Впрочем, хоть Настя в моих воспоминаниях и была маленьким заводиком по производству беспричинной радости, за полчаса пути она умудрилась измочалить меня до такой степени, что на московский перрон я ступил совершенно обессиленным и выжатым, как лимон. Можно себе представить, что было бы со мной, если б я увидел ее воочию! Я бы, наверное, умер на месте от несбыточного счастья, и меня похоронили бы рядом с отцом. А так я, по крайней мере, остался в живых. Хотя еще неизвестно, что на самом деле лучше.
Я задумался, хотелось бы мне, чтобы Настя приходила на мою могилу, и решил, что, скорее да, чем нет. А вот насчет остальных я бы не поручился. Нет-нет, мне совсем ни к чему эти ритуальные топтания в ногах, они будут только отвлекать меня от главного. Я даже придумал, что скажу тем, кто соберется у моего смертного одра, при условии, что такие найдутся. Я скажу им: не плачьте обо мне, ведь меня, в сущности, нет уже давно, а, может, никогда и не было.
Глава X
…Однажды Настя сказала:
– Поедем в Терпенье набраться терпенья.
–Что? – я почему-то все время ее переспрашивал, как глухой. Скорее всего, примитивно выгадывал время, чтобы сформулировать ответ поумней да поизящней. Ведь я хотел выглядеть в ее глазах лучше, чем был на самом деле.
–Поедем в Терпенье – запасёмся терпеньем, –спокойно повторила она.
– Это как? – полуобернувшись, я посмотрел на неё сверху и немного сбоку: в этом ракурсе Настя казалась мне особенно прекрасной.
– А это так, что завтра мы отправляемся в путешествие. В семь утра я за тобой заеду – будь готов, – объявила она нетерпящим возражения тоном, который меня почему-то особенно в ней умилял. Может, потому, что все инфантильные мужчины вроде меня, отчасти подкаблучники, отчасти – Гумберты Гумберты, а с Настей я имел счастливую возможность ощущать себя и тем, и другим практически единовременно. Это уже потом вторая эмоциональная составляющая моего к ней отношения трансформировалась в чувство, близкое к отцовскому. По крайней мере, так я определил его для себя много позже, предаваясь тщетным и томительным воспоминаниям на диване. Впрочем, уже тогда я иногда называл её «ребёнком», и ей это нравилось.
Назавтра она и впрямь подкатила к подъезду моего дома минута в минуту. Завидев в окно ее сверкающе-красную машинку, моделью которой я так и не удосужился поинтересоваться, предпочитая думать, что она, верткая, как маленькая козочка, существует в единственном экземпляре и «подогнана» специально под Настю, стремглав кинулся к ней, гремя по ступенькам лестницы тяжелыми подошвами ботинок. А спустя минуту мы уже неслись сначала по безлюдной сонно-воскресной Москве, потом по полуреальной и дымчатой кольцевой…
Я не следил за направлением движения, не обращал внимания на указатели, разве что изредка выхватывая взглядом мелькающие по обеим сторонам дороги картинки – стеклянные транзисторы мегамаркетов, железные этажерки линий электропередач, похожие на громадные самогонные аппараты заводы, праздничные храмы на горках и затерянные в малахитовых зарослях замершие речки. Мне достаточно было созерцать Настю: как лихо она крутит баранку, переключает скорость и косится в боковое зеркало, успевая при этом почти беззлобно послать упертого пенсионера, что выполз в левый ряд на старом «Москвиче» и не желает освобождать дорогу. Более захватывающего действа я не мог себе и вообразить, в сравнении с этим театром меркли все театры мира, включая самые экзотические.
Пожирая глазами Настю, я с тихим стыдливым восторгом ощущал, как нарастает во мне процент Гумберта Гумберта, как стирается водораздел между ним и робким подкаблучником, и две противоположные стихии, завихряясь, сливаются в одну, мощную и неуправляемую. Плевать, что она не была Лолитой в полной мере – на десять лет старше литературной и к тому же успела сходить замуж – меня все равно била дрожь чего-то запретного.
Слава тебе, особая порода женщин, что до самой глубокой старости остаются вечными Лолитами и ими же сходят в могилу, оплакиваемые дряхлыми и слезливыми Гумбертами Гумбертами! Видно, для того вы и существуете на свете, чтоб им было кому дарить облупившуюся снегурочку с антресолей – свою тягучую и порочную сентиментальность.
Полный ею под завязку, я пошел за Настей, когда, прижав машину к обочине, она побежала в кустики. Дождался её появления в просвете между деревьев и кинулся жадно целовать на виду у пролетающих мимо автомобилей – пусть завидуют, пусть путают газ с тормозом, не жалко. Шумно вдыхая в себя щекочущий запах её духов, я отрывался от Настиных губ, только чтобы шепнуть ей в ухо:
–Ребёнок, я тебя хочу…
Настя сначала шутливо отстранялась, потом деловито сказала, отступая в заросли:
– Ладно, давай, только быстро.
Я как Гумберт из Гумбертов сломил ее пополам у ближайшего дерева и уткнулся губами в завитушки на затылке, продолжая при этом, исподтишка, словно в замочную скважину, подсматривать и за ней, и за собою. Запомнить, надо все запомнить, пульсировало у меня в голове, чтобы, когда ничего уже не будет, воспроизводить в малейших деталях, как в замедленной съемке…
– Ну что, тебе полегчало? – осведомилась она потом.
– Ага, – радостно осклабился я, – хорошо, как в детстве.
– Извращенец! – фыркнула Настя и первой вынырнула из кустов, хлестнув меня по лбу потревоженной упругой веткой. Я, счастливый, как идиот, вприпрыжку поскакал вслед за своей Лолитой.
А в машине со мной случился острый приступ словесного недержания. Я заливался соловьем, с удовольствием рассказывая истории периода своей студенческой юности, готовый плести самые небывалые небылицы ради волшебного Настиного хмыканья… Каким чудом, переживая подобную гамму эмоций, я не проглядел жестяную, изрядно проржавевшую табличку с надписью «Терпенье», остается только удивляться. Но я ее все-таки заметил, сразу перед каким-то очередным перекрестком полупроселочных дорог, и, потрясенный, клюнул носом воздух. К тому моменту мы были уже часа три в пути, притом что по моим ощущениям времени прошло гораздо меньше. Видимо, ожидавшая именно такой реакции с моей стороны, Настя тихо захихикала и довольно резко вывернула руль влево. Повинуясь команде, послушная красная «козочка» поскакала бодро и весело, словно на знакомое пастбище.
Теперь уж я без устали крутил головой и смотрел во все глаза, чтобы ничего не упустить из виду. Однако не успел я до конца переварить «Терпенье», как ухабистая дорога норовисто вздыбилась и явила новый сюрприз на ржавой жестянке: «р. Суета». Подпрыгнув вслед за красной козочкой, я клацнул зубами, провожая взглядом извилистую голубую змейку под утлым мостком:
– С ума сойти, река Суета!
– Не Суета, а СуЕта, – со значением поправила меня Настя.
– Еще лучше! – нездорово оживился я. – Звучит, почти как Лета. – И продекламировал, сладостно зажмурившись. – Лишь миновав СуЕту, окажешься в Терпеньи! Класс!
А Настя уже другим тоном сказала:
– Здесь живет моя бабушка.
– Бабушка? – Поежился я от неожиданности, представив себе благообразную старушку, хватающуюся за сердце при виде великовозрастного дружка любимой кровинушки-внучки. Не много ли мне будет потрясений, с учетом Терпенья и СуЕты?
– Да не бойся ты, – успокоила меня Настя, – моя бабуля вполне современная, вот увидишь.
–Это хорошо, – кивнул я, честно говоря, не очень-то обнадеженный. Мне требовалось время для того, чтобы привыкнуть к мысли, что у моей лишенной комплексов Лолиты в принципе может быть бабушка, а тем более живущая в деревне с названием Терпенье.
Ну, а пока я все это складывал в голове, Настя меня многозначительно наставляла:
– А наперед не удивляйся, потому что народ здесь живет по-своему уникальный. Деревенские называют себя терпенЦЫ, с ударением на последнем слоге. И характер у них соответствующий: ни с кем не спорят, ничему не удивляются … У них даже словечки свои, ну, ты сам заметишь… А вообще, они все добрые, веселые и любят пошутить над собой.
Ну-ну, посмотрим, что это за терпенцЫ такие! Впрочем, сколько я ни вертел головой, ни одного так и не приметил. Только деревянные дома да пустые дворы – деревня, как вымерла. Или, может, они все спят?
– Ну, и где же твои терпенЦы? – спросил я Настю.
– Да делами какими-нибудь занимаются, – спокойно рассудила она, – они без нужды на улицу не выходят.
– Очень интересно, – я напряг воображение, и терпенцЫ представились мне похожими на гномов существами, деловитыми и немногословными, с потупленными голубыми глазками и упрятанными в бородках лукавыми ухмылками. Этакими ходячими подводными лодками, что, сколько не силься, под толщей воды нипочем не углядишь и не ухватишь. А коль так, то пусть лучше сидят в своих домах – не высовываются. Не хочу быть для них чем-то сродни тому, что плавает на поверхности и никогда не тонет.
Однако Настиной бабушки мне миновать не удалось. Она показалась на крыльце, едва красная «козочка» затормозила у калитки и быстро пошла к нам навстречу, отчего я решил, что Настя заранее уведомила ее о нашем визите. А почему бы и нет, в самом деле? Впрочем, это оказалось не так.
– Да откуда ж? – ахнула бабуля и всплеснула руками, при этом удивления в ее голосе я не уловил. Да и лицо у нее было на редкость безмятежным. А еще очень светлым, гладким и без морщин. Возраст выдавали седые волосы и осанка.
Пока бабушка и внучка обнимались и ворковали, я ждал, когда очередь дойдет до меня. Мне было интересно, как Настя представит меня старушке. Но та перехватила инициативу, оторвавшись от внучки, внимательно на меня посмотрела и сказала:
– Это твой молодой человек?
– Н-ну, да… – Настя чуть не расхохоталась.
А мне эта формулировка очень даже понравилась, особенно определение «молодой», а потому я сразу проникся к бабуле самыми теплыми чувствами. Которые сильно во мне окрепли после того, как она накормила нас щавелевыми щами и пирожками с яйцом и луком, как выяснилось, испечёнными буквально перед нашим приездом.
Ну а пока мы уплетали, бабуля, глядя на нас, загадочно приговаривала: