Нич шумно сглотнул и неожиданно признался:
— Будет. После вчерашних посиделок любые чернила подойдут…
Объяснять старику, что с окончания его "посиделок" минуло двое суток и больше тысячи парсек, никто как-то не решился. Смош отмерил ему "Белой". Нич немедленно опрокинул в себя дозу, и, будто по рассеянности, подставил стакан под очередное разлитие.
Только никто и не спорил.
Смош ушёл на камбуз. Было слышно, как грюкнула дверца холодильника. Скоро капитан вернулся и с гордостью выложил на стол консервы: тушёнка, грибы, томатная паста. Дурацкое сочетание. И неосторожное. Всё-таки чёрт его знает, сколько лет этим консервам. После моей хим- и термообработки из мухоморов с поганками салаты готовить можно, а так… я уж лучше в тюрьме пообедаю…
Нич помог Капитану открыть консервы, Роман принёс вилки с тарелками, и как-то незаметно кают-компания вполне цивилизованно зазвучала: звон вилок, постукивание бутылок о стаканы, смех, анекдоты…
Но я тревожился всё больше: в какой бы форме дед не сделал своё заявление, похищение — это не нарушение карантина, конфискацией и сроком не отделаешься…
Через полчаса они справились с припасами Смоша, и Роман отправился за подкреплением. Он принёс бобы, без всякой прожарки утопил их в томате урожая столетней давности, и они съели одну банку. Потом вторую. У меня всё сильней кружилась голова, я страдал, — кают-компания быстро превращалась в хлев: пустые консервные банки на полу, залитый жиром и водкой стол… это было ужасно.
Наверное, поэтому кроткое тренькание сигнала наружного вызова, принесло мне облегчение. В тюрьме, всё-таки, должно быть чище… и на консервах там, по слухам, не экономят.
Тунга, уронив голову на стол, не шевелился.
Слабак! Что с него взять, — чукча! Или кто он там такой. Не помню.
Смош выбрался из-за стола и зачем-то оттащил Романа к порогу.
Сигнал наружного вызова прозвучал ещё раз. На этот раз требовательно. Вызывающе.
Смош вдавил кнопку разгерметизации, налил Ничу ещё стакан, и зачем-то поменял мне бутылку. Я попытался разобрать, чего это он мне подсунул, — не тут-то было! Этикетка с яркой голограммой забавно плясала перед глазами. Я не мог прочесть название напитка.
По коридору — шаги.
Я отхлебнул. Ну и гадость. Этикетка красивее будет. Даже в таком, неопознаваемом виде.
А кустом-пиплы собой каюту заполняют. До краёв. По самые наши души. Эмпаты-сепараторы. Числом в две единицы. Синяя форма, фуражки, лампасы. И ещё трое вооружённых бандитов. Но эти в беретах. Ясно — на всех фуражек и лампасов не хватило.
Они переступили лежащего в беспамятстве Романа, но так в дверях и столпились. Всё! Место кончилось!
— Кто такие?
Это у них вместо "здрасьте". Вот невежи! Нет, чтоб поздороваться, спросить, о делах, о здоровье… Смош перебрался на подлокотник кресла и нежно обнял меня за шею. Наверное, чтобы этим проходимцам было больше места. Вот ведь какой заботливый! Только мне не до Смоша. Вот сейчас дед встанет. И скажет…
А один из таможенников в меня вглядывается. Всё! Прокололся я. Он ведь, гад, страх мой чует…
И тут дед встал. И расправил он плечи. И сказал:
— Ничехираниус, ювелир. Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики… — Смош теснее ко мне прижался и часто закивал головой: — Сызрань Кохонсио, — Нич отвернулся и махнул рукой в сторону Романа. — А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы…
— Вас что-то беспокоит? — поинтересовался у меня эмпат-сеператор.
— Наши сердца полны тревоги, — смиренно сказал Смош. — Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку…
— Вот оно что… — протянул таможенник.
В дверь просунулся ещё один в фуражке и что-то показал своим коллегам. Лампасолишенцы потеснились, а фуражкообладатели тяжело задышали, разглядывая наши золотые гранулы.
— Ни хрена себе! — сказал кто-то.
— Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную цену, — шагал по своей колее Нич. — Мы готовились к этой минуте тридцать долгих лет…
— Тридцать лет?! — с безмерным уважением сказал один из таможенников.
Его товарищ оказался более практичным:
— Документы есть?
— А как же! Сызрань, подай господину документы…
Смош оставил мою шею и, перегнувшись через стол, передал таможеннику знакомую пачку ветоши.
— Только осторожней, господа, — строго сказал Смош. — Эти документы помнят Империю! Это были времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли достойно его оценить…
Но Капитана никто не слушал: теперь таможенники разглядывали бумаги ювелира. А я вернулся к своей бутылке. Как же так? Такая красивая этикетка! И без надписи…
— Водительское удостоверение, техпаспорт? — спросил через минуту кто-то из фуражек.
На него зашикали даже береты:
— Какие документы, Рамзай? Тридцать лет!
— Я вообще не понимаю, как эта блевотина приземлилась! — сказал кто-то из них.
— Что с сокровищем делать? — хмуро спросил Рамзай. — Если оставить, как есть, алкалоиды и не заметят, как трюм растащат. А потом будут жаловаться…
— Это оч-чень хороший корабль, господа, — я решил заступиться за наш звездолёт.
Всё-таки, мы жили здесь два года. Мне показалось обидным, что о моём доме говорят с таким пренебрежением. Я встал, хотел сделать к ним шаг… наверное, чтобы подойти ближе, и уронил бутылку. Руки… я, кажется, уже объяснял, — не держат. Болят. Сильно. Всё болит, ноги, спина, задница… но запястья больше всего. Я наклонился за упавшей бутылкой. Чтобы поднять. Понимаете, тут и так намусорено… но поднять эту чёртову бутылку я не смог. Потому что сам упал.
Мне это показалось странным: столько народа в такой маленькой каюте… откуда же взялось место, чтобы я мог свалиться?
Чей-то недовольный голос сказал:
— Вы можете его посадить на место?
Но прежде чем они меня подняли, я успел взять бутылку.
— Прочтите мне, пожалуйста, что тут написано? — попросил я таможенников.
К моему удивлению, мне прочли.
— Коньяк "Слава Империи".
Мне это показалось добрым знаком.
— Эта слава тем, — сказал я, — кто не убоялся изнурительного жара муфельной печи. Кто в ослепительном сиянии голубого солнца мечтал о холодной…
Я запнулся и замолчал. Вот те раз, — слово забыл! Что же там было?
— Красоте? — предположил один из таможенников.
— Нет! — закричал я. — О ночи! И вообще это не та бутылка! У меня был портвейн!
Меня усадили обратно в кресло, а Смош важно кивнул:
— Не обращайте внимания, господа. Тяжёлый, изнурительный труд пагубно сказался на душевном здоровье нашего друга…
— Вы на нас не сердитесь, — враз присмирев, сказал Рамзай. — Какие-то идиоты хапнули руду Златии и не подчинились приказу сторожевика остановиться…
— Мы же не "вчерашние", — примирительно прогудел второй, поигрывая на ладони нашими цацками. — Это даже не ювелирный сплав…
Я мало, что понимал, но почти любил их. Прекрасные ребята: лучшие годы своей жизни тратят на злых людей, нарушающих экономический баланс государств и целых планет. Рыцари пошлин и квот. Зигфриды, на чьих могучих плечах покоится финансовое равновесие цивилизации…
Я вновь попытался встать. Мне хотелось расцеловать их всех.
Но моя идея почему-то никому не понравилась: таможенники попятились, а Смош повис у меня на шее.
— Это он на радостях, — сказал Смош. — У нас давно не было гостей…
— Вижу, что на "радостях"… — пробурчал таможенник.
— Оставь их Нат, — оборвал товарища Рамзай. — Золото не наше, лигатура не та. А посудине и вправду с полсотни лет. Выпивка и закуска, похоже, тех же времён…
Нат брезгливо взял двумя пальцами на четверть пустую консервную банку с тушёнкой. Понюхал.
— Что это?
— Это еда, господа — торжественно сказал Нич. — Угощайтесь!
— Еда? — с сомнением переспросил Нат. Он достал из футляра на поясе анализатор и сунул датчик в банку. — Ого! Эта "халва" ровесница моей бабушки!
— Это не "халва", — радостно вмешался я. Не обманул-таки шипчандлер! — Это тушёнка…
— Свою скудную пищу, господа, мы приправляли радостью творчества и восторгом от безграничной фантазии человека… — скромно добавил Нич.
— Дурдом! — подытожил Рамзай.
Бойцы немедленно вышли. Какие любезные люди! Смотреть на свинство я бы тоже не стал. Но таможенники не спешили. Нат салфеткой вытирал датчик анализатора. Его товарищи стояли в дверях и неловко переглядывались.
— Что там ещё? — недобро осведомился Смош.
— Надо бы охрану выставить, — угрюмо сказал Рамзай, подбрасывая сверкающие гранулы у себя на ладони. — Растащат ведь всё. Охнуть не успеете.
— Вы можете взять это себе, господа, — по-царски распорядился нашим золотом Нич. — В память о нашей незабываемой встрече…
— Да, — кивнул Рамзай, пряча подарок в карман. — Обязательно выставим. Только имейте ввиду, пока не пройдёте техосмотр, разрешения на взлёт не получите.
— Какой "техосмотр"? — зашипел на него Нат. — После завтрашних торгов они половину наших рейдеров купить смогут…
И тут очнулся Роман. Сперва неуверенно, потом всё быстрей, кряхтя и поскуливая, он приподнялся на четвереньки, проворно переполз через комингс и скрылся за стеной. Из коридора послышались возбуждённые голоса. Кто-то отчаянно заспорил, хлопнула дверь, а через минуту к нам заглянул один из "беретов":
— В уборной заперся, — доложил он Нату. — Извлечь?
— Я же говорю — "халва", — улыбнулся Нат. — Оставь. Пусть там сидит. Тут и без него нагажено…
— Даже ядовитые грибы можно кушать, — сказал я. — Если их правильно приготовить…
Вит лежал в ворохе смятой постели, а девица, позванивая пустыми бутылками, разыскивала на полу свою одежду. Но мне было не до неё…
От золота мы и в самом деле избавились на следующий день. То есть, сегодня. Оптовики разобрали наш улов на браслеты, кулоны, серьги… Думаю, если бы мы не торопились, то могли ещё повысить цену. Но и без этого продажа "результатов" тридцатилетнего отшельничества Ничехираниуса десятикратно превысила самые смелые финансовые прогнозы Смоша.