— Да?
— Как племянник своего дяди, я не думаю, что когда-то буду испытывать нечто подобное. По отношению к кому-либо. Ты знаешь, я предпочитаю для секса андроидов, а с ними таких проблем нет: отключил и пока. Но… мне жаль. Мне действительно жаль.
Танатос медленно покачал головой.
— Я виноват. Мне не стоило ей доверять.
— Да, — ответил Амано сухо, — доверять не стоило. Когда играешь в то, во что мы тут играем, доверять вообще никому не стоит, это правило. Но если честно, то во всём этом нет вины твоей. Или её. Это только… знаешь, контекст.
— Контекст?
— А как это ещё назвать? Здесь, сейчас в этих обстоятельствах вы не можете быть возлюбленными, друзьями, близкими людьми. Это контекст ваших жизней.
— Структура данного момента… — пробормотал Танатос, вспомнив ещё одну книгу, с которой познакомила его Ли — одну из многих.
— Да, если хочешь, — поморщился Амано. — Но по мне, так контекст уместней. Жизни, которые зависят от тебя и от неё, миры, которые вас окружают, лидеры, которые говорят с вами из вирта, ваши потери, ваши предательства. Наконец, цели, цены, уже за них уплаченные… Это всё контекст, так? И слушай, только в сопливых сказочках двое могут дружить или любить вопреки такому. По крайней мере, когда в разгаре война. На деле контекст зачастую оказывается сильнее отдельных людей. И сильнее любви.
Эти слова вызвали вспышку бессильной ярости глубоко внутри.
— Я не понимаю, зачем ты мне этого говоришь.
— А что тут понимать. Вот помнишь мою мать, например? Она ведь филантроп. Первая женщина дома Эласто, та самая, которая посещает сотню благотворительных фондов за полгода и спасает золотистых панд.
— Кого?
— Эндемики с планеты Вефра. Редкостно уродливые твари, если ты спросишь меня. Понятия не имею, почему их назвали в честь вымерших медведей с Земли Изначальной… Не о том речь. Сам факт, что моя мать получила премию “золотое сердце Альдо”. Что, как ты понимаешь, не мешает ей всячески поддерживать идею “насаждения генетической разумности во имя всеобщего блага”. И усыплять мода-горничную, когда та отслужила свой срок. Мать не видит в этом ничего странного, весь круг диро не видит в этом ничего странного. Им невыгодно было бы видеть это самое странное, да, но здесь даже не про выгоду. Они этого не видят, потому что это их норма, их контекст. Я обычно напоминаю себе об этом, когда сталкиваюсь с очередным дерьмом. Я говорю себе: это просто их контекст. Так проще.
Амано холодно улыбнулся. Это был первый раз на памяти Танатоса, когда он заговорил о своей матери: раньше эта тема была большим табу. Да и весь разговор в целом казался неожиданным, особенно учитывая привычное хладнокровие Амано.
— Мать меня любит, насколько умеет, — продолжил он. — В её золотом сердце, пожалуй, хватает места, чтобы желать для меня самого лучшего. Но именно потому, скажи я ей, что пытаюсь дать власть модам, она бы тут же побежала к дяде. Причём для моего же блага — или, по крайней мере, она на тот момент искренне в это верила бы. Не потому что она не любит меня. Просто это — её контекст… Я, в свою очередь, должен время от времени проводить время с кругом диро. Я улыбаюсь, и обсуждаю с ними дела и детей, присылаю и получаю подарки. Некоторые из них мне нравятся, знаешь? Интересные, яркие, притягательные люди. Приятные, с равными так точно. Но, если наша задумка удастся, многие из них скорей всего либо сдохнут, либо закончат свою жизнь в тюрьме — или на что там хватит вашей фантазии. Я выбрал вас, и это цена. Я знаю, глядя на них, какую судьбу им готовлю, и это уже мой... контекст.
Танатос молчал. Он никогда не задумывался об этой стороне жизни Амано, никогда не думал о том, чем тот платит за сомнительное удовольствие — быть на стороне восстания модов.
Танатос почувствовал, как злость уходит, а на смену ей накатывает странное отупение, опустошение, буквально пригибающее к земле. Ему случалось испытывать подобное в лабораториях, во время особенно хитровыкрученных психологических экспериментов. Но — не в такой степени.
— Ещё раз: зачем ты мне это говоришь?
— Чтобы ты не занимался поиском правых и виноватых. Вы оба не хороши и не плохи, вы просто на своих местах. И в своём контексте. Ненависть в данном случае деструктивна, уж поверь. Я проходил.
— А боль в груди? — он не собирался спрашивать, но у него вырвалось почти помимо воли. — Горечь во рту, странное давящее чувство по всему телу, затруднённое дыхание? Я проверил жизненные показатели, они в норме.
— Так ощущается беспомощное горе, — сказал Амано. — Оно приходит за злостью. Его чувствуешь всегда, когда контекст оказывается сильнее тебя. Это я проходил тоже.
Танатос собирался ответить, но его прервал сигнал.
Пора было возвращаться в реальность. К их контексту.
— Начинается.
— Да. Начинается.
*
“Воины Гвады! Битва за Гэлло проиграна. Сдавайтесь в плен, и вам будет даровано помилование. Каждый сдавшийся офицер получит статус гражданина. У вас есть слово Канцлера Альдо!”
Это сообщение, в разных вариациях, но неизменное по сути, передавалось по всем каналам связи, до которых альды только могли дотянуться. Образно говоря, оно гремело из каждого чайника — чем бы ни был в конечном итоге этот самый “чайник”, Танатосу нравилась идиома.
Разумеется, немногие гвадцы сдавались. Кого-то останавливали командиры, кого-то — патриотизм и жажда мести за погибших, кого-то — банальный здравый смысл. Разумеется, не то чтобы обещаниям диро Эласто совершенно не имело смысла верить, но… Скажем, будь сам Танатос по другую сторону, он бы определённо выбирал из вариантов “умереть в бою” и “сбежать по-тихому”. Сдаваться на милость альдов, прекрасно зная эту самую милость, он не стал бы точно.
Впрочем, не то чтобы альды были в этом так уж одиноки. В одну из их последних встреч (и ему ещё тогда стоило насторожиться, серьёзно, но он упорно не хотел замечать очевидных звоночков) Ли сказала: “Война — это никогда не битва добра со злом. При самых справедливых раскладах, война — это битва большего зла с меньшим злом.” И, насколько Танатос знал, судьба пленных альданцев была просто ужасна. Особенно если речь шла о модификантах.
Моды не были частью никаких военных соглашений. Их ничего хорошего не ждало ни по ту, ни по эту сторону: одни их эксплуатировали, пользуясь полностью зависимым положением, другие — ненавидели и боялись, перенося на них всю вину, всю злость, не признавая за ними никаких человеческих прав.
Таков в этой войне был их контекст.
Тем не менее, факт остаётся фактом: гвадцы сдавались довольно редко. И чаще именно офицеры, которые действительно рассчитывали выторговать нечто в обмен на свою лояльность, а также публичные заявления о прозрении и принятии идей генетической разумности как единственного допустимого курса развития общества.
Так что, когда в сторону флагмана с планетки М-254-а медленно поднялся знакомый корабль, отсвечивая на всех частотах так называемым “белым флагом” (универсальным кодом, символизирующим готовность сдаться в плен), никто особенно этому не удивился.
— У нас перебежчик, судя по коду — из старших офицеров, — отрапортовал Ироро.
— Хорошо, — усмехнулся генерал Дро. — Известно, кто?
— Личный порядковый номер С-2156. Исходя из наших баз данных, это Лиана Брифф, лейтенант, по некоторым данным, уже капитан. Приписана к крылу “Гнев”. В прошлом — кибергонщица.
— Кибергонщица? Серьёзно? Хорошо хоть не стилист, — покачал головой зам Эджо. — А нам среди пленных и такое встречалось, можете вообразить? Это совершенно обескураживает. Они там совсем с ума сошли с этой своей генетической ограниченностью! У нас-то выбора нет, мы воюем и выполняем свой долг. Но они могли бы, как положено, выставлять навстречу нам модов, а не замороченных агитками людей-гражданских! Кто вообще так воюет?
— О, мой друг, это же гвадцы, — скривился Ироро. — Они — лицемеры, не желающие признавать, что будущее наступило. Они цепляются за древность, как за спасательный круг, и не хотят видеть, что тот давно прохудился. Их граждане просто не понимают, какую услугу мы им в конечном итоге оказываем, избавляя от совершенно невменяемого руководства, не желающего двигать прогресс. Кровь всех этих несчастных замороченных граждан — на их, и только на их руках. Мы всего лишь делаем то, что необходимо, ради процветания этой великой галактики.
— Всё так, — кивнул генерал Дро. — Мы не отвечаем за то, как Гвада выбирает себе военных. Факт остаётся фактом: вступив в гвадскую армию, эти люди, независимо от их генетического потенциала, становятся нашими врагами, подлежащими уничтожению. Впрочем, в данном случае нужно будет проверить, насколько эта, с позволения сказать, “кибергонщица” может быть адаптирована и полезна разумному гвадскому обществу. Так что, принимаем её сдачу.
— При всём уважении, это очень похоже на ловушку, — протянул Амано. — На мой вкус, слишком похоже.
— Я вас прошу, — скривился Ироро, — что они могут нам противопоставить?
— Не скажите. Нам сложно оценить масштаб техники, которая ещё могла у них остаться, но по самым оптимистичным прикидкам где-то находится неучтённая маскировочная установка, а также несколько боевых робокораблей класса “Рейнджер”. Это действительно может быть проблемой.
Генерал Дро пожевал губами.
— Ваши предложения?
— Предлагаю выслать навстречу бронированный перехватчик, захватить в плен пилота, а корабль привести на буксире. Я лично мог бы руководить операцией.
— Можем ли мы рисковать вашей жизнью, диро? — насмешка в тоне генерала не была ощутима. Почти.
— Бросьте, генерал, — усмехнулся Амано. — Я — глаза и уши дяди здесь и сейчас, но я вполне готов умереть, чтобы место моё занял кто-то другой. Жизнь моя не принадлежит мне, она принадлежит лишь Канцлеру и Коалиции. Но в данном случае не думаю, что понадобятся жертвы с моей стороны: щиты оградят меня, а лок-генерал Танатос подстрахует. С другой стороны, я также один из лучших переговорщиков, техников и пилотов, которые вам сейчас доступны. Учитывая природу своих модификаций и статус диро, я намного быстрее смогу сделать выводы об истинных целях перебежчицы. В которых я сомневаюсь, и это официальное заявление; я считаю, что мы имеем дело с классической вариацией на тему троянского коня. Я не хочу тащить его на флагман без проверки.