дь. Краснота красной-красной розы в моем саду, когда я имею сознательный опыт ее восприятия, глядя на нее в поэтической мечтательности, имеет объективное существование не в тех молекулах или биохимических событиях, которые составляют вот те лепестки, вот тот стебель или вот те шипы, и не в тех, которые составляют мои синапсы, мой сенсорный аппарат или электрохимические реакции, происходящие в моем мозгу. Феноменальный опыт переживается в моем сознании, но не имеет физического присутствия в моем мозгу или в мире вокруг меня; никакая видимая «красная плазма» не отделяется от лепестков розы, чтобы затем проворно проскользнуть через мои зрительные нервы, а затем – через аксоны моего мозга, сохраняя свою видимую красноту на всем протяжении пути. И, как я уже говорил, логически, наверное, невозможно осмысленно решить этот вопрос в чисто количественном (квантитативном) и «физикалистском» плане. Это связано с тем, что сущностная тайна здесь состоит не в том, что столкновение между конкретным физическим объектом и конкретным видом сенсорного аппарата должно генерировать данные очень конкретного рода. Да, роза – «красная», потому что у нее есть определенные свойства, которые отражают свет таким образом, что он становится, так сказать, хроматически доступен при переводе через человеческие глаза, зрительные нервы и мозг. Но настоящая тайна находится по другую сторону этого процесса, она – полностью – в субъективности, которая является местом этих впечатлений, и, следовательно, в их неодолимо субъективном характере.
Некоторые из нынешних натуралистских попыток объяснить проблемы, которые qualia ставят перед механистическим пониманием реальности, – «функционалистские» или основанные на инструментальном разнообразии: утверждается, что qualia играют каузальную роль в интегрированных физиологических системах или организмах; они могут служить тому, например, чтобы уберечь нас от попытки удержать огонь в руках или, возможно, от того, чтобы беспечно бежать по направлению к раскрытой пасти медведя. Следовательно, это не чисто внутренние свойства разума, а объективные свойства целостной системы физиологических и психических операций, с четко выраженными функциями. Есть много проблем с такими аргументами, и они отмечались достаточно часто: например, трудность в демонстрации того, как квалитативный аспект опыта добавляет что-либо необходимо каузальное к информации, которую этот опыт передает. Не мог ли очень сложный автомат или даже какой-то «бездушный» человеческий репликант иметь все те же функциональные отношения, не обладая субъективным сознанием? Нельзя ли было бы запрограммировать его на то, чтобы он отдернул от огня свои титановые клещи или биотехнические пальцы или безумно бежал бы от зубов медведя, в обоих случаях издавая соответствующие вопли боли или ужаса, хотя внутри он был бы абсолютно лишен чувств? (Как я понимаю, все вы, которых я представляю себе читающими и понимающими этот текст, – именно такие существа, потому что – опять же – одна субъективность не имеет доступа к какой-либо другой никоим образом.) Не является ли квалитативное измерение опыта чем-то онтологически отличным от объективных функциональных отношений механической системы стимулирования и реагирования и в то же время дополняющим их? И, опять же, нет ли также бесчисленных qualia, которые, кажется, явно не имеют никакого функционального назначения, а просто есть – такие, как эта странная и мучительно живая меланхолия, которую я чувствую от долгого слушания музыки, написанной в тональности ре-минор? И так далее. Большая часть дебатов по этим вопросам, вероятно, неразрешимы, потому что все они происходят в темном пограничье между несуществующей наукой и не подлежащей суду логикой, где значения терминов бесформенно дрейфуют, словно лавины тумана. Однако более глубокая проблема с функционализмом заключается в том, что он упорно молчит об истинной загадке сознания, стало быть – о субъективности как таковой; функционализм – это только гипотеза о том, какой цели могут служить субъективные феномены, а не объяснение того, как эти феномены возможны, при том что они очевидным образом отличаются от всех тех измеримых квантов (quanta), из которых предположительно создан физический мир.
Некоторые теоретики утверждают, что все недоумения по этому поводу могут быть рассеяны постулатом, что qualia – это не что иное, как тот способ, каким мозг регистрирует и «репрезентирует» объекты, с которыми он сталкивается через чувства. То есть многие философы сознания принимают за аксиому положение о том, что мир, как он предстает перед нами, – не прямое постижение мира в себе, а только «картинка» или «репрезентация» мира, создаваемая мозгом при обработке восприятий, передаваемых через нервы, и при последующей реконструкции объектов восприятия как ментальных образов. Когда я смотрю на красную розу, я вижу не розу «саму по себе», а только портрет розы, составленный моим оптическим и мозговым оборудованием, а затем представленный моему разуму. Кроме того, возможно, что qualia суть не что иное, как элементы репрезентативной палитры мозга, аспекты того, как замысловатый механизм мозга и тела отвечает на данные объективных свойств воспринимаемых вещей; они полностью сводимы к тем способам, которыми наше сознание «нацеливается» (intend) на окружающую нас реальность (далее я скажу чуть больше об этом «нацеливании»), и поэтому не являются собственно реальностями, отличными от объектов опыта. Мой предположительно субъективный опыт красноты розы на самом деле есть способ, которым объективные аспекты розы становятся известны мне, и поэтому qualia – на самом деле не субъективные психические реальности, но объективно существуют как особенности самих вещей. Некоторые даже утверждают, что наш сознательный опыт «прозрачен» для объектов восприятия и не имеет никакого содержания, не полученного от них. Это – спорные утверждения, и было выдвинуто много убедительных аргументов против сведения qualia к аспектам репрезентации: нет ли таких qualia, которые кажутся явно вообще не связанными с репрезентативным содержанием, например, или намного превосходящими любую информацию, которую передает объект (и т. д.)? Лично мне в значительной степени безразличны эти дискуссии, поскольку все они кажутся одновременно чисто техническими и концептуально расплывчатыми и часто связаны с постоянным и сомнительным переопределением терминов.
Более того, мне кажется, что эти аргументы также не затрагивают подлинно важной и неизменной тайны квалитативного опыта. Я должен сказать, что понятия не имею, как материалистическое или физикалистское понимание мира допускает такую вещь, как «прозрачность» опыта перед миром, не просто потому, что то, что мозг знает о вещах, должно быть опосредовано и переведено через аппарат восприятия (воспринимаемый красный цвет, который я вижу в розе, реально не присутствует в ней как оттенок красного в каком-либо объективном, количественном смысле), но и потому, – и вот, опять же, суть дела, что форма и способ качественного (квалитативного) опыта субъективны именно так, как не субъективны материальные кванты (quanta). Согласно некоторым метафизическим схемам премодерна, возможно, имело бы смысл говорить, что опыт может представлять какой-то вид непосредственного общения между сознанием и объективными вещами, потому что как разум, так и материя могут, в своих разных режимах, информироваться (be informed) одной и той же рациональной формой: форма розы – это идеальная реальность, которая одновременно уловима и творчески каузальна, субъективна и объективна одновременно и одновременно формирует как мои мысли, так и материальный субстрат розы. Но, с точки зрения современного натуралиста, просто не может быть так, что мой качественный опыт красноты розы есть то же самое, что и свойство, количественно присутствующее в этом физическом объекте; нет никакой «высшей причины», объединяющей субъективный и объективный полюса опыта в какой-то онтологической идентичности или гармонии. Даже если эта феноменальная краснота происходит от какой-то объективной особенности данной розы, эта краснота присуща этой розе не в форме субъективного осознания; для меня эта краснота существует как чувство того «на что это похоже», а никакое подобное чувство не является какой-либо частью самой розы. И именно эта субъективность, квалитативность опыта как таковая и остается неучтенной при любой попытке – функционалистской, репрезентационистской и прочих – «натурализировать» сознание (свести его к естеству) способом, сообразным материализму.
Опять же, проблема субъективности требует не объяснения того, какой цели может предположительно служить качественный личный опыт, эволюционный или физиологический, или иной, а объяснения того, как якобы бесцельность и механистически-внешний характер (extrinsicism) материи могут порождать направленность, существование Я и интроспективную глубину личной позиции, чистую перспективу Я. Примечательно, как часто эта довольно очевидная и вполне, вполне несомненная реальность – то, что Я обладает уникальной и непередаваемой субъектностью, собственной точкой зрения и отдающей себе отчет самоидентичностью, – скорее, замутняется, чем освещается дебатами относительно qualia. Дэниел Деннетт, например, утверждал, что нет таких вещей, как qualia, на том основании, что то, о чем мы думаем как о qualia, не является непосредственно самоверифицируемым или неуязвимым для объяснений его содержания с точки зрения третьего лица и поэтому не может быть действительно «внутренним». Например, он предлагает взять двух человек, пьющих кофе, чье отношение к кофе меняется с течением времени: один считает, что изменение происходит в самом кофе, другой – что оно происходит в его чувствах по поводу кофе; ни один, кажется, не смог бы определить на основе прямой интроспекции, являются ли изменения в его вкусах действительно физиологическими или только эстетическими, и поэтому попросил бы некое третье лицо исследовать факты, чтобы подтвердить или развеять свои подозрения; таким образом, ясно, что ни один человек не имеет безошибочно прямого доступа к своим личным интуициям, а, следовательно (и логика этого шага несколько нервирующе неуловима), нет никаких