В эту квартиру нас привез Егор. Новый район на берегу Невы с видом на серую тарелку стадиона, плотные ряды многоквартирных высоток-близнецов, в которых никто никого не знает. Как же теперь стало удобно шпионам с их конспиративными квартирами, подумалось мне, можно не опасаться, что какая-то бдительная бабуся из старожилов «сдаст» подозрительного новичка.
В больницу мы не поехали. Так решила самая Яна, и Валерия ее поддержала.
— Бесполезно, — грустно сказала доктор. — Госпитализация ничего не даст. Купировать приступы и поддержать организм я могу где угодно, препараты и инструменты у меня всегда под рукой. Малышке нужно просто немного полежать в спокойной обстановке.
Валерия по-прежнему называла Яну зайкой и малышкой, хотя для меня уже было ясно, кто нас… вернее, кого мы сопровождаем. Она прикрыла за собой дверь спальни и села за стол рядом с нами.
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — обращается Егор к нашему доктору.
Видно, что он все еще зол на нее. На меня. На иерофантов.
— Я вспомнила этого парня.
— И что?
Валерия смотрит на нас своими глазищами подбитой лани и слова, уже готовые сорваться языка, застревают у меня в горле. Она грустно вздыхает и начинает рассказывать.
Впервые она увидела его в квартире Давида в день трагедии. Курьер, который принес букет и обнаружил труп, — так представил его следователь. В то утро Валерия была в шоке и не обратила внимания на необычность ситуации. Это потом она сообразила, что было «не так». Какой курьер? Давид никогда не стал бы заказывать цветы через курьера, он всегда выбирал их лично. Да и сам парень показался ей странноватым. Любой другой, оказавшись на его месте, исходил бы любопытством или был напуган. А этот нет. Там, в квартире Давида, он смотрелся сторонним наблюдателем… да, это правильное слово, «курьер» наблюдал, фиксировал и не вмешивался, так как события развивались по его сценарию.
Второй раз Валерия заметила его в толпе зевак, глазеющих на взорванный автобус. Она опять ухватила оценивающий, внимательный взгляд, выбивающийся из толпы зевак, только никак не могла вспомнить, где видела его раньше.
Но когда Валерия столкнулась с ним сегодня в третий в окружении иерофантов — она сразу все поняла. Чувства нахлынули на нее, она вспомнила юного жизнерадостного Давида, и рука сама потянулась к сумке. Нет-нет, она не собиралась убивать его… Хотя, может, и собиралась… Она тогда не могла анализировать свои порывы. Она подошла к нему и спросила «Почему?». Может, если бы он заговорил с ней, все было бы иначе, но он просто смерил ее презрительным взглядом и отвернулся.
Валерия замолкает, ее глаза наполняются слезами, и я начинаю чувствовать себя неловко, как если бы в грязных армейских сапогах прошлась по белоснежному ковру. Егор тоже молчит. Видимо, испытывает схожие чувства.
— Я не поняла один момент, — говорю я, чтобы как-то сгладить неловкость. — Королева отпустила парня, почему же он и его родственники восприняли это так трагически?
— Его изгнали из семьи, — раздается сзади тонкий голосок.
В дверях спальни стоит Яна. Выглядит девочка действительно не лучшим образом. На бледном личике лихорадочно горят глаза. Валерия вскакивает, порываясь бежать к ней, но та делает успокаивающий жест и садится на диван.
— И что? — удивляюсь я. — Не пропадет. Раз он отважился на нарушение старых договоренностей, проявил непокорность, значит, он вполне самостоятелен и сможет прожить без своих высокопоставленных родственников. Обидно, конечно, потому что старался ради них…
— Вы не поняли. Для представителя «мировой закулисы», как вы их называете, нет ничего страшнее, чем оказаться изгнанным из семьи. Потому что это хуже смерти. Это как у птицы отрезать крылья или выкинуть рыбу на берег. Тот, кто родился в семье, обладает бОльшими умениями, знаниями, возможностями, чем обычный человек. Конечно, не такими значительными, как иерофанты, но все же многое перепадает и им. С самого рождения они находятся в привилегированном положении по сравнению с простыми людьми, и опуститься на уровень обычного человечества — для них огромный позор и огромная потеря. Первыми вне семьи пропадают возможности, затем умения и способности, какое-то время сохраняется память о них, затем отлученный постепенно забывает о том, кем был. Остается лишь след, память о былом могуществе, да какие-то отголоски знаний. Образуется пустота, которая заполняется щемящей тоской, ощущением огромной утраты. Этой пустоте невозможно противостоять, ее нечем заполнить, с ней невозможно жить.
— Неужели все так плохо?
— Да, все изгнанные, скорее рано, чем поздно заканчивали жизнь самоубийством. Мне знаком лишь один случай, когда человек прожил довольно долго вне семьи и был доволен своей жизнью. Но то был добровольный уход.
— Ладно, к черту закулису, гнать — не гнать, это их дело, — ворчит Егор. — Нам надо решить, что мы будет делать дальше.
— Мы не должны допустить, чтобы иерофанты провели сегодняшнюю игру, — решительно заявляет Яна. — Если она состоится, то события опять пойдут по кругу, а мне надо вернуть все на исходные позиции. Это можно сделать, только сорвав матч.
— Если ты та, о ком я думаю, то ты можешь и сама сделать это, — говорю я девочке. — Просто прикажи им прекратить игру.
— Нет, — качает головой Яна. — Не выйдет.
Я с удивлением смотрю на нее. Неужели я ошиблась? Мне казалось…
Яна отвечает мне грустным, даже жалким взглядом.
— Нет, Анна, вы правы насчет меня. Только я ничего не могу поделать. Они меня не слушаются.
— И что же теперь будет? — глупо спрашиваю я.
— Может, переведете на нормальный язык? Не все тут горят желанием разгадывать ваши ребусы, — вновь недовольно ворчит Егор.
Похоже, он пока еще не понял, что за личность скрывается в этом маленьком тельце. А если понял, то почему-то валяет дурака.
Яна вздергивает подбородок.
— Я игрок, Двадцать первый аркан, — важно заявляет она. — Или, как меня называют иерофанты, хозяин игры… Только игра сейчас меня не слушается. В моем мире Солнечная система и Земля — это виртуальное игровое пространство, искусственный игровой мир, созданный…
Она сбивается, но быстро берет себя в руки.
— Игрок, иерофанты и человечество ранее были соединены сложными взаимосвязями в единое целое. Теперь эти связи нарушены, среднее звено работает не так, как было задумано, не выполняет свои функции. Иерофанты сейчас словно программа, зациклившаяся сама на себе и не отвечающая на команды. «Программа не отвечает» — вам наверняка приходилось видеть такое сообщение на экране компьютера. Что вы делаете в подобных случаях? Когда игра перестает вас слушаться? Наверняка жмете на кнопку «снять задачу» или перезагружаете компьютер. Нынешняя ситуация очень похожа. Представьте, что ваш компьютер вместо того, чтобы выполнять ваши команды вдруг затеял бесконечную игру в кости. Но я не хочу играть в кости!
— И? — недобро прищуривается Егор.
Но Яна, не обращая на него внимания, продолжает:
— Если мы не допустим сегодняшний матч — отнимем эти самые кости у иерофантов, то порочный круг будет разорван, иерофанты вернутся к своему первоначальному состоянию, а я…
— Значит, наш мир — это игра? Значит, он ненастоящий? Значит, мы ненастоящие? — внезапно перебивает девочку Валерия. Ее голос дрожит.
— Для вас он настоящий, — успокаивает ее девочка. — И вы настоящие.
— Мы же не программа, мы живые! — негодует Валерия, она как будто не слышит ее. — Нажать на «ресет», перезагрузить компьютер — разве по отношению к нам это будет гуманно?
— Ничего с вами не случится, — фыркает Яна. — Вы даже не успеете заметить…
— Ты же должна испытывать чувства к своим творениям! Какой после этого ты создатель!
— Гуманно — не гуманно… Вы когда играете в компьютерную игру, долго думаете, прежде чем перезагрузить неудачную «сэвилку»? — неожиданно сердится девочка. — А если виснет программа, как долго испытываете угрызения совести, прежде чем перезагрузить компьютер? Сочувствуете персонажам игры, когда они гибнут?
— Нельзя сравнивать человечество и программы!
— Почему нельзя? Там мир и тут мир. В чем разница?
— Мы живые. Мы обладаем сознанием, мы чувствуем, думаем. Не верю, что высокоразвитое существо может оказаться настолько жестоким. Мы же твое творение, неужели тебе совсем не жаль нас?
— Жаль. Конечно, жаль. Из-за этой жалости я сейчас и оказалась в таком плачевном положении. Так что сейчас мне больше жаль себя, — отрезала малышка.
И уже мягче добавила:
— Если бы я могла «перезагрузиться» в вашей терминологии, то уже давно бы сделала это, а не сидела тут с вами. Думаете, мне это нравится? Больница, уколы, боль, страдания.
— Все равно, — упрямо качает головой Валерия. — Бог, который не любит свое творение, не достоин быть Богом.
В комнате надолго повисло молчание.
— Но почему ты в таком виде? — спрашиваю я. — Почему ты не можешь привести себя в порядок?
— Бог может сотворить мир, но как только окажется внутри него, то будет вынужден подчиняться законам этого мира, которые сам же и создал, — саркастически замечает Валерия. Ее отношение к девочке явно изменилось в худшую сторону.
Яна кидает в мою сторону полный ненависти взгляд.
— Дурацкий вопрос! Ты что, никогда не играла в компьютерные игры? Нет? Так знай, там не только болеют, там и умереть можно.
И вдруг, срываясь, кричит:
— Я устала, я больше так не могу и не хочу! Раз за разом пытаться исправить… Но с каждым разом все становится только хуже! Я хочу выйти из этой игры! Я больше не играю!
Она совсем по-детски хлюпнула носом. И тут меня озарило. Мы с ней пытаемся разговаривать как с высокоразвитым, зрелым существом, намного превосходящим нас. Но так ли это?
— Тебе сколько лет на самом деле?
— В моем мире время течет не так, невозможно перевести в ваши цифры и понятия, — говорит она, немного успокоившись.
— Ну а если сравнить по аналогии с нашей планетой? У нас ты бы кто была? Взрослый, старик, ребенок, девушка?