ность, следовательно, это не физическое отношение, даже не отношение между внешними объектами и внутренней структурой мозга, а ментальное событие, превосходящее любые физические отношения. (Хотя, опять же, это верно только в том случае, если природа – это то, о чем нам рассказывает наша механистическая метафизика.)[65]
6. Единство сознания. В механическом взгляде на природу физическая сфера лишена простых единств, по крайней мере на уровне постоянно существующих вещей; природа состоит из смесей, при расширении в пространстве и времени. Тем не менее – и, несмотря на противоположные утверждения многих материалистических философов, – сознание в своей субъективности едино и неделимо. Это не означает, что состояния мозга не могут быть изменены или что ум не может быть сбит с толку, или что операции мозга или действия ума не могут быть множественными. Но для того чтобы существовала такая вещь, как представление или разум, или концептуальные связи, или логически связный опыт, или субъективность, или даже опыт смешения, должно существовать единое присутствие сознания в себе, единая точка зрения, являющаяся, так сказать, исчезающей точкой, без расширения или частей, которая существует в собственной простоте.
К тому же довольно глубокие аргументы в поддержку этого утверждения можно почерпнуть у таких мыслителей, как Плотин, Шанкара и Кант. Но здесь неважно, хотят ли говорить об этом единстве как о нусе, который пребывает внутри и вне наших обычных психических операций, или как об атмане внутри и за пределами конечного ума, блуждающего в майе, или как о трансцендентальной апперцепции, которая отличается от эмпирической апперцепции эго, или в совершенно иных терминах. Как бы это ни описывалось, в основе всего многообразия восприятия, знания, памяти или даже личностной идентичности лежит именно такая светящаяся непрерывность и единичность сознания. Именно в этом единстве и благодаря ему неисчислимое разнообразие процессов мозга, а также множественность и сложность воспринимаемого мира преобразуются в сплавленное осознание единичного субъекта; но в данном случае единство не могло бы возникнуть из разнообразия. Однако прежде чем данное утверждение можно будет принять, необходимо понять, что речь идет не просто о психологическом единстве или целостности личной идентичности или частной памяти, сохраняющихся с течением времени. Они могут уменьшаться, повреждаться или в значительной степени разрушаться на фоне глубокого психоза, нарушения работы головного мозга, вследствие кортикальной хирургии, наркотиков, амнезии и т. д. Однако единство сознания не подвержено разрушениям. Когда я говорю, что сознание не может быть сведено к материальным причинам, я не отрицаю, что регулярные действия сознания в материальных существах зависят от работы мозга или что содержание сознания может быть радикально изменено или нарушено физиологическими событиями. Я говорю здесь только о трансцендентном состоянии сознания, простой и, возможно, анонимной и выгодной специфичности, которая делает возможными субъективное осознание и умственную деятельность. Она присутствует даже тогда, когда психологические или когнитивные операции эго были дезориентированы, затуманены или разрушены. Именно неспособность провести различие – между, с одной стороны, единством этой трансцендентальной перспективы в разуме и, с другой стороны, целостностью личных психических состояний – иногда приводит к утверждениям о делимости и, следовательно, материальности сознания. Утверждения такого рода, я полагаю, есть еще одно доказательство любопытной дилеммы, которую механическая философия создала для нас, заставляя нас выбирать между Декартовым дуализмом и материалистическим монизмом. Но живой воплощенный разум – не просто бестелесный интеллект или механическая функция; это сила, которая превосходит материальную причинность, не будучи свободной от условий телесной жизни; и ошибочно думать, будто единство сознания – или, если угодно, неделимость души – ставится под сомнение случаями тяжелого психологического или когнитивного расстройства.
Мы знаем, например, что комиссуротомия, выполняемая на мозолистом теле (лечение тяжелой эпилепсии, от которого сейчас в значительной степени отказались), может привести к странным нарушениям когнитивных функций полушарий мозга. Как правило, человек, прошедший данную процедуру, не проявляет признаков психической дезинтеграции; но при определенных тестовых условиях, когда к каждому полушарию «адресуются» по отдельности, одна сторона мозга может распознавать стимулы и реагировать на них без «ведома» другой стороны. Результаты этих тестов во многих случаях несколько неоднозначны, и в популярных отчетах о них часто трудно отделить эмпирическое от анекдотического; но в целом кажется очевидным, что доминирующее левое полушарие (как правило, место языковых навыков) и более подчиненное и невыразительное правое полушарие могут – каждое – выполнять определенные конкретные когнитивные задачи без какого-либо сознательного (если можно так выразиться) общения друг с другом. Это привело многих к выводу, что операция либо создала два различных «ума», либо обнаружила их существование и что, следовательно, сознание есть некая явно физиологическая и абсолютно хрупкая реальность. Это – значительное преувеличение клинических результатов. Нет никаких реальных доказательств того, что (как иногда утверждается) комиссуротомия на самом деле порождает двух отдельных субъектов с отдельными самосознаниями и совершенно разными личностными идентичностями или что эти два Я часто вступают в конфликт с упорядоченными намерениями левого полушария, часто срываемыми нечестивыми выходками и проектами правого. Утверждения, будто такие доказательства существуют, при беспристрастном рассмотрении клинических результатов, основаны скорее на интерпретации, чем на наблюдениях. Они могут быть восприняты, например, как свидетельства существования единого сознания, пытавшегося, но не сумевшего интегрировать опыт и поведение, которые каждое полушарие делает возможными. Как я уже сказал, те, кто перенес эту операцию, остаются в основном нормальными и психологически целостными личностями, и только в особых экспериментальных условиях проявляют определенные когнитивные нарушения. Однако даже если хирургическое вмешательство или психоз (если, скажем, действительно существует множественное расстройство личности) могут создать разделение внутри личности, расстройство эмпирического эго не умаляет единства субъективной перспективы, которая выражается в каждой «идентичности» в той степени, в какой присутствует в ней истинное сознание.
Тем не менее как минимум эксперименты над пациентами с комиссуротомией определенно показывают, что в некоторых ограниченных обстоятельствах нарушение функциональной целостности мозга может заставить сознание направлять свое внимание на когнитивные и поведенческие функции каждого полушария отдельно, в пределах того, что каждое полушарие может естественно делать теперь, когда оно лишено своих нормальных связей с другим полушарием. Это, пожалуй, может создать своего рода параллельную и синхронную амнезию, так сказать, при которой ум не может должным образом интегрировать когнитивные способности мозга в непрерывный опыт, но должен присутствовать отдельно для каждого полушария. Но нет никаких оснований сомневаться в том, что эти когнитивные расстройства все еще существуют в пределах одной субъективности, как и любые другие когнитивные или психологические разрывы, вызванные неврологическими или эмоциональными патологиями, или так же, как сознательная и подсознательная психическая деятельность у человека с неповрежденным мозгом. Результаты этих экспериментов увлекательны, само собой разумеется, но не очевидно, что они сообщают нам что-то совершенно новое о связи между сознанием и отдельными когнитивными действиями мозга. Мы знаем, например, что можно проехать по привычному маршруту на своем автомобиле, думая о чем-то другом, только чтобы обнаружить в конце поездки, что в памяти от нее самой не осталось никаких следов эмоционально окрашенного осознания; и не исключено, что вся когнитивная задача езды по этому маршруту осуществлялась на дееспособном, но – в основном – подсознательном уровне. Мы также знаем, что можно слышать не слыша тупую политическую речь или глупую проповедь, в то время как сознательные мысли находятся в другом месте, наслаждаясь блаженной свободой какого-то другого когнитивного измерения. Мы знаем, как мало сознательности в координации между обеими руками пианиста. Мы знаем, что наша психологическая идентичность изменчива и часто полна внутренних напряжений и множественных импульсов. Короче говоря, мы уже знаем, что сознательное Я – это не простое эмпирическое единство, а множество сил и способностей, причем многие слои достигают гораздо более низкого – а другие, возможно, гораздо более высокого – уровня, чем уровень обычного сознания. В каждом из нас содержится множество людей. Это всегда было проблемой для наименее изощренных формулировок картезианского дуализма, но не для тех нематериалистических моделей разума, которые предполагают теснейший союз между телом и душой, включающий различные степени ассоциации и взаимозависимости и различные уровни «души». Более того, в любом случае, только трансцендентальное единство сознания – несводимая и неизбежная субъективность его внутренней перспективы – превращает даже разобщенные переживания пациентов комиссуротомии в акты осознания (то есть если изначально предположить, что действия правого полушария мозга, как правило, полностью сознательны, что не вполне очевидно). Только «исчезающая точка» субъективной перспективы позволяет многообразию реальности предстать перед сознанием как единый феномен, который может воспринимать сознание.
Это, а не просто психологическая целостность «эмпирического эго», и есть единство сознания (это «я думаю», лежащее в основе любого психического представления о реальности как логически связном феномене), которое, кажется, несовместимо с чисто механистическим образом сознания, даже с тем, который допускает физиологическую конвергенцию неравноправных способностей головного мозга в каком-нибудь привилегированном паноптикуме, размещенном в каком-нибудь управляющем хабе по неврологии мозга. Какой бы модульной ни была структура мозга, попытка обнаружить единство сознания в конечном контролирующем мозговом модуле сопряжена с рядом простых логических трудностей. С одной стороны, как физическая реальность, этот организующий модуль сам по себе был бы составной вещью, чья способность унифицировать опыт не могла бы возникнуть из его различных частей и функций, но должна была бы предшествовать им и организовывать их в единую точку зрения. Даже если бы каждая часть этой способности была в некотором смысле частично осознана, все равно потребовалось бы осознание всего ансамбля впечатлений, организующего части, предварительная интенция и способность рассматривать все это в целом как одно. Нейробиологи склонны не верить в центральный локус мысли в мозгу в любом случае; но даже если бы