. Зато ожоги на груди и руках были совершенно другого типа. И хотя нормандец не обратил на это внимания, Демоль из профессиональной вежливости не собирался указывать тому на ошибку. Он решил исследовать их позже, самостоятельно.
— Что за ожоги? О чем они говорят? — нетерпеливо перебил француза Эрнандес.
Демоль поморщился.
— Делать какие-либо выводы несколько преждевременно, одного тела для этого явно недостаточно, — раздраженно буркнул он и принялся рассказывать дальше.
Патологоанатом сделал длинный разрез и приступил к осмотру внутренних органов. У пострадавшего обнаружилась массивная внутренняя травма — именно так эта кровавая каша из обломков костей и поврежденных тканей называется официально. Сломанные ребра, проткнутое легкое, поврежденная печень — все типичные моменты при ударе о воду были налицо.
Как утверждает статистика, в авиакатастрофах после сильного удара о поверхность воды у 99 % жертв бывают сломаны ребра, у 88 % порваны легкие, а у 73 % происходит разрыв аорты. Разрыв аорты имелся и у товарища, лежащего на столе морга. И именно с этим разрывом и была связана первая странность. Аорта — самый большой кровеносный сосуд, который отвечает за циркуляцию крови. После разрыва сердце еще некоторое время продолжает биться и выплевывает кровь в тело, пусть и пару секунд всего. Но и этой пары секунд вполне хватает, чтобы вызвать обильное внутреннее кровотечение. В данном случае такового не наблюдалось. Менее опытный патологоанатом оставил бы эту несуразность без внимания, но Демолю, посвятившему расследованиям авиакатастроф последние семь лет своей профессиональной жизни, она сразу же бросилась в глаза.
Кроме того, когда в самолете происходит взрыв или пожар, то воздух обжигает и наполняется токсичным дымом, исходящим от горящей обшивки самолета. У пассажиров при этом обязательно обнаруживаются сильные повреждения легких. Пожар в самолете был, на это указывали ожоги на груди и руках, а также поднятые из воды обгорелые предметы. Тогда почему у трупа нет характерных повреждений легких?
Были и другие нюансы, выглядевшие не совсем типично для данной катастрофы…
Демоль замолчал.
— И какие выводы? — не отставал от него Эрнандес.
— Какие? Да никаких! Вот когда придут результаты анализов, когда будут найдены остальные тела, тогда и можно будет говорить о выводах. Амиго, здесь нет и не может быть единой общепринятой картины. Падение о воду с такой высоты плюс травмы, полученные от разрушения самолета, могут давать очень широкий разброс. Я буду выглядеть полным идиотом, если начну делать «выводы» на основании того, что мне что-то не понравилось или показалось!
Эрнандес схватил Демоля за плечи и развернул к себе.
— А если я скажу тебе, что этого человека не было на борту самолета? — прошипел он патологоанатому прямо в лицо. — После этого ты тоже скажешь, что тебе что-то показалось?
Я слушала, затаив дыхание. Демоль побледнел и попытался вырваться из цепких пальцев аргентинца, но это ему не удалось.
— Куда ты клонишь?
— Я никуда не клоню, я хочу знать, кого мы выловили, как он попал в океан и от чего умер. Так что не будь идиотом.
— Да отпустите же меня, наконец! — плаксиво взвыл Демоль.
Эрнандес разжал пальцы.
— Я не знаю, что вы хотите от меня услышать. Сейчас я не могу ответить ни на один вопрос. Да, этот человек мог умереть вследствие падения самолета. Но он мог умереть и от других причин, и не обязательно вчера утром. Сутки в море — очень большой срок, чтобы стереть следы… Поэтому я и говорю, что нужны дополнительные исследования… Спектральный анализ, гистология глубоких тканей бронхов, легких, почек. Ты это хотел услышать, амиго?
Эрнандес молча развернулся и направился к выходу. Демоль проводил его тяжелым взглядом, затем потянулся к бутылке и налил себе второй стакан.