— Как же! От твоей “обескураженности” вирт коротило. И теперь я понимаю, почему. Как же, какая-то соплячка перелетала бога…
Он сжал её ладонь чуть крепче.
— Признаю, это было неожиданным опытом. Забавно, но в лаборатории нам тогда внушали две разом противоположные вещи: с одной стороны, мы были собственностью и ходячим оружием, но с другой стороны — символами генетического совершенства, непобедимыми и бессмертными…
— Как и положено богам. А ещё богам положено беситься, когда люди превосходят их в чём-то. Как там было с той ткачихой, которую превратили в паучиху?
— Примерно, — хмыкнул он. — Я привык считать, что никому меня не победить. И когда, скажем, “какая-то соплячка” сумела сделать это, пусть и с жульничеством…
— Я не жульничала.
— Ой, я тебя прошу…
— Игра с кодом — не жульничество. Просто не самый чистый метод.
— Как скажешь. В любом случае, выходка “соплячки” вызвала у меня два равносильных желания.
— Дай угадаю: отыграться и…
— Да. И узнать эту соплячку поближе.
Она поймала себя на том, что улыбается. И тут же мысленно выругалась распоследними словами.
— Прекрати это делать!
— Делать что? — уточнил он невинно. — Всего лишь воспоминания, Ли. Они наши, нравится нам это или нет.
— Воздействие на определённые центры мозга, да? Те самые, что отвечают за память?
— Разве что самое слабое. Лёгкий толчок, не больше — и тот с учётом твоих прошлых травм, разумеется. Не думай, что я пытаюсь навредить. Или манипулирую тобой. Разве что слегка, но ради…
— Ради благой цели? Как я — тобой? — оскалилась она. — Брось, о-боже-смерти. Если уж мы действительно решили устроить тут вечер сопливых воспоминаний, то давай вспоминать до конца. И опустевшие планеты, покрытые радиоактивным пеплом, и погибших товарищей, и предательство, и сражения. Если тебя так тянет говорить, то давай поговорим. О том, что твой брат был именно тем, кто убил мою сестру и нерождённого племянника; о том, что ты убил моих товарищей; о том, что я предала тебя и превратила нашу любовь в оружие против тебя; о том, что из-за меня ваше восстание повисло на волоске. Если настало время читать хронику воспоминаний, то давай делать это, не пропуская строчек.
Он помедлил, как будто взвешивал вероятности, но после ответил тихо:
— Что же, ты права. Давай говорить. Я предпочёл бы, конечно, чтобы ты была в лучшем состоянии, но, выбирать не приходится: судя по тому, что я услышал, мы и так непозволительно затянули этим разговором. Итак… ты пошла в добровольцы, когда погибла сестра?
— Наверняка же читал моё досье.
— Как и ты — моё. Но смею верить, мы с тобой не настолько далеко прошли по этой дороге, чтобы за досье окончательно перестать видеть живых людей.
Хотела бы она быть в этом уверена.
— Говори за себя.
— Сказала мне женщина, которая жрёт себя поедом из-за того, что пришлось убить бывших сослуживцев. Которые, смею заметить, пытались убить её саму.
— Туше.
Они помолчали.
Это был странный вечер, странные обстоятельства, странная тишина… Возможно, им не стоило заходить так далеко. Возможно, им стоило бы похоронить и чувства, и память, пока это не уничтожило их обоих. Но она поймала себя на том, что просто не может повернуть обратно, даже если знает, что это необходимо.
Она хотела бы верить, что дело в его воздействии на её мозг.
Она хотела бы, но не видела смысла лгать себе ещё и в этом.
— Наши родители погибли довольно молодыми, задолго до войны. Испытания нового мега-робота, которые пошли не так. Позже, уже в должности леди Авалон, я подняла материалы того дела и узнала, что их убрали ради блага Короны. Что иронично.
— Иронично? Какой… интересный выбор слова.
Она пожала плечами:
— Иронично, потому что, хотя у меня и возникали некоторые подозрения по поводу родительской смерти, я сама себя одёргивала. Мол, совсем уж теория заговора, попытка придать тайный смысл случайностям и прочее… Забавно, когда дикие теории заговора внезапно превращаются в твою обыденную реальность, даже ежедневную рутину. А говоря о родителях, там вышла грязноватая история. Экспериментальный робот, мобильная база на одной из выкупленных у ЗС для таких целей периферийнх планет. Сам знаешь, Гвада граждан всегда ценила и на своих территориях гадить не любит. А для Земного союза это была совершенно обычная практика: территорий много, толку с некоторых из них мало, вот они время от времени и сдают в аренду Гваде, вместе с жителями и прочим. На самом деле, в итоге частенько оказывается выгодно всем, включая тех самых жителей: ЗС обычно отдаёт под такие дела те планеты, на жителей которых давно махнул рукой. Бюджета там не хватает, руки не доходят, все дела… А у Гвады, при всех плюсах и минусах, нельзя отнять определённых стандартов в социальной сфере. И, если уж эта территория пока что наша, то о жителях мы заботиться должны. Не так, как о гражданах, понятное дело; но построить нормальную инфраструктуру, создать рабочие места, школы для детей тех, кто работает на наших объектах, больницы, орбитальные станции, прочее, прочее… В общем, обычно гвадские объекты были скорее удачей для периферийных планет ЗС, но там случилось именно то, из-за чего Гвада не хотела ставить это на своей территории: испытания пошли очень не так. Настолько, что по сюжету этого “нетака” вполне можно было бы снять остросюжетный фильм времён начала космической эпохи: спятивший искин, восстание машин, роботы, убивающие всё, что под руку подвернётся и клепающие себе подобных… Веселье, в общем. Всем советую.
— О да. Звучит действительно весело. По крайней мере, взглянуть было бы интересно.
— Вот-вот… В итоге, понятное дело, наши эту проблему решили. Даже планету взрывать не пришлось, повезло. Тем не менее, жертв среди местных было много. Семизначное число. Разумеется, историю замяли — не первая, не последняя. Но мой отец, автор того самого недоброй памяти спятившего искина, допустил серьёзную стратегическую ошибку: он взял с собой на эту базу маму. А уж она, будучи человеком другого профиля, не была готова ни к такого масштаба жертвам, ни к замалчиванию истинной подоплёки событий. Она попыталась связаться с журналистами, дать делу ход, ещё и отца каким-то образом перетянула на свою сторону. И тогда мой предшественник, тот, кто до меня сидел в этом кресле, отдал приказ. Родители погибли от несчастного случая.
— Мне жаль, — заметил Танатос тихо.
— Это было давно. И, если честно, то для меня с их смертью мало что изменилось: они были типичными слугами Гвады, всё время которых принадлежит стране, науке, искусству — но не их детям. В этом смысле их смерть не слишком много для меня изменила, я и до того видела их не то чтобы часто. Моим миром как были, так и остались вирт, нянька-робот, школа для одарённых детей при Брайдинском университете… И Камилла, моя старшая сестра. Она всегда заменяла мне родителей, семью и друзей. Она была для меня всеми вышеперечисленными. Одна проблема: мы с ней всегда смотрели на этот мир по-разному. И, чем старше мы становились, тем глубже прорезалось это противоречие.
Она откинулась на ложемент, прикрыла на миг глаза. Казалось, что всё это переболело, но только казалось — там, в глубине, всё ещё болит.
Постоянно болит.
— Сестра делала всё, чтобы быть достойной родителей. Растила меня так, как будто сама была мне матерью, делала карьеру в программировании и робототехнике, старалась вращаться в соответствующем обществе, старательно поддерживала родительские связи. Она очень хотела бы пойти по стопам отца, работала ради этого, как проклятая. Но у неё не получалось, и никакие технические апгрейды не могли этого заменить. В этом не было её вины. Всем известно, вирт-програмирование — специфическая сфера, в ней много зависит от врождённых данных. Особенности мозга, которые пока что не поддаются корректировке. И, к сожалению, у Миллы не было этих природных способностей.
— Но они были у тебя, — отметил Танатос понимающе. — И впечатляющие.
Из песни слов не выкинешь, верно?
— Да, у меня были задатки. Как я позже узнала, в досье я значилась как “потенциально более блестяще одарённая”, чем мой отец. Когда я покончила со школой и должна была поступать, сразу несколько факультетов Высшего Института Робототехники были готовы сделать мне предложение.
— Но ты отказалась, сбежала с Брайдины и присоединилась к клубу вирт-гонщиков, — она видела в его глазах понимание и улыбку.
— Верно. Сестра, как ты можешь представить, была в ярости. Теперь, с высоты опыта, я прекрасно могу представить её разочарование и шок.
— Ты не хотела стать частью системы, которая убила твоих родителей, — неожиданно резко ответил Танатос. — Что важнее, ты отказалась принимать то будущее, которое они для тебя приготовили, делать то, что тебе навязали в силу твоего происхождения, подчиняться непререкаемому авторитету. Это закономерно. Это нормально. Ты сама говорила мне, что выше нашей внутренней свободы у нас нет ничего; ты сама, первая, научила меня этому.
Что же, лучше бы он её ударил.
Нутро обожгла злость.
— Я же тебе сказала, Танатос: её больше нет. Той девчонки по имени Ли, которая верила во всякие глупости. Помнишь, я сказала тебе, что выбор есть всегда, что каждый из нас свободен. Ты спросил в ответ: “Ты действительно в это веришь?”, и тогда я подумала, что ты ужасно драматичен? Так вот, теперь я знаю: верить во что-то подобное действительно было смешно. Это почти как мир во всём мире, или настоящие боги смерти, или призраки, или дух прошлого Рождества — сказки разной степени убедительности для взрослых детей. Но мы-то больше не дети.
— Ну да, не дети. Я никогда не был ребёнком, чисто технически. Но, спасибо тебе за это, понимаю аллюзии. И не могу не отметить, что вера во многие вещи зависит от точки зрения. Мы вот друг для друга вполне себе “духи минувшего Рождества”, нет?
— Ха-ха. Смешно.
— Надеюсь; там, где я вырос, никто не учил нас быть смешными, потому мне всегда приходится действовать в этой области наугад. Впрочем, я отвлёкся, а мы ещё не закончили со своими мрачными историями. Итак, твоя сестра была в ярости…