Александр Русанов. Между морализаторской риторикой и политической теорией: ценные мысли инфанта дона Педру
doi:10323/978-5-7598-2111-3_166–187
1. Придворная литература эпохи первых королей Авишской династии
Авишские инфанты, сыновья основателя династии Жуана I (1357–1433), получившего престол после гражданской войны и противостояния с Кастилией в 1383–1385 гг., — одни из важнейших фигур португальского национального мифа[380]. В многочисленных художественных и научных трудах, например, в биографии Ж. П. де Оливейры Мартинша (1845–1894) «Сыновья дона Жуана I», созданной под влиянием Ж. Ф. Мишо и Т. Карлейля, это так называемое Прославленное поколение предстает своего рода ипостасями духа страны, слагающегося из образов меланхоличного Дуарте (1391–1438, правил с 1433), мудрого Педру (1392–1449), фанатично преданного своим идеям Энрике Мореплавателя (1394–1460) и прославленного Кальдероном «стойкого принца» Фернанду (1402–1443)[381]. Безусловно, предпосылки такого мифа были заложены уже самой придворной португальской культурой XV в., нашедшей отражение не только в хрониках Фернана Лопеша (1380/90 — после 1459) и Руя де Пины (1440–1522/1523) и в «Полиптихе св. Викентия» (ок. 1450), созданном Нуну Гонсалвешом, но и в произведениях самих инфантов и их приближенных[382].
Литература Авишского двора, испытавшая заметное влияние ранней гуманистической риторики (португальскими историками она зачастую характеризуется как протогуманистическая[383]), представляла собой сложное явление, в котором подчас причудливо сочетались традиции рыцарской, проповеднической и правовой культуры. С конца XIV в. аристократическая придворная риторическая культура как важная социальная практика выстраивается на основе системы моральных представлений, сложившейся в «зерцалах государей», сменяя господствовавшие ранее формы, такие как галисийско-португальская трубадурская поэзия[384]. Наиболее яркими памятниками этой культуры являются морально-политические произведения двух старших сыновей Жуана I: «Книга о достойном благодеянии», созданная инфантом Педру в соавторстве со своим духовником — доминиканцем Жуаном Вербой, лиценциатом права[385], и «Верный советник» Дуарте, ко времени написания (ок. 1437–1438 гг.)[386] уже ставшего королем Португалии. Эти трактаты, а также близкие им по содержанию послания, образующие единое литературное пространство, наполненное взаимными отсылками[387], оказали заметное влияние как на развитие иберийской прозы, так и на лексику и грамматику старопортугальского языка, в частности, существенно обогатив ее кальками и заимствованиями из античной литературы[388].
Внимание к моральной дидактике, основанной на текстах Цицерона и Сенеки, в сочетании с ориентацией на политическую практику и попытками построения последовательной политической теории, неразрывно связанной с моральными и богословскими идеями, рождало сложную систему представлений об устройстве мира и общества[389]. Элементы этой системы взаимно сочетались и дополняли друг друга, заимствования между текстами авишской придворной литературы многочисленны и разнообразны. Принадлежащие ей понятия и концепции служили некой системой координат в представлениях двора об обществе и государстве, влияя на принятие политических решений и осуществление социальных практик и становясь основой языка королевской власти. В настоящей статье исследуются представления о роли учености и ученых сообществ в произведениях инфанта Педру. Для этого будет рассмотрено то, как предложенный им неосуществленный проект реформы университета изложен в его послании из Брюгге брату, наследнику престола Дуарте (ок. 1426 г.), а также то, как впоследствии этот проект становится одним из примеров в морально-политическом трактате «Книга о достойном благодеянии». В обоих случаях будет проанализировано место, которое проблема университета занимает в системе представлений об обществе, излагаемой в источниках.
2. Инфант Педру, герцог Коимбры
В первую очередь кратко обозначим основные события жизни инфанта Педру, которая, несмотря на его высокое положение, сравнительно скупо отражена в источниках[390]. Сын короля Жуана I и Филиппы Ланкастерской (1359–1415, дочь Джона Гонта), он родился 9 декабря 1392 г. В возрасте 22 лет принял активное участие во взятии Сеуты, по возвращении из этого похода получил титул герцога Коимбры, наряду со своим старшим братом участвовал в управлении королевством. В 1418–1428 гг. Педру совершил путешествие по Европе и Ближнему Востоку, подарившее ему прозвище Инфант семи частей света (Infante dos Sete partidas)[391]. Вскоре после возвращения, в 1429 г., он женился на Изабел (1409–1459), дочери Жауме II, графа Уржельского (1380–1433, правил с 1408). В 1438 г. скончался король Дуарте, а в конце 1439 г., после отстранения от власти его вдовы, Леонор Арагонской (1402–1445), Педру стал регентом при малолетнем короле Афонсу V (1432–1481). С периодом его регентства связана активная законодательная деятельность, в частности, создание первого португальского свода королевского права — «Установлений короля Афонсу»[392]. Хотя власть официально была передана молодому королю после достижения им совершеннолетия, Педру сохранял огромное влияние на управление страной, что в 1447 г. было закреплено браком Афонсу с его дочерью, Изабел Коимбрской (1432–1455). В следующем году он был обвинен королем в измене и попытке захвата власти. Страна разделилась на два лагеря, фактически началась гражданская война, которую остановила только смерть Педру во время сражения при Алфарробейре 20 мая 1440 г.: по одной версии — непосредственно на поле битвы, по другой — от рук подосланных убийц.
По сообщениям хронистов, Педру отличало хорошее знание латинского языка и наук, включая право и богословие[393]. Наряду с собственными произведениями, в его наследие входят переводы античных трактатов: «О военном деле» Вегеция и «Об обязанностях» Цицерона[394]. Кроме того, ряд переводов был осуществлен по приказу герцога Коимбры его приближенными: Жуан Верба перевел трактат Цицерона «Лелий, или О дружбе», а дипломат Педру Вашку Фернандеш де Лусена — трактат итальянского гуманиста и знатока канонического права Пьетро Паоло Верджерио (1370–1444) «О благородных нравах и свободных науках».
3. Письмо из Брюгге
Послание инфанта Педру из Брюгге сохранилось в составе компилятивной «Книги советов короля Дуарте»[395]. Оно характеризуется рядом португальских исследователей как политический трактат, программа политического и культурного обновления королевства, соответствовавшая новейшим веяниям европейской мысли[396]. Хотя в тексте не указаны имена автора и адресата, описанные в нем обстоятельства создания позволяют уверенно атрибутировать и датировать послание. Известно, что 21 декабря 1425 г. инфант прибыл из Дувра в Остенде и на следующий день был в Ауденбурге. Там его встретила делегация сената Брюгге, сопроводившая его в этот город, где он остался до Пасхи следующего года[397]. Хотя о дипломатической миссии Педру не имеется точных данных, его столь долгое пребывание в Брюгге едва ли было случайным: в этом городе, имевшем давние и прочные торговые связи с иберийскими королевствами, проживала большая португальская община[398].
Оригинал письма не сохранился. Как тема послания, так и его включение в состав «Книги советов короля Дуарте» заставляют рассматривать его в рамках бытовавшей в Португалии традиции «записок-советов» (escritos d’avisamento)[399]. Но и в других странах и в более раннее время письма, которые могли стать образцами или «справочными пособиями» по различным вопросам, сразу переписывались в регистры, превращавшиеся, таким образом, в коллекции[400]. Имевшие хождение в среде знати наставительные послания характеризуются как специфический жанр, получивший особое развитие в Португалии и Кастилии[401]. Они зачастую фиксировали совещания, проходившие в Королевском совете. Это объясняет, почему они включались в придворные хроники и разного рода компиляции, к которым можно было периодически обращаться для решения проблем управления (последнее особенно характерно для Португалии времен первых королей Авишской династии). Неслучайно к обязанности вассала помогать сеньору «словом и делом» (consilium et auxilium) Педру апеллирует в приветствии, подчеркивая, что он обращается к Дуарте именно как к главе всего народа (наряду с королем), а не как к частному лицу.
Состав «Книги советов короля Дуарте» позволяет учесть более широкий контекст создания послания из Брюгге. Старейшая сохранившаяся рукопись относится ко второй половине XVI в. Согласно посвящению, компиляция составлена португальским монархом незадолго до смерти для своей супруги, ранее она рассматривалась исследователями как подготовительный текст к трактату «Верный советник». Хотя здесь содержится около 18 заимствований из посланий, включенных в сборник советов, это, безусловно, самостоятельное произведение. Собранные в нем тексты посвящены широкому кругу вопросов: письмо Педру из Брюгге соседствует с посланиями самого Дуарте (например, перед отъездом Педру в Венгрию он дал младшему брату несколько советов о правилах поведения в духе стоической морали[402]), других инфантов и придворных, текстами молитв, медицинскими рецептами. По этой причине исследователи не только связывают эту компиляцию с работой королевского совета, но и сравнивают ее с итальянскими «семейными книгами», предназначенными для чтения в узком кругу[403]. Такое сочетание семейного и общегосударственного в тематике подобных сборников не исчезло в дальнейшем, как показывает, например, небольшая «Красная книга короля Афонсу V», созданная молодым королем в середине XV в. явно в подражание собранию советов своего отца[404]. Можно говорить о формировании при Авишском дворе особого, пусть и укорененного в общеевропейской традиции, эпистолярного жанра, в котором наибольшее внимание уделялось стоической этике и, конечно, риторике[405].
Согласно указанию Педру, послание из Брюгге было создано как ответ на прямое поручение наследника престола, в последние годы жизни Жуана I принявшего на себя большинство государственных дел. Как пишет автор послания, он намеревался «изложить кое-что из того, о чем… иногда говорил до отъезда, и из того, что пришло… на ум» после того, как он уехал[406]. Структура письма строга и продуманна. Первый раздел основной части посвящен вопросам, связанным с церковной жизнью: грамотности клира, устройству благотворительных заведений и монашеских орденов. Хотя хронисты отмечали религиозность и интерес к церковным делам, свойственные Педру[407], обсуждаемые здесь подробности монастырского устава позволяют предположить, что раздел написан Жуаном Вербой. Около 1425 г. он стал настоятелем августинского конвента св. Георгия в Коимбре[408], но вскоре покинул обитель, чтобы в качестве духовника сопровождать инфанта в его странствиях[409].
Второй раздел посвящен светской власти. Относящийся к ней круг вопросов классифицируется по четырем кардинальным добродетелям. Советы разделены на те, что связаны с добродетелью мужества, «посредством которой защищаются и прирастают королевства» (обеспечение армии, строительство укреплений, им уделяется наибольшее внимание в письме), справедливости (предлагается систематизация королевского права) и благоразумия (снижение трат на штат придворных). Четвертая добродетель, умеренность, оставлена инфантом «в ведении проповедников и исповедников». Эта система, характерная для моралистической литературы Средневековья и королевских зерцал со времен Каролингов, встречается во многих произведениях авишских инфантов.
Наконец, в последнем разделе рассмотрены несколько тем, которым не нашлось места в основной классификации, ответы на особые вопросы Дуарте (о порче монеты и о недавно взятой Сеуте), а также замечания Педру о недостойном приеме королевских посланников в знатных домах и о разведении лошадей.
Таким образом, на нескольких страницах мы можем проследить принципы систематизации политических и социальных вопросов в придворной практике Португалии начала XV в. Показательно сохранение в послании разделения на церковные и светские вопросы при главенстве королевской власти, которое особенно жестко утверждается в отношении монашеских орденов. Отметим и уникальные сообщения о внимании короля и инфантов к восприятию иностранцами ситуации во взятой десятью годами ранее Сеуте[410]. Необходимо особо подчеркнуть, что большинству из «практических» вопросов управления государством находится место в системе моральной теории.
4. Проект учреждения университетских коллегий
Традиционно историки уделяют особое внимание предложению о реформировании Португальского университета, находящемуся в первом разделе послания и соответственно отнесенному к вопросам церковного управления. Упомянутые в нем детали, такие как точное указание количества бенефициев академической корпорации, свидетельствуют о знакомстве кого-то из авторов письма (вероятнее, Жуана Вербы) с устройством Лиссабонского университета (основан в 1288–1290 гг., в XIV столетии неоднократно переносился из Лиссабона в Коимбру и обратно).
В послании ради устранения неграмотности клира (влекущей за собой упадок нравов всего королевства) предлагается, по примеру Парижа и Оксфорда, учредить коллегии, где могли бы обучаться небогатые будущие клирики. После получения степени они были бы обязаны некоторое время оставаться в своей же коллегии для преподавания. Также Педру отмечает, что увеличение числа грамотных клириков окажется полезным как для королевской власти (преумножение числа достойных кандидатов на важные должности), так и для знати в целом (позволит ей получить образованных капелланов). Это предложение, согласно указанию письма, основано на мнении некоего советчика, который «понимает в этом больше» автора.
Коллегии следовало учреждать как на средства университетских приходов, так и на пожертвования португальских епископов и монашеских орденов[411]. Однако сама реформа не имела аналогов: она предполагала не основание одной коллегии, а воспроизведение всей сложившейся к началу XV столетия в ряде университетов системы коллегий[412] без учета специфики их основания[413], осуществленное за счет Церкви, но под контролем королевской власти. В вéдении монарха должны были находиться и поиск учредителей, и создание уставов. Хотя основанные коллегии замышлялись как часть университета, не была описана их связь с факультетами. В данном случае, скорее, они осмыслялись как часть церковной системы королевства, сближаясь по форме с коллегиатами уставных каноников, в основании которых португальские короли принимали активное участие с XII в., а по задачам (изучение латыни) — с начальными школами при монастырях и соборных капитулах.
Несмотря на ряд неосуществленных распоряжений Педру об основании университета в центре его герцогства, Коимбре (1440-е годы), а также на его покровительство Лиссабонскому университету, ни о каких попытках воплощения проекта (им или королем Дуарте) ничего не известно[414]. Лишь спустя более 100 лет университет, после окончательного переезда из Лиссабона в Коимбру в 1537 г., был реформирован по модели, сходной с предложением из послания. Все основные ордены создали свои коллегии, в состав университета была инкорпорирована древняя школа августинского конвента св. Креста (Санта-Круш). Эти основания проходили с санкции короля Жуана III (1502–1557, правил с 1521), устав и программа преподавания также утверждались королевской властью. Видимо, неслучайно старейшая сохранившаяся копия «Книги советов…» была сделана по распоряжению именно этого монарха. Наибольшую известность получила Королевская коллегия искусств, основанная по личному распоряжению короля, но вскоре переданная под управление ордена иезуитов.
Однако, хотя воплощение в жизнь идей инфанта задержалось столь надолго, им нашлось иное применение: проект был включен во вторую книгу трактата «Книга о достойном благодеянии».
5. «Книга о достойном благодеянии»
Ряд обстоятельств создания этого произведения описан его авторами. Согласно первой главе первой книги, 1 мая 1418 г. на кортесах инфант Дуарте обсуждал с братом этот еще неоконченный трактат. На основе данного и других свидетельств можно предположить, что работу начал сам инфант Педру (между январем и апрелем 1418 г.), впоследствии поручив ее завершение своему исповеднику Жуану Вербе[415]. После возвращения обоих авторов из путешествий книга была существенно дополнена примерами и, вероятно, частично переработана[416]. Она задумывалась как перевод трактата Сенеки «О благодеяниях», но, согласно вводной главе, античный текст показался инфанту и его духовнику «слишком кратким, темным и далеким от современной речи»[417]. В результате было создано оригинальное произведение, в котором не нашла отражения бо́льшая часть текста Сенеки[418], но был использован широкий круг иной литературы: переведенный Педру трактат Цицерона «Об обязанностях» (называемый в книге «О благодеяниях»), произведения Фомы Аквинского, трактат «О правлении государей» Эгидия Римского (1243–1316), отцов Церкви и, конечно, Библии. Кроме того, большую роль в тексте играют примеры и афоризмы из компиляций: как античных, таких как популярные на протяжении всего Средневековья Memorabilia Валерия Максима, так и средневековых, например, «Книга о жизни и нравах философов» Уолтера Бурлея (1275–1344)[419].
Как неоднократно отмечается в начальных главах, трактат мог быть полезен любому внимательному читателю, но в первую очередь обращен к государям и «великим сеньорам» — тем, кто, как и сам автор, должен осуществлять власть (practicar o poder)[420], главным же адресатом, как видно из посвящения, является наследник престола инфант Дуарте. По утверждению авторов, они пользуются двумя стилями: один ясный и открытый, другой не избегает «латинских слов и темных терминов» (palavras latinadas e termhos scuros), поэтому только читателям, готовым к интеллектуальным упражнениям, будет понятно все содержание произведения[421]. Трактат разделен на шесть книг: первая из них посвящена определению достойного благодеяния, вторая — тому, как это благодеяние должно дароваться, третья — тому, как необходимо о нем просить, четвертая — как нужно его принимать, в пятой речь идет о благодарности за благодеяние, шестая говорит о причинах и последствиях утраты результатов благодеяний[422]. Завершается трактат аллегорией — описанием шести дев, олицетворяющих понятия, которым посвящены главы[423].
Название отражает важную идею книги: сочетание добродетелей (virtudes) как духовных правил, лежащих в области морали, с «благой деятельностью» (benfeitoria) как проявлением воли человека, которое принадлежит системе естественного права[424]. Такому пониманию служит и замечание авторов о том, что на латинском название книги можно передать как Moralis beneficentia[425]. Описываемая в трактате «сладостная и крепкая цепь благодеяния» иерархически соединяет и скрепляет все элементы политического сообщества, нередко называемого «всеобщим телом», друг с другом и с Богом, ведь началом этого порядка мыслится творение мира: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма»[426]. Соответственно, как отмечалось исследователями, «цепь благодеяния» служит базовой моделью для осмысления области политического (данный термин в понимании Аристотеля также используется в трактате)[427]. Благодеяние разделяется на четыре типа: необходимое, necessário, даруемое тем, кому жизненно необходима помощь, полезное, proveitoso, не меняющее общественного положения того, кто его получает, почетное, honroso, повышающее социальный статус одариваемого, и любезность, prazível, даруемая равному по статусу[428]. Эти четыре благодеяния непосредственно связаны с кардинальными добродетелями, а ссылки на Цицерона указывают на то, что они были известны и добродетельным язычникам[429].
Вторая часть «Книги…» особенно важна для понимания связи морали и политики в системе, излагаемой инфантом Педру. Вторая книга труда Сенеки также была посвящена тому, как следует совершать благодеяния, но в данном случае португальский текст особенно сильно отдаляется от античного образца. Основное внимание инфант и его духовник уделяют щедрости как основе всей цепи благодеяния и соответственно структуры общества, во главе которой стоит государь — посредник между народом и Богом, ведь «всякое благодеяние исходит из божественного закона», как и всякое человеческое достояние[430]. Соответственно аллегорией темы этой книги в завершающей главе стала дева Великодушие (Liberal Graadeza), держащая в руках оливковую ветвь. Благодаря добродетели щедрости, обеспечивающей справедливое дарование благ каждому человеку, государи стоят ближе к Богу (как особо подчеркнуто, не в естественной или духовной, а в моральной иерархии), ответом на великодушие является благодарность[431]. Две эти добродетели скрепляют политическое сообщество (comunydade politica), часто также называемое общим телом (corpo comum), которое, в свою очередь, состоит из индивидуальных «разумных тел», готовых прийти друг другу на помощь[432]. Они создают особую «морально-политическую связь» (aliança politica e moral), отличающуюся как от духовной связи божественной любви, так и от естественной связи родственных чувств.
При рассмотрении благодеяний, относящихся к управлению сообществом, из перечисленной выше четверки кардинальных добродетелей в качестве важнейшего избирается благоразумие, так как оно необходимо для верного распределения благ и достижения общего блага, при том что в сообществе благодеяния должны дароваться как добрым, так и дурным людям[433]. Понятие благоразумия переплетается с понятием мудрости и образом мудрого правителя, который при описании общества как тела сравнивается с мудрым лекарем[434]. С понятием общего блага и благоразумия сочетается понятие господства (senhoryo), трактуемое двояко. С опорой на Аквината утверждается, что, «даже если бы мир не был поражен грехом», было бы необходимо, чтобы одни люди управляли другими для сохранения и процветания сообщества, без которого, согласно Аристотелю, человек существовать не может[435]. Соответственно некоторые члены сообщества получают власть благодаря своим умениям и мудрости[436]. Второй аспект природы власти авторы «Книги…» описывают, ссылаясь на Августина. Господство естественно лишь постольку, поскольку естественна греховная природа человека, из-за которой было потеряно первоначальное равенство[437]. И в соответствии с обоими изложенными в трактате представлениями о природе власти происходит обмен свободы на заботу, которая осмысляется как вассалитет, vassalagem. Таким образом, благоразумие, важнейшее звено в «цепи благодеяния» — обеспечивающее управление человеческим сообществом (regimento, понятие, отсылающее к трактату Эгидия Римского и зерцалам). И ответом на такую заботу государя, подобно плодам посаженных ранее деревьев, окажется процветание всей земли, которая без мудрого управления придет в упадок подобно землям неразумных варваров[438].
6. Описание реформы университета в составе «Книги о достойном благодеянии»
Описанная модель общественных связей позволила инфанту Педру и Жуану Вербе включить в «Книгу…» вопрос о выборе народом своего правителя, столь важный для недавно утвердившейся Авишской династии, а также проблему главенства королевской власти. Нужно отметить, что описанные идеи не остались чистой теорией. Например, прослеживается их связь с политикой укрепления положения королевской власти в Португалии: именно инфанту Педру при аудиенции в 1428 г. папа Мартин V даровал буллу, предоставлявшую португальским государям право помазания при восшествии на престол[439]. Как отмечает португальский исследователь С. А. Гомеш, система, характерная для этого трактата, также прослеживается в созданном под руководством Педру торжественном введении к «Установлениям короля Афонсу», первому своду португальского королевского права[440]. Хотя рядом исследователей утверждалось, что, в отличие от Дуарте и его «Верного советника», в своей «Книге…» Педру уделяет мало внимания изложению собственного опыта и наблюдений[441], важным элементом рассмотренных ранее рассуждений являются отсылки к португальской политической практике, некоторые из них имеют прямые аналогии в письме из Брюгге и других посланиях инфантов. Так, вопросу об ограничении трат на круг придворных, затронутому в послании, посвящена бо́льшая часть гл. XIII второй книги[442]. Но особое место в развиваемой инфантом теории благодеяния как основе объединения общества занимает описание реформы университета, включенное в гл. XXII второй книги.
Эта глава посвящена тому, каким образом должны дароваться благодеяния каждому члену сообщества и сообществу в целом, чтобы обеспечить тем самым улучшение «состояния общества» (stado comum). Понятие stado неразрывно связано с социальной иерархией, оно может указывать как на личный социальный статус (благодетелю следует «давать каждому то, что соответствует его положению»), так и на социальную группу (упомянуты сословия ученых и рыцарей). Соответственно государь, как основной земной источник благодеяния, должен быть особенно внимателен к этой иерархии, соотнося с ней свои действия, поскольку государи «лечат тело сообщества», но «лекарство, целительное для одной раны, было бы губительным для другой»[443].
Как и в предыдущих фрагментах трактата и в письме из Брюгге, различные аспекты общественной жизни классифицируются в соответствии с добродетелями. В рассматриваемом случае выделяется добродетель directura («правосудие», «рассудительность»), близкая по трактовке к добродетели справедливости: государю надлежит наказывать дурных членов сообщества, в особенности неправедных судей, а также заботиться о том, чтобы лучшие занимали соответствующее положение и сами совершали благодеяния.
Важнейшей добродетелью, необходимой при даровании благ всему сообществу, провозглашается мудрость, которая «является совершеннейшей добродетелью» и потому «необходима в лучшем, что есть в мире, то есть во множестве людей, объединенных моральным согласием»[444]. Аргументация, сопровождающая это утверждение, разнообразна. Как правило, это сентенции и примеры, заимствованные из Валерия Максима и Уолтера Бурлея[445]. С отсылкой к платоновской идее философов-властитетелей, известной авторам в изложении Бурлея, в «Книге…» выделено сословие мудрецов, названное «очами общества»[446].
Идеальное сообщество мудрецов описано следующим образом. Для пользы королевства правитель должен повелеть «чтобы каждое епископство и каждый орден основали бы свои коллегии, а студенты, которые бы в них жили, получив степень, в течение нескольких лет были бы лекторами, согласно тому, как принято в Париже и Оксфорде, где магистрам не платят за преподавание, поскольку они обязаны читать лекции согласно клятве. По этой причине королевская корона процветала бы во многих ученых, а ректоры церквей были бы более благоразумными, а капеллы сеньоров были бы украшены [мудростью] и стали лучше, так же украшены были бы и прошения. А мирской народ никогда бы плохо не управлялся теми, кто мудр и кто принес бы бо́льшую пользу, чем невежды, что и сами себе вредят и не помогают другим»[447].
Как мы видим, данное описание явно восходит к проекту, упомянутому в письме из Брюгге. В нем кратко указаны основные элементы предлагавшейся реформы: финансирование коллегий епископствами и монашескими орденами, обязательное для их выпускников преподавание в этих коллегиях в течение нескольких лет после получения степени. Кратко упомянуты и некоторые из предполагавшихся положительных последствий процветания университета (грамотность приходских священников), однако и среди них больше внимания получили те, что связаны с рыцарским сословием: появление достойных капелланов и возможность составления более «украшенных» ученостью прошений.
Однако два аспекта заслуживают особенного внимания. Во-первых, авторы «Книги…» противопоставляют пустой болтовне любителей изощренных мудрствований настоящее использование разума (razom)[448]. При этом «продолжительные ученые занятия» (studos continuados) способствуют не только борьбе с общим невежеством, но и возможности обращения к «знаниям, что древние оставили для управления миром». Соответственно их «продолжительность» подразумевает не столько личное усердие, сколько непрерывность обучения и преемственность передачи знания. Именно поэтому любая власть должна не просто поддерживать мудрецов, но основать и содержать их постоянно действующее сообщество, университет (universidade solenne), где они могли бы спокойно «жить в схоластических упражнениях». Такое понимание места университета в обществе идет дальше послания из Брюгге и соответственно выстраивает несколько иную идеальную морально-политическую систему. В данном случае высшая школа оказывается необходимым элементом системы светского государства, а не просто источником грамотных приходских священников и капелланов, включаясь в «сеть» благодеяний и добродетелей. Более того, для практической реализации ее задач требуется ее институционализация.
С рассмотренными идеями прямо связан второй аспект постулируемой авторами «Книги…» роли мудрости и мудрецов в совершении благодеяний, направленных на все общество. Доказывая необходимость уважения к мудрецам со стороны правителей, авторы трактата не только ссылаются на пример Аристотеля как учителя Александра, но и подробно излагают теорию сопряжения translatio imperii и translatio studii[449]. Они последовательно описывают связь процветания учености и власти (senhorio) в Египте, который называли великой державой, «пока там жили мудрецы», в Греции, «получившей мир с помощью философии», и Риме, «завоевывавшем земли с помощью ученых сенаторов». За этим следуют и более близкие примеры: как утверждают авторы, Франция обладала могуществом, «покуда ценила знатоков», а «величайшая и последняя на Западе» держава (Империя) «достигла драгоценной славы с помощью мудрецов»[450]. Именно в этом контексте связи imperium и studium (senhorio и estudo) в состав трактата включается описание коллегиальной реформы университета. Она оказывается необходимой, прежде всего, для достижения братства двух сословий (estados) — рыцарства и ученых (cavaleyros и studiosos/sabedores)[451], необходимого не только вторым, но и первым, ибо «хотя и ученые принимают помощь от рыцарства, но и рыцари получают наилучшее от мудрецов, приходя к знанию и возвышаясь мудростью с великою славой»[452].
Выводы
Проект реформы университета, оказавшись включенным в морально-политическую систему «Книги о достойном благодеянии», претерпел значительные изменения. Он перестает осмысляться в рамках разделения жизни королевства на церковную и светскую сферы, полностью войдя в единую «цепь благодеяния», основным земным источником которой становится королевская власть. Соответственно и «сообщество ученых», университет, мыслится как необходимый для управления государством источник добродетелей мудрости и благоразумия. При этом для исследования едва ли является продуктивным противопоставление двух морально-политических систем в письме из Брюгге и трактате, в контексте которых оказывается описание коллегиальной реформы, основанное на оппозиции светского мировоззрения инфанта и пристального внимания к церковным вопросам у его духовника. Скорее перед нами две альтернативные системы, на примере которых можно наблюдать, как этические ценности, оставаясь ключевым элементом риторики и систематизации описываемого опыта, «накладываются» на политическую реальность, формируя не только понятия, но и связанные с ними стратегии.
При этом, безусловно, такие важные вопросы, как причины выбора той или иной системы и их соотношение друг с другом, осмысление самими авторами существующих между ними противоречий должны быть более подробно рассмотрены на основе широкого круга источников, подобных письму из Брюгге, где моральная риторика и теория тесно переплетаются с политической практикой. Как «лексика», так и «грамматика» этих языков придворной политической культуры Португалии Авишского периода нуждаются в дальнейшем внимательном изучении. Нужно, например, разобраться в том, как в португальских трактатах первой половины XV в. использовались и переосмыслялись элементы моральных теорий античных стоиков, отцов Церкви, Фомы Аквинского и его учеников, итальянских гуманистов. В тщательном анализе нуждаются не только прямые цитаты и отсылки, в которых текст первоисточника мог толковаться достаточно вольно, но и заимствования элементов структуры текста, принципов классификации явлений и понятий. Это позволит выявить важные черты политического языка и мышления инфантов и их приближенных, которые отразились на принимавшихся ими решениях и избиравшихся политических стратегиях.