— Будто сами не знаете, — бормочет он.
— Не знаю, друг мой. Но, может, ты мне объяснишь? Пойдем куда-нибудь в тепло, там все и расскажешь. Развеем сомнения друг друга.
Он неопределенно пожимает плечами, что я расцениваю как согласие. Я беру его под руку, и мы направляемся в сторону Невского.
— Давай сразу расставим точки над «и» чтобы между нами не было недоразумений, — говорю я по дороге. — На Джерси я… да и все мы кроме твоего отца искали документы, которые вез с собой Эстебан Мударра. Такой неприятный тип с тремя подбородками, помнишь?
Алекс кивает.
— Про ваши футбольные матчи я понятия не имела. Если бы ты не сказал мне тогда, что все пассажиры живы, я до сих пор копалась бы на дне Атлантики, как и твой отец.
— Получается, что я сам привел вас и…
Он так и не может назвать Холланда отцом, но и по фамилии называть не хочет.
— …И всех остальных заинтересованных лиц к игрокам?
— И да, и нет. После того, как мы нашли на Гернси самолет, я уже начала сомневаться, что пассажиры погибли.
Мы заходим в первый же попавшуийся на нашем пути фаст-фуд — я даже не обратила внимания на название заведения, все они, в принципе, одинаковы. Несколько касс, в каждую некрупная очередь, большой зал плотно заставлен столиками, на стене пара телевизоров транслирует футбол без звука. Посетителей много, в основном молодежь, зашедшая по-быстрому перехватить что-нибудь немудреное. Вследствие специфики работы мне нередко приходится бывать в подобных заведениях, но Алекс? Я с интересом наблюдаю за парнем. Нормально — ест свой гамбургер с непонятной котлетой внутри и даже не морщится.
— Твой отец сказал, что эта игра существует очень давно? — спрашиваю я, чтобы как-то завязать разговор. — Откуда футболу взяться в древнем мире? Разве это не современный вид спорта? Мне казалось, что ему от силы лет сто?
— Современному футболу действительно около ста пятидесяти лет, но игра, похожая на него, была всегда и везде, — не прекращая жевать, отвечает Алекс. — Немного менялись правила, но неизменным оставались поле, подобие ворот, две команды по одиннадцаь игроков в каждой и мяч, который надо забить в ворота противника. Аналоги этой игры в разное время появлялись повсюду — в Древнем Египте, в Китае, в Южной Америке, в Древней Греции. Чтобы специально не готовить команды к своей игре, иерофанты занимались популяризацией игры у местного населения. А после Матча с большой буквы этот псевдофутбол уже отправлялся в самостоятельное плавание.
Он вытирает пальцы, берет второй бургер и рассказывает дальше.
В Древнем Китае, например, эта игра была нечто вроде боевой подготовки воинов Поднебесной и называлась чжу кэ. Поле было меньше современного, воротами служили пара вкопанных в землю бамбуковых палок с натянутой между ними сеткой, в которые нужно было попасть мячом. Зрителей было немного — всего лишь император, а сам матч проводился в день его рождения перед дворцом. Победителей награждали цветами, а проигравших публично избивали палками.
В доколумбовой Америке игра с каучуковым мячом появилась задолго до аналогичной придумки в Китае, где-то во втором тысячелетии до нашей эры. Толтеки, а затем майя называли ее пок-а-ток, ацтеки — тлачтли. Во всех крупных храмовых городах находились свои площадки для игры в мяч. Самые большие из них достигали в длину сташестидесяти метров, «ворота» в виде кольца возвышались на высоте в девять метров. Как и в современном футболе, поля окружали трибуны. Игрокам запрещалось брать мяч в руки, они могли направлять его только локтями, бедрами или другими частями тела. Попасть в «ворота» было очень трудно. Но если игрок попадал в кольцо, он имел право требовать себе в качестве награды одежду и драгоценности присутствующих на игре зрителей. Проигравшая команда расставалась с жизнью.
В средние века в футбол играли почти по всей Европе. В Англии, например, на рыночных площадях и улицах мяч гоняла толпа, состоящая из нескольких десятков человек. Правил не существовало, как и препятствий для игроков. Палатки, рыночные лотки, повозки, случайных прохожих — игроки все сносили на своем пути. В ход шли пинки, толчки, подножки. Приезжие, заставшие это зрелище, недоумевали: «Если англичане называют это игрой, то, что же они называют дракой?!»…
Я пью невкусный кофе и с интересом поглядываю на Алекса. Он рассказывает о древнем футболе и попутно с аппетитом жует свой бутерброд. Забавно, вот уже не думала, что заведения подобного рода окажутся привычными для парня. Мне вообще очень нравился этот мальчишка. По нему совсем не скажешь, что он сын и внук самых влиятельных персон на планете. И как же смешно по сравнению с ним выглядят дети наших местных князьков и прочих нуворишей, кичащиеся своим положением.
Следующие слова Алекса застали меня врасплох:
— Вам, похоже, скучно?
— Прости, задумалась. Скажи лучше, почему для нынешней игры выбрали Санкт-Петербург? Случайный выбор?
— Ни в коем разе, — Алекс энергично трясет головой. — Обычно игры проходят в городах, расположенных на тридцатом меридиане. Несколько раз играли в Китае и Америке, но потом опять вернулись на «тридцатку». Китайскому футболу явно не хватило зрелищности, игра получилась академически совершенной и невообразимо скучной, а американские игроки оказались слишком непредсказуемыми и чрезмерно кровожадными — вместо матча устраивали кровавую резню, забыв про игру. Конечно, столкновения на поле, кровь, рукопашная в какой-то мере добавляли матчам пикантности, но футбол толтеков и прочих мезоамериканцев выглядел уже явным перебором, превратившись в жестокую, бесчеловечную потасовку. Так что «тридцатка» подходила лучше всего. Игры так и двигались на север, снизу вверх, если смотреть на карту. Например, чуть больше двух тысяч лет назад играли в Александрии. Еще раньше — в Фивах, до этого в Напате и Мероэ.
— Почему именно тридцатый?
— Здесь больше всего суши. К тому же это единственный меридиан, проходящий через четыре части света (Европа, Азия, Африка, Антарктида). Есть еще и эзотерический смысл, но долго рассказывать. Надо?
— Пожалуй, нет. На север, говоришь, двигались? Значит, следующая игра будет проходить в Лапландии или придется строить стадион прямо в Баренцевом море?
— К тому времени технологии шагнут далеко, так что сделают что-нибудь парящее над морем, если, конечно, сама игра останется к этому времени, — замечает Алекс и с сомнением глядит в сторону стойки. Затем бормочет, вставая:
— Что-то я не наелся.
Я отставляю в сторону бурду, почему-то называемую здесь «кофе», и прошу купить мне бутылку воды. Алекс становится в хвост небольшой очереди, а я, пока мой собеседник отсутствует, смотрю в окно, за которым торопливо пробегают петербуржцы и вальяжно прогуливаются, глазея по сторонам, приезжие. Я думаю о городе.
Если Санкт-Петербург построили специально для завтрашней игры, а я поняла Алекса именно так, то это многое объясняет. Уникальность северной столицы, ее особое очарование, непохожесть ни на один город мира и в то же время сходство со всеми великими столицами сразу. Для одних Петербург являлся городом мечты, лучшим и единственным, для других, наоборот, гибельным и страшным разрушителем стремлений и сокровенных желаний. Его называли самым красивым, самым неформальным, самым своеобразным, городом с самым тяжелым характером и самой странной судьбой. Слошь «самый». Это слово слишком часто употреблялось по отношению к Петербургу. Как и «предумышленный». Впрочем, как я теперь понимаю, вполне заслуженно…
Вернувшись, Алекс ставит передо мной бутылку с водой и отвлекает от мыслей о моем родном городе.
— Эту игру иерофанты придумали очень давно, менялись лишь правила и время между матчами. Игры проводятся чаще, потому что жизнь становится все быстрее, — рассказывает он, усаживаясь поудобнее и разворачивая очередной бутерброд.
— Но если игра существовала в древности — я сейчас говорю не вообще о футболе, а об Игре с большой буквы, той, которую разыгрывают иерофанты, то почему же не осталось никаких исторических свидетельств о таком важном событии? — задаю я мучающий меня вопрос.
— Во-первых, простым смертным ни к чему знать об этом. А во-вторых, почему не осталось? Осталось и много. Это интерпретация событий хромает. Историки находят свидетельства, документы, переводят их, только ничего не понимают. Вот, например, вы наверняка слышали о Северном и Южном Египте, о разных коронах, которые носили фараоны этих земель, о войне между ними. На самом деле никакой войны не было, а была игра — примерно четыре тысячи лет назад, «десятка Юга» набирала игроков в Нубии, а «десятка Севера» — в Египте. Чтобы как-то различать игроков команд — они играли почти обнаженными — на головы им надели шапки. Не додумались тогда еще до футболок с номерами. «Десятка Юга» играла в белых шапках, игроки «десятки Севера» — в красных. А историки пишут о войне Севера и Юга, Верхнего и Нижнего Египта, о белой и красной коронах фараонов и недоумевают, почему не сохранилось ни одного экземпляра этих корон.
Видя изумление, написанное на моей физиономии, Алекс пожимает плечами:
— Чего вы удивляетесь? Прочитайте репортаж с любого современно матча — будто сводки с боев. Сплошь «борьба», «удар», «прорыв», «поражение», «победа». Присутствующие на матче тысячи болельщиков у наших историков легко превращаются в многотысячные армии противников… Хотя в какой-то степени так и было — редкая игра обходилась без послематчевых драк.
— Ответь еще на один вопрос. Вам так хотелось победить, что вы отважились на похищение игроков? — меняю я тему разговора.
— Ага, — невнятно бормочет Алекс с набитым ртом. — А что было делать? Смотреть на бездействие иерофантов? Ждать, когда наши опять все сольют? В Южной Америке очень сильные футболисты, так что шансов на выигрыш у наших немного. Иерофанты не могут ничего предпринять, потому что связаны договором, но у нас-то руки развязаны. Вот мы и решили слегка изменить расстановку сил в нашу пользу.