Я проскакиваю поворот, дальше дорога петляет между полями, на которых пасутся рыжие гернсийские коровы. Коровы — это хорошо, их надо доить. И если мои невеликие познания в сельском хозяйстве меня не подводят, то делают это рано утром, именно тогда, когда на остров приземлился самолет. Так что шанс есть.
Выхожу из машины и оглядываю небольшой домик из темного нормандского гранита. Сарай, парники, сад-огород. Пахнет скошенной травой и навозом. Из ворот фермы навстречу мне выскакивает рыжая дворняга и, громко гавкнув, приветливо вертит хвостом. Вслед за ней появляется хозяйка в высоких резиновых сапогах и куртке, чем-то неуловимо напоминающей деревенский ватник. Круглое приветливое лицо сплошь усыпано веснушками.
Пес крутится рядом, намекая на ласку. Чешу псину за ухом и пытаюсь навести хозяйку на разговор.
— Пять дней назад, в то утро, когда самолет потерпел крушение, не видели ли вы неподалеку людей? Не одиночных туристов, а гораздо больше, целую группу? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает она, отгоняя пса.
— Машин больших поблизости не было? Может, проезжал кто-то со стороны аэропорта?
— Да, был автобус. Я еще удивилась, чего это он так рано разъезжает.
— С пассажирами?
Фермерша молчит, задумавшись на мгновение, затем говорит:
— А не знаю, он без света шел.
— И куда шел?
Она пожимает плечами.
— Откуда же мне знать? По этой дороге обычно направляются либо к центру острова, либо в порт.
Я благодарю фермершу и возвращаюсь к своему «Пежо». С разочарованием оглядываю просторы Гернси. Осталось только одно место, но и оно, скорее всего, не оправдает моих надежд. Мне очень не хочется возвращаться в Сент-Хелиер не солоно хлебавши, но что еще я могу сделать на этом острове, я не представляю. Впрочем, можно кое с кем побеседовать. Хотя бы вот с тем мотоциклистом на черной «Ямахе», который сейчас делает вид, будто осматривает колесо. Он уже встречался мне сегодня на мысе Плеймонт.
Конечно, со временем издержки нашей профессии дают себя знать, и у некоторых моих коллег встречается легкая паранойя, но мне еще далеко до нее. Слежку или повышенный интерес к своей персоне я распознаю практически со стопроцентной достоверностью.
Как ни в чем не бывало, сажусь в «Пежо» и трогаюсь с места — пусть считает, что я ничего не заметила. Поплутав по узким Гернскийским улочкам, я направляюсь в местечко Лес Воксбелетс, по крайней мере, на моей карте написаны именно эти буквы. «Ямаха» на почтительном расстоянии следует за мной. Перед поворотом я резко прибавляю скорость, сворачиваю и прячу машину за домом с пышным кустарником. Быстро выхожу из машины и, оставаясь незаметной, пробираюсь к изгибу улицы. Из своего укрытия я вижу, как мотоциклист останавливается и с недоумением оглядывается по сторонам.
Значит, не показалось.
Тем временем преследователь слезает с мотоцикла и направляется к ближайшему дому.
Едва он показывается из-за угла, я проворно хватаю его руку и заламываю за спину.
— Ты что-то потерял?
Он пытается вырваться, но я держу крепко.
— Зачем ты за мной следишь?
— Я ни за кем не слежу, — отвечает очень злой и очень тонкий голосок. И при этом совершенно не испуганный.
— А мне показалось, что следишь, — настаиваю я. — Ты вообще кто?
— А тебе какая разница «кто»? Кто надо!
Она меня совсем не боится. Я отпускаю ее руку и дергаю застежку серебристого шлема.
Шлем остается в моих руках. Темные волосы рассыпаются по плечам, зеленые глазищи обрушивают на меня молнии. Девица злобно ругается по-французски. Лет шестнадцать, не больше, — думаю я, рассматривая свою преследовательницу.
— Отпусти, мне ехать надо, — шипит она. — Ты бы тут не шастала в одиночку, мало ли кто встретится.
И, выхватив шлем из моих рук, насмешливо добавляет:
— У тебя телефон звонит, ответь.
Мой телефон действительно оглашает окрестности жалобными призывами — пришла смс-ка от Ганича.
«Как успехи?» — читаю я.
«Пока никак, — набираю ответ. — Хочу еще проверить Немецкий военный госпиталь, хотя, скорее всего, и там будет глухо. Думаю, их вывезли с Гернси в то же утро».
«Проверь, — соглашается Ганич. — Но я все равно не верю, что они живы».
И через полминуты присылает еще одно сообщение:
«У нас минус еще один футболист. Убит. И, что характерно, в том же городе, где умер Диего Алонсо».
В какой-то степени я понимаю Леонида. Действительно, довольно трудно представить, как сорок, по большей части здоровых и молодых мужиков, безропотно выйдут из самолета и смиренно примутся таскаться с острова на остров без малейшей попытки сопротивления. Но только на первый взгляд. Я с ходу могу привести массу сценариев, как можно заставить людей добровольно подчиниться похитителям. К примеру, заявить пассажирам самолета, что за ланчем всех их накормили клафути с ядом. Очень редким и очень ядовитым ядом. И если каждые двадцать четыре часа им не делать укол, то все они уже через сутки неминуемо отправятся в мир иной. А затем, когда они как следует испугаются, «повесить морковку перед носом»: если они будут вести себя спокойно и выполнять все требования, то через некоторое время их отпустят, предварительно снабдив противоядием, нейтрализующим яд уже окончательно. Ну и кто, спрашивается, захочет рисковать жизнью и сбегать? Даже если вся эта история с ядом фантазия чистой воды.
Несчастные парни, думаю я про футболистов, угораздило же их оказаться в самолете, перевозившим секретные документы. Интересно, кто же это провернул столь дерзкую операцию? Моссад? ЦРУ? Немцы? Нет, точно не немцы. Они сейчас в лице Гранже ковыряются в обломках на дне Атлантики…
Прогулка по острову вызвала у меня дикий аппетит, поэтому, встретив по пути небольшое бистро, я обрадовалась ему как родному.
Посетителей в заведении было немного: кроме меня лишь пара пенсионеров дремала над своими кружками с элем, да бельгийские туристы сражались с солидными порциями свиных ребрышек с картофелем — гордостью местных фермеров.
Невольно я прислушалась к разговору туристов. Сначала мне показалось, что бельгийцы недовольны обедом — так громко они возмущались, но потом выяснилось, что их негодование вызвано закрытием того самого музея, в который я и собиралась.
Ага! Мое внутреннее «я» сразу же сделало стойку.
Доедала я свой обед с возросшим нетерпением.
Возмущены были не только бельгийские туристы, но и англичане, голландцы, поляки, японцы и даже чудом оказавшиеся здесь двое русских. Все они недоуменно топтались на заасфальтированной площадке перед наглухо закрытой дверью. Небольшая табличка, наскоро прилепленная к воротам, приносила им свои извинения от имени администрации музея.
Музей назывался «Военные туннели Гернси» или «Немецкий подземный госпиталь». Как сообщала вывеска, представлял он собой обширный подземный комплекс, построенный во время германской оккупации острова. Почти семь тысяч квадратных метров внутри скалы были взорваны, выдолблены, высверлены и вырыты руками узников концлагерей. Использовался по назначению этот госпиталь всего три месяца летом 1944 года. И это после трех с лишним лет строительства! Когда стало ясно, что сырая и влажная атмосфера туннелей не способствует выздоровлению больных, все операции были перенесены «наверх».
После войны многокилометровая система тоннелей, состоявшая из палат, операционных, лабораторий, врачебных кабинетов и складов превратилась в музей — как память об оккупации острова. И вот теперь этот уникальный комплекс туннелей без объяснения причин оказался недоступен туристам.
Недовольный ропот звучал на французском, японском, польском и русском языках. Я выбрала момент, когда туристы, в последний раз обиженно взглянув на забранную решеткой дверь в толще скалы, разошлись, и резво бросилась к воротам. Всего полминуты у меня ушла на то, чтобы справиться с замком. На этих островах я скоро превращусь в матерого медвежатника, — мелькнула запоздалая мысль.
Прикрыв за собой ворота, я быстро прошмыгнула в длинный туннель, освещенный редкими потолочными лампами.
Госпиталь оставлял жуткое впечатление. Длинные мрачные коридоры, низкие давящие своды над головой, ржавые подтеки на стенах. По потолку и стенам змеятся кабели, закрепленные почерневшими от времени железными скобами. И ко всему этому еще и тяжелая атмосфера, в которой повинны не только влажность и духота. Здесь умирали десятками, если не сотнями, не могло это пройти просто так, не оставив следов. Эти стены впитали страх, боль, ужас.
Я двигаюсь вдоль плохо отшлифованных блоков от одного светового пятна к другому — редкие лампы под потолком не в состоянии охватить весь туннель. Звук моих шагов отдается гулким эхом.
Туннель сворачивает в сторону, сворачиваю и я вместе с ним. Справа чернеют провалы — это проемы, ведущие в палаты. Я поочередно заглядываю в каждую из них, но везде пусто — лишь сломанные старые кровати, да одинокий тусклый фонарь над дверью. Ненадолго останавливаюсь перед входом в операционную. Здесь только фильмы ужасов снимать. Про маньяков. Высокий железный операционный стол, над которым нависает старая покореженная лампа, на столике разложены хирургические инструменты.
Поежившись, я направляюсь к выходу. Вообще-то я не робкого десятка, да и обучена психологической устойчивости, но вид этих старых медицинских инструментов сумел доконать и меня, подняв из глубин души какой-то древний первобытный страх, заставивший меня убыстрять шаги и нервно оглядываться по сторонам.
Свернув на следующей развилке направо, я останавливаюсь и делаю глубокий вдох, стараясь подольше задержать воздух в легких. Еще раз. Вдох — выдох. Уже лучше, уже можно двигаться дальше.
Длинный коридор вновь резко сверачивает и выводит меня в дальнюю, наименее обжитую часть комплекса, где находится множество недостроенных туннелей.
Проходя мимо очередного недостроя, я с удивлением замечаю, что в мою сторону направляются вооруженные люди. Вздрагиваю от неожиданности и отступаю назад.