— Не думал, что мы выживем, — признался Мейкар. — Как они стояли!.. Словно стена.
Никогда этого не забуду.
— Боги на нашей стороне, — сказал Керстен. — Удача не сопутствует неправедным, а поход островитян — нечистив.
— Боги? — Оскалился барон Рейер. — Богам Света плевать на нас. Если бы не этот рыцарь, мы сегодня все бы тут сдохли.
— Как говорил святой Илькицен: «благая помощь приходит нежданными путями», — молодой рыцарь решил блеснуть своей начитаностью.
Рейер сплюнул.
— Единственный человек, которого стоило бы объявить святым — Король-Еретик Лекхан Первый, да будет благословленно его имя! Он заключил союз с Безликими, а помощи от них куда больше, чем от всех святош и их богов, вместе взятых!.. Незачем искать Тервина. То, что приняло его облик, уже надело другую личину. Но в этой войне оно на нашей стороне — и поэтому не станем ему мешать.
Рейер ушел и Мейкар ушли, чтобы позаботиться о раненых и мертвых, а Керстен остался стоять, пораженный услышанным. Сказанное бароном все объясняло. Легенды о Безликих ходили по Ильсивару задолго до того, как во дворец к Лекхану пришли Хазор и Кертайн — в этих легендах, зачастую совершенно фантастических, Безликие представали в виде опасных и неуловимых демонов, которые могли притвориться кем угодно, подменить собой любого близкого человека. Их боялись, но для Ильсильвара это были свои демоны, ставшие за века сосуществования вместе с людьми чем-то почти знакомым и привычным. Теперь Безликие решили оказать смертным помощь, и мысли об этом вызывали в душе Керстена противоречивые чувства. Может ли Свет идти на согласие с Тьмой, чтобы противостоять другой Тьме, еще более темной?.. Безликие, в представлении Керстена, мало чем отличались от обитателей Ада — столь же отвратительные, враждебные Солнцу создания. Мятежные мечты, которые Безликие внушали людям — о том, что именно в сокрыты силы, способные вознести его над богами; о том, что именно в человеческой душе берут свое начало зло и добро; о том, что вся Сальбрава, все ее миры, боги и демоны порождена человеческой душой и сполна умещается в ней; о том, что все силы этого мира берут свой исток в безграничной силе предвечного Человека, вознесенного над временем — все эти горделивые мечты, как говорили гешские книги, были совершеннейшей ложью, страшным духовным ядом, которым Безликие отравляли умы смертных. Против лекханитской ереси было обращено немало суровых и благочестивых проповедей, наиболее успешные и проникновенные из которых заносились в свитки, распространяемые затем по миру.
Текион, гористая и дикая область на северо-западе Ильсильвара, располагался на огромном расстоянии до Геша — но эти свитки доставлялись даже туда, привозимые торговцами и миссионерами. Керстен приобрел несколько таких свитков у торговцев, заплатив за них немалые деньги — но они того стоили: восторга и упоения, с которыми он читал их, ему никогда не забыть.
Изящный слог, точно подобранные слова, остроумные, убийственные аргументы, не оставляющие камня на камне от фантазий недальновидных лекханитов — гешские проповеди казались ему кладзнем мудрости, а пренебрежительные слова отца о том, что подобная морализаторская писанина способна увлечь лишь доверчивых и наивных — уязвляли и обижали. Однако, отец, открыто содержащий любовницу и пренебрегающий своей женой, матерью Керстена, с некоторых пор перестал быть для юноши авторитетом: Керстен искал свой путь, и отец — властный, иногда жестокий, и совершенно не уважающий ни своего младшего сына, ни его увлечений — продолжал в некотором смысле оставаться точкой отсчета: при наличии выбора Керстен стремился выбрать противоположное тому, что желал отец. Он не хотел быть похожим на отца ни в чем: наперекор цинизму и расчету мечтал о том, то станет когда-нибудь сражаться за высокие идеалы, станет воплощением честности и справедливости, будет защищать слабых и униженных, и карать тех, кто зол и безнравственен; в противовес отцу, совершенно не склонному ни к религии, ни к мистике, он будет верен Князьям Света, будет слышать в своем сердце их голос и поступать в согласии с его велениями; он не станет потакать своим низменным желаниям, обуздает похоть, и либо примет обет безбрачия, либо встретит когда-нибудь свою единственную Прекрасную Даму, верность которой станет хранить до самой своей смерти.
Таким он видел свое будущее когда-то, но война все спутала. Сражения оказались совсем не такими, о которых ему мечталось — не было и не планировалось никаких благородных и честных поединков, они напали на патруль гурьбой, и действовали обманом, заведя разговор, а затем внезапно обнажив оружие и атаковав не успевших подготовиться орденцев. Благородный порыв защитить свою землю от завоевателей привел к тому, что на них объявили охоту; то, что казалось правильным, достойным поступоком, обернулось на деле глупостью, за которую пришлось заплатить жизнью многим людям барона Рейера и которая едва не стоила жизни им самим. Они уцелели лишь благодаря вмешательству силы, на помощь которой совершенно не рассчитывали — силы, с которой Керстен предпочел бы не иметь ничего общего. Где же во всех этих событиях пролегал путь паладина света, прямой и чистый, как клинок меча?.. Керстен не знал, как ответить на этот вопрос. Реальность безжалостно растоптала его возвышенные представления.
Едва успели похоронить убитых (для энтикейцев не стали копать могилы — свезли тела в ближайшее ущелье и там завалили камнями), как разведчики, выставленные Мейкаром, донесли о движении со стороны Йонвеля: командор Хадес со своими людьми пришел наводить порядок.
Текионцы закрыли ворота перед самым носом орденцев, а те, в свою очередь, достали из обоза лестницы и пошли на штурм, даже не соорудив лагерь — настолько они были уверены в своем преимуществе. Лестниц было всего три, и поначалу казалось, что защита стен не потребует особенного труда — однако, первые же попытки оттолкнуть лестницы с помощью шестов с рогатками на концах показали, что легко не будет. Лестницы как будто прилипли к кромке стен и не двигались с места; защитники замка рубили их топорами, снова пытались сдвинуть — в то время как орденцы, прячась за щитами, обстреливали их из луков и арбалетов — безрезультатно.
Атакующие взбирались наверх — кого-то удавалось скинуть, но кто-то запрыгнул на стену, и вновь начался бой, похожий на кошмар, уже виденный однажды: люди барона накатывались на рыцаря Горы, но он стоял неколебимо, держал натиск, а когда волна защитников отхлынула назад, у ног орденца лежали двое солдат: один, с головой, раздробленной ударом булавы, совершенно невижно, другой, с переломанной грудиной, хрипел и плевался кровью, пытаясь подняться.
Орденец оттолкнул его ногой и оглянулся, ища противника; его глаза в прорези шлема-полумаски горели мрачным злобным огнем, закрывавшая нижнюю часть лица борода встопорщилась.
Керстен был здесь, оборонял этот участок стены, и мог бы бросить вызов врагу, если бы не постыдная слабость, вдруг овладевшая всем его телом. Он ощутил себя мальчишкой, перед ним же стоял взрослый, сильный и уверенный в себе мужчина — такой же опасный и непреклонный, как его отец. «Он свалит меня с тычка…» — подумал Керстен, оглядываясь в надежде, что кто-то другой начне атаку и примет на себя тяжесть ударов рыцаря Горы. Увы — сержант Аглед, руководивший обороной этого участка, валялся у ног орденца с головой, левая сторона которой была превращена в месиво из костей и мозгов, простые же солдаты смотрели на Керстена, ожидая, что предпримет он. Керстена затрясло — он не мог заставить себя идти на смерть; в эту минуту он совершенно отчетливо осознал, какой безграничной глупостью была вся эта затея с «охотой на энтикейцев», всеми фибрами души он противился бесславной и бессмысленной смерти, которая ждала его всего в трех шагах впереди, поигрывая тяжелой булавой как пушинкой в правой руке, а пальцы левой сложив в знак Земли. Следом за страхом в нем вспыхнула ненависть к себе, к своей слабости; неизвестно, сумел бы он в тот момент перебороть себя и сделать шаг вперед первым, но этого не потребовалось — с другой стороны от рыцаря, расталкивая солдат, исходя бранью и криком, к орденцу протолкнулся Мейкар. Меч столкнулся с булавой, затем скользнул по боку орденца — рассек кольчугу, но и только. В ответ бородач толкнул Мейкара левой рукой — и от этого тычка облаченный в полную броню молодой барон отлетел назад, и врезался в ряды своих солдат.
Керстен начал двигаться секундой ранее; прыгнув вперед, он присел и что было силы рубанул мечом по ноге орденского рыцаря — в область колена, чуть ниже края длинной кольчуги и чуть выше голени, защищенной поножем. Когда клинок приблизился к рыцарю, Керстен ощутил сопротивление, как будто бы воздух стал вязким и труднопроницаемым; дальнейшее продвижение меча требовало усилий. Потом сопротивление пропало, и меч рассек штанину и вошел в тело — возможно, предшествовавший атаке Керстена удар эс-Квана истощил защиту орденца, а тот не успел ее обновить; возможно — помогла Мантра Святого Гнева, которую Керстен стал бормотать тогда, когда его страх и вызванная страхом ненависть к себе достигли апогея. Рыцарь Горы присел на левую ногу; Керстен услышал, как он судорожно, с присвистом втянул в легкие воздух.
Орденец схватил юношу за плечо и вознес булаву, чтобы разможжить ему голову — но опустить оружие ему не дали: какой-то солдат вцепился в правую руку и повис на ней; Догус Килон, оттолкнув Керстена, схватил левую; еще один солдат обхватил бедро орденца и рывком поднял его вверх.
— Вниз эту падаль! — Заорал Мейкар. — Бросайте его!
Рыцаря сбросили по стены, ровнехонько на орденца, поднимавшегося по той же лестнице следом и почти уже добравшегося до верха — оба рухнули вниз, а текионцы на стене победно закричали и заулюлюкали. Увы, стена не была высокой, а внизу громоздились снежные сугробы: оба упавших почти сразу же поднялись — один из них повредил при падении руку, другой же — тот самый бородач, в котором Керстен несколько секунд назад увидел воплощение собственной смерти — по виду, остался вовсе невредим… не считая ноги, надрубленной Керстеном. Молодой рыцарь зачарованно наблюдал, как бородач, опираясь на плечо подоспевшего оруженосца, покидает по