— Это, видимо, предназначалось вам, — говорю я, протягивая шкатулку Холланду.
Он кивает, но отказывается:
— Оставь себе на память.
Санкт-Петербург встретил нас непривычной для конца ноября оттепелью. Хмурое, затянутое облаками, как и почти всегда в Питере небо, но по сравнению с Джерси здесь гораздо теплее.
— Это еще что, — подмигивает мне Холланд. — Завтра вообще солнце выйдет.
Я вижу, как к нашему самолету направляется целый комитет по встрече во главе с полковником Ремезовым. Нетерпение шефа настолько сильно бросается в глаза, что я сразу же вынимаю из рюкзака бумаги и отдаю ему.
— Здесь все, — говорю я. — Вернее, почти все за исключением небольшой части, которая отправится в Шотландию. Но там только материалы, касающиеся Виндзоров и внутренних англо-шотландских разборок.
Во взгляде шефа проскакивает сожаление.
— Я не могла, мы договорились, — оправдываюсь я.
— Все правильно, — соглашается он. — Молодец, справилась.
Мой багаж выгружен. Холланд ждет меня, опираясь на приоткрытую дверь черного «Мерседеса». Машинально отмечаю, что мальчишка стоит рядом с отцом, но при этом хранит настолько независимый вид, что я невольно улыбаюсь.
— Ты с нами или?.. — спрашивает Холланд. Он демонстративно не замечает полковника. — Решай быстрее.
Я вопросительно смотрю на шефа. Все-таки до тех пор, пока он не объявит операцию законченной, человек я подневольный.
Полковник думает.
— Ладно, — наконец нехотя цедит он не разжимая губ. — Если хочешь, можешь остаться, я не возражаю. Будем считать, что ты в краткосрочном отпуске.
Всем своим видом шеф показывает: где, как и с кем я проведу следующие пару дней его совсем не волнует. Как будто бы мне действительно предлагается провести уикенд в Питере, любуясь красотами города. Но я-то хорошо знаю полковника. Его выдает азарт, притаившийся в уголках глаз. Глубоко внутри себя он сейчас от радости пляшет качучу, что его сотруднице удалось сблизиться с представителем «мировой закулисы». Ведь до сегодняшнего дня единственным мостиком к этим всемогущим властителям мира являлся кремлевский «серый кардинал» и бывший однокашник полковника по фамилии Маейр. Тип желчный и малоприятный, и при этом являющийся всего-навсего наемным работником «закулисы». А тут такая удача!
И наверняка по прошествии этой пары дней писать — не переписать мне отчеты, ибо каждая мелочь будет рассмотрена под микроскопом, взвешена, уточнена и запечатана в личный сейф полковника.
Черный «Мерседес» выносит нас на окружную дорогу. Холланд с переднего сидения поворачивается назад ко мне.
— Куда тебя поселить? Выбирай — отель рядом с Невским проспектом или вилла на Крестовском острове? Хотя этот остров и находится в центре Санкт-Петербурга, но все же…
— Спасибо, я в курсе, что из себя представляет Крестовский остров, — прерываю я Холланда. — Я родилась в Петербурге, как раз недалеко от этого острова. В детстве часто гуляла там с родителями.
— Вот как? — брови Холланда изумленно поползли вверх.
Похоже, мне удалось удивить его. И хотя Холланд по-прежнему улыбается, взгляд его при этом становится каким-то странным. Не могу прочесть, что кроется в нем, — какие-то очень сложные чувства и эмоции. Тем более что длится это непонятное состояние всего лишь секунду, и Холланд вновь становится невозмутимым и чуть ироничным британцем.
— Ну, так куда?
— Лучше, конечно, на Невский, — прошу я.
— Я тоже хочу на Невский, — встревает Алекс.
— Я рассчитывал, что ты поживешь у меня, — с сожалением говорит ему Холланд. — Но воля твоя.
Машина сворачивает с окружной и двигается к центру по Московскому проспекту. Холланд больше не пристает к нам с расспросами. Алекс молча смотрит в окно, всем своим видом показывая, что не намерен поддерживать беседу. И мне ничего не остается, как прикрыть глаза и ненадолго расслабиться.
Почувствовав, что мы остановились, я с усилием выплыла из дремы.
«Мерседес» стоял перед типичным питерским зданием центра города, оказавшимся отелем, а резво подскочившие носильщики уже вытаскивали из багажника мой чемодан. Я схватила свой ноутбук и направилась следом за Холландом. Алекс понуро потащился за мной.
Холланд опять сумел меня удивить. Уже который раз за последний день. И умением пилотировать, и отношением к сыну, и вот сейчас, когда лично подошел к стойке ресепшена и занялся нашим устройством в отеле. Мог ведь кому-то из своих подчиненных поручить это дело, тем более что у него в подчинении весь земной шар.
Я глянула на большие настенные часы в холле, попросила портье разбудить меня через четыре часа и направилась в номер. Ну что тут сказать: шикарно, конечно. А как еще могло быть? Но интерьеры будем рассматривать потом, а сейчас спать.
Меня разбудил осторожный стук в дверь.
— Да! — крикнула я. — Войдите!
На пороге появилась аккуратная горничная с подносом в руках. Букетик цветов в изящной вазочке, кофе, апельсиновый сок, какая-то красиво разложенная по маленьким тарелочкам снедь.
— Entschuldigen Sie… — говорит она на хорошем немецком. — Brunch[7].
— Я не заказывала, — удивленно отвечаю по-русски.
— О, простите, — улыбается девчушка, ставя поднос мне на кровать. — Это комплимент от отеля. Вы просили разбудить вас через четыре часа. Они истекли.
Девушка кланяется и отступает на пару шагов.
— Меня зовут Катя. Если вам что-нибудь будет нужно, наберите номер вашей комнаты, и я тотчас приду. Еще меня попросили передать вам, что на ваш номер открыт неограниченный кредит. А господин Холланд просил передать вам конверт. Он на подносе, рядом с приветственным письмом генерального менеджера.
Да, на подносе действительно лежал конверт с платиновой картой банка, название которого мне ничего не сказало, оформленной на имя Анны Шнайдер, приглашение на завтрашний матч, а также пропуск на стадион на утреннюю тренировку.
Девчушка исчезает за дверью, а я понимаю, что мне нравится быть гостьей «Нижней десятки» или как они там себя называют.
За окном уже начинает смеркаться, а я отдаю должное «комплименту» на подносе. Вкусно!
С Холландом и остальными иерофантами я увижусь завтра утром на стадионе. К этому времени неплохо было бы сформулировать в голове вопросы и продумать свое поведение. Хоть шеф и назвал эти два дня отпуском, но на самом деле какой же это отпуск. Мне предстояла работа, серьезная и ответственная, как никогда. Советоваться с полковником бесполезно, «мировая закулиса» для него такая же тайна за семью печатями, что и для меня, если еще не больше.
Итак, мне надо подумать, а думается мне лучше всего на свежем воздухе.
Я натягиваю джинсы, достаю из чехла свой жилет из чернобурки, с сомнением смотрю на него с минуту и убираю обратно. Твое задание закончено, — говорю я себе, — так кому же ты собираешься пускать пыль в глаза? Да и холодно вечером. Я надеваю куртку и выхожу на улицу.
Я неплохо знаю Питер, хотя родители и увезли меня в Москву в девять лет — отец получил новую должность. Но Петербург все равно остался моим родным городом с особым отношением к нему. И у него особое отношение ко мне, а иначе зачем бы он каждые пару-тройку лет тянул меня к себе?
«Родился в Петербурге», как и раньше «родился в Ленинграде» — это некое клеймо, диагноз на всю жизнь. Как бы дальше не сложилась судьба человека, какими бы чертами характера он не обладал, куда бы жизнь не забросила его потом, детство, проведенное в Петербурге, всегда оставляет отпечаток на всю жизнь. Вот и я. Слишком чувствительная, слишком бескомпромиссная, слишком доверчивая — именно так воспринимают меня окружающие. Приходилось слышать и о снобизме, элитарности, склонности к рефлексии. Не самая лестная характеристика, если ты работаешь в спецслужбах. Встречалась я и с мнением о собственной некотируемости. Ты прямо как не москвичка, — нередко говорили мне. — Если хочешь добиться успеха, надо быть энергичнее, деятельнее, честолюбивее, нужно уметь работать локтями, иначе будешь отброшена на обочину жизни. Но я не умею локтями. И почти двадцать лет вне Питера ничего не смогли с этим поделать. Я до сих пор говорю «поребрик» и «парадная», и до сих пор ощущаю магическую силу болотистых берегов Невы.
Я сворачиваю на Невский. Похолодало. Неужели мы привезли с собой стужу Нормандских островов? Я бреду мимо Казанского собора, оставляя позади Дом книги, всегда казавшийся мне инородным телом в городе. За ним в глубине двора желтеет здание Петеркирхе с ангелом на крыше. Пересекаю Мойку и через Арку Главного штаба выхожу на подсвеченную прожекторами Дворцовую площадь. Здесь холод чувствуется еще сильнее, и я жалею, что не смогла надеть парку.
Именно здесь мне приходит в голову первый вопрос, который я хочу задать Холланду: чья больная фантазия выбрала для игры Санкт-Петербург? Преддверие зимы — не самое удачное время для футбола в Питере.
Я останавливаюсь возле Александрийского столпа и никак не могу решить — то ли двигаться дальше к Неве, то ли повернуть обратно. Мощный прожектор с крыши Главного штаба выхватывает из темноты фигурку ангела. Я обхожу колонну и снизу пытаюсь заглянуть в глаза ангела, но он… вернее, она, как всегда, отводит взгляд. И тут я замечаю, что у меня есть попутчик — в нескольких метрах от меня стоит Алекс. Он выглядит замерзшим и растерянным.
— Привет, — говорю я. — Гуляешь?
Алекс косится в мою сторону и молчит. Похоже, все еще дуется.
— Я поворачиваю обратно. Холодно.
Он еще больше насупился и, наконец, исподлобья взглянул на меня.
Ага, сейчас начнется следующая стадия, подумала я, когда обиженный ребенок больше не может носить в себе обиду и жаждет излить ее на виновника своих бед. Или на того, кто окажется рядом.
— Зачем вы его привели на Бреку? — наконец спрашивает он. — Вы хотите, чтобы они опять победили, и все это продолжалось дальше?
— Кого его? И что именно должно продолжаться дальше? — уточняю я.