— Твоя преданность не вызывает сомнений. Ответь на вопрос, пожалуйста.
Капитан задумался.
— В целом, да, Император.
— Почему?
— Новизна, Император. Упоение битвой, повышение по службе, иногда трофеи…
— Ты хотел бы разить врага на расстоянии?
— Не понимаю.
Постум указал большим пальцем на Фанокла.
— Это тот самый мерзкий грек, который смастерил орудие на причале. Нажимаешь на рычаг, и враг взлетает на воздух в облаке дыма.
Капитан замолчал, морща лоб.
— Выходит, Императору мои солдаты будут не нужны?
— Выходит, что так.
— Повелитель, а что если гром-машиной завладеет враг?
Постум взглянул на Фанокла.
— Доспехи защитят?
— Ни в коей мере.
Император бережно поправил Мамиллию алую накидку.
— Полагаю, подобное одеяние исчезнет. Солдаты будут ползать на животе, а форме станут придавать цвета грязи и фекалий.
Офицер посмотрел на свой сверкающий нагрудник.
— … металл можно перекрасить в неяркий оттенок или просто запачкать.
Офицер побледнел.
— Император, вы шутите.
— Ты сам видел, что натворил этот корабль в порту.
Офицер отшатнулся, раскрыв рот и тяжело дыша, как человек, увидевший ночной кошмар. Он начал судорожно оглядываться — на изгородь, каменные скамьи, солдат, защищающих туннель.
Постум сделал шаг вперед и взял его за руку.
— Так что скажешь, капитан?
Их глаза встретились. С лица капитана исчезли сомнения; он сжал челюсти и вздернул подбородок.
— Вы справитесь с остальными, генерал?
Постум кивнул.
Сумятица возникла мгновенно. Сквозь завесу жестикулирующих фигур, сквозь толпу людей, стремящихся удержать равновесие на краю пруда, было видно, как Фанокл летит к безмятежным лилиям от кулака Постума. Тем временем офицер уже мчался ко входу в туннель, а Постум грузно шагал следом. Офицер выкрикнул приказ солдатам, охраняющим вход, и те расступились, словно живая ширма — раз-два! раз-два! раз-два! Постум с офицером скрылись в туннеле; охрана в боевой готовности осталась с одной стороны. Солдаты начали строиться в шеренги у пруда. Мамиллий, которому пруд перекрывал путь к туннелю, заметался, пытаясь найти кратчайший путь по суше. И только Император был по-прежнему молчалив и благороден, разве что немного более бледен и отстранен под угрозой свержения и гибели. Вскоре солдаты встали на ноги, а Фанокл выбрался из пруда, который Мамиллий наконец решился перейти вброд. Не веря в предательство офицера, они направились ко входу в туннель. Император зашагал следом. По дороге он бросил задумчивый взгляд на «живую ширму», которую дисциплина сделала бесполезной, и едва заметно повел плечами под тогой.
— Вольно, — ласково обратился он к ним, как к детям.
Внезапно их толкнул резкий порыв ветра из туннеля. Почти одновременно вздыбилась земля под ногами, и по ушам больно ударил оглушительный звук. Император повернулся к Мамиллию.
— Гром?
— Везувий?
Из воздуха над мысом, отделяющим сад от порта, донесся протяжный вой, потом звон металла — где-то совсем рядом — и шелест тисовой листвы. Присутствующие оцепенели от потрясения и только беспомощно переглядывались. Фанокл трясся всем телом. Из-за туннеля послышался топот ног — кто-то, спотыкаясь, спешил наружу. Наконец оттуда выбежал солдат — судя по алым с золотом знакам отличия, из войска Постума.
— Кесарь…
— Успокойся и докладывай.
— Он мертв…
— Кто мертв, и как это случилось?
Солдат пошатнулся, но овладел собой.
— Откуда мне знать, Кесарь? Мы возвращались в строй после… после смотра. Из туннеля прибежал генерал Постум, увидел, что мы боремся с огнем и начал звать остальных. За ним бежал один из ваших офицеров. И вдруг он согнулся пополам, у отметки VII. Вспыхнула молния, потом грянул гром…
— И на причале осталась дымящаяся дыра. Где Постум?
Солдат развел руками. Фанокл упал на колени и вцепился в полу императорской тоги. Но солдат смотрел мимо них, на ближайшую тисовую изгородь между прудом и нижней садовой террасой. Глаза его округлились от ужаса, и он с воплем бросился прочь.
— Колдовство!
Вне всякого сомнения, Постум следил за ними из-за тисов, поскольку среди ветвей виднелся его бронзовый шлем с ало-золотым плюмажем. Казалось, он занят стряпней: воздух над шлемом дрожал сильнее, чем от летней жары. Плюмаж постепенно менял цвет на коричневый. Тисовые ветви обуглились и скорчились. Шлем накренился, дернулся и повис среди ветвей — совершенно пустой.
— Подойди сюда, мой воин.
Солдат выполз из укрытия.
— Верховный Отец покарал генерала Постума на ваших глазах за бунт против Императора. Так и скажи своим товарищам. — Император обернулся к Фаноклу. — Иди и попытайся хоть что-нибудь исправить. Ты крупно задолжал человеческому роду. Отправляйся с ним, Мамиллий, теперь командуешь ты. По ту сторону туннеля тебя ждут большие возможности — так будь же на высоте.
Фанокл и Мамиллий вошли в туннель, и вскоре эхо от их шагов стихло вдали.
— Подойди сюда, госпожа.
Император опустился на каменную скамью у пруда с лилиями.
— Встань передо мной.
Девушка подошла и встала, где велено.
— Отдай это мне.
Она молчала, как будто надеясь, что драпировка защитит ее от посягательств. Император ничего не сказал, только властно протянул руку. Тогда она резко что-то вложила в его руку и поспешно поднесла кулачок к скрытому вуалью лицу. Император внимательно рассматривал вещь на ладони.
— Хотя из Постума мог выйти неплохой правитель, я, похоже, обязан тебе жизнью. Госпожа, позволь увидеть твое лицо.
Она не шелохнулась. Император смерил ее долгим взглядом и кивнул, словно обо всем догадался без слов.
— Понимаю.
Он встал, обошел пруд, встал над мысом, где теперь были видны волны.
— Еще одна страница истории, которую лучше забыть.
И швырнул латунную бабочку в море.
IV. Посол
Император и Фанокл возлежали друг напротив друга на низком столе. Стол, пол и зал, в котором они находились — все было круглое; по краям возвышались колонны, поддерживающие тенистый купол. В отверстии купола мерцало созвездие, фонари за колоннами излучали теплый приглушенный свет, расслабляющий и способствующий пищеварению. Где-то поблизости протяжно играла флейта.
— Получится, как ты думаешь?
— Почему бы и нет, Кесарь?
— Странный человек. Ты все измеряешь законами вселенной, а получаешь вполне зримые результаты. Зря я сомневаюсь. Мне надо набраться терпения.
Они ненадолго умолкли. К флейте присоединился голос евнуха.
— Фанокл, чем занимался Мамиллий, когда ты его оставил?
— Отдавал приказы направо и налево.
— Прекрасно.
— Приказы были неправильными, но люди повиновались.
— В этом и секрет. Он будет ужасным Императором. Талантливее Калигулы, но бездарнее Нерона.
— Мамиллий гордится царапиной на шлеме. Говорит, теперь осознал, что он — человек действия.
— Выходит, с поэзией покончено. Бедняга…
— Отнюдь, Император. Он говорит, действие пробудило в нем поэта, и он сочинил идеальное стихотворение.
— Не поэму?
— Эпиграмму, Кесарь. «Ефросиния прекрасна, но глупа».
Император сосредоточенно склонил голову набок.
— Но мы-то знаем, что она чрезвычайно умна и находчива.
Фанокл приподнялся на своем ложе.
— Откуда вам это известно?
Император стал перекатывать пальцами виноградину.
— Разумеется, я на ней женюсь. Не смотри на меня так, Фанокл, и не бойся, что я прикажу тебя задушить, когда увижу ее лицо. К несчастью, в моем возрасте это будет лишь видимость брака. Однако брак обеспечит ей безопасность, уединение и в некотором роде спокойствие. У нее ведь заячья губа, верно?
Лицо Фанокла налилось кровью, глаза выпучились. Император поднял указательный палец.
— Только юный глупец вроде Мамиллия мог принять болезненную застенчивость за надлежащую скромность. Скажу тебе по секрету и надеюсь, женщины меня не услышат, но я на собственном опыте удостоверился, что скромность придумали мужчины. Интересно, целомудрие — тоже наше изобретение? Ни одна женщина не станет так долго и упорно скрывать свое лицо, если в нем нет изъяна.
— Я не смел вам признаться.
— Думал, что я оказываю тебе гостеприимство ради нее? Увы Мамиллию и романтической любви! Персей и Андромеда! Он меня возненавидит. Император не имеет права на обычные человеческие чувства.
— Я сожалею.
— Я тоже, Фанокл, и не только о себе. Ты никогда не думал применить свой неординарный ум в медицине?
— Нет, Кесарь.
— Хочешь, объясню, почему?
— Я весь внимание.
Голос Императора звучал четко и деликатно, слова сыпались в тишине, словно галька.
— Я уже говорил, что ты высокомерен. И кроме того, эгоистичен. В своей вселенной ты одинок; есть только ты и законы природы, а люди — лишь препятствие и обуза. Я тоже эгоистичен и одинок, но все же считаю, что отдельные люди имеют право на независимое существование. Ох уж эти естествоиспытатели! Интересно, сколько вас в мире? Ваш целеустремленный эгоизм, ваша колоссальная преданность единственному делу способны стереть жизнь с лица земли, как я стираю пыльцу с этой виноградины.
Он принюхался.
— Однако довольно болтать. Сейчас подадут форель.
Подача блюд всегда представляла собой целый ритуал в исполнении дворецкого и слуг. Император тут же нарушил собственный завет.
— Интересно, не слишком ли ты молод? Или же, как бывает у меня, когда ты перечитываешь хорошую книгу, половина удовольствия состоит в том, чтобы погрузиться в то время, когда ты прочел ее впервые? Видишь, Фанокл, какой я эгоист! Если бы я собрался прочесть пасторали, то не перенесся бы в Римскую Аркадию, а вновь стал бы мальчиком, который разучивает отрывок для учителя.
Фанокл постепенно приходил в себя.
— Немного же пользы от такого чтения, Кесарь.
— Думаешь? Мы, эгоисты, включаем в свою жизнь всю историю человечества. Каждый из нас открывает собственные пирамиды. Пространство, время, жизнь — можно назвать все это четырехмерным континуумом… Ах, как плохо латынь приспособлена к философии! Жизнь — это личное мероприятие с заданной точкой отсчета. Александр не был великим полководцем, пока я в семь лет не узнал о его существовании. В моем младенчестве время было мгновением; но я обонянием, вкусом, зрением и слухом втискивал этот тесный миг в бескрайнее пространство истории.