– Отойди! – рявкнула Зайзи. – Ты ее ранишь! Уже ранил!
– Нет, – запротестовала я, но сорвавшийся с губ звук больше походил на мяуканье котенка.
Моей шеи коснулась рука – рядом сидела мама. Она что-то пробормотала Зайзи.
«Сосредоточься, Ай». Я попыталась вытолкнуть из головы мысли о своем обожженном теле. Выгнула шею, чтобы через сестру посмотреть на Сайона.
Увиденное разбило мне сердце.
Он висел в воздухе, неспособный взаимодействовать с моим смертным миром, с выражением страшной муки на лице. Она настолько исказила его красоту, что он больше не походил на десятки картин, рисунков и скульптур, которые я с него сделала. Он выглядел так, словно сам страдал от ожогов. Словно это его сердце билось в конвульсиях и истекало кровью на половицах, а он ничего не мог сделать, чтобы вернуть его в опустевшую грудную клетку. Он потянулся ко мне, напрягаясь так, словно нас разделяли целые каньоны.
И от этого жеста боль в моих пульсирующих ранах вспыхнула еще ярче.
– Сатто! – В обугленной спальне недалеко от меня внезапно оказался При, он опустился на одно колено. – Нужно торопиться.
Позвоночник охватила новая волна жгучей боли. Я закричала. Зайзи держала меня за плечи, и только тогда я поняла, что мама наносит на раны лекарство. Сайон ярко освещал комнату, и, опустив взгляд, я увидела свою растерзанную кожу: красную, обугленную, покрытую волдырями. К горлу подступила желчь.
– Помоги ей, – прошептал Сайон. – Прошу.
Мгновение спустя При уже был рядом со мной. Зайзи замешкалась, но, явно не желая прикасаться к странному существу, отодвинулась. Руки При легли мне на плечи, и по коже разлилась благословенная прохлада. Она меня не исцелила, но немного уняла агонию. Позволила разобраться в мыслях.
Не отрываясь от меня, При повторил:
– Сатто…
Я оттолкнула Зайзи.
– Выживу, – простонала, но даже сейчас боль была такой сильной, что я почти об этом жалела. Я встретилась взглядом с Сайоном. Своей позой – плечи поникли, голова опущена, спина согнута, – он лишь отдаленно напоминал того Сайона, которого я знала. Он не смотрел мне в глаза.
– Взгляни на меня! – потребовала я.
Он повиновался. Будь я в лучшем состоянии, его потрясающий облик внушил бы мне благоговейный трепет. Однако сейчас ни в сознании, ни в израненном теле не оставалось места для благоговения.
– Возьми меня с собой, – выдавила я.
– Айя, – руки мамы у моих ожогов замерли.
Я продолжила, изо всех сил стараясь не обращать внимания на обожженную кожу:
– Возьми меня с собой. Сделай звездной матерью.
Чувство вины на лице Сайона сменилось потрясением, даже гневом.
– Нет.
С таким же успехом он мог бы залепить мне пощечину своей огненной рукой.
– Как ты смеешь…
Он подплыл ближе, но не слишком, чтобы не навредить мне.
– Звезда должна умереть, прежде чем родится другая. И даже если возникнет необходимость… ты умрешь. – Его голос, хоть и тихий, был тверд, как гранит в его соборе в Элджероне. – К тому же… – Он помолчал. Окружавший его ореол небесного света задрожал. – К тому же я причиню тебе боль. – Его взгляд переместился на кровавое месиво на моей спине, он помрачнел. – Еще больше боли. Я этого не вынесу. Не вынесу, если ты будешь смотреть на меня так, как смотрели звездные матери. Я не посмею истерзать твой дух.
– Но…
– Айя. – Он произнес мое имя так нежно, что на глаза навернулись слезы. – Из всех законов Вселенной, связывающих меня, необходимость делать смертных звездными матерями ненавистна мне больше всего.
Я вся задрожала. От ожогов, от разбитого сердца, от того, как рыдала душа. Тихо, едва слыша саму себя, я спросила:
– Разве я тебе не нужна?
Он приблизился, его жар, хоть и сдерживаемый, почти обжег Зайзи, и она отпрянула. Прохлада от рук При усилилась, у меня даже застучали зубы. Энера не сдвинулась с места. Сайон присел на корточки, по-прежнему не касаясь пола. В глазах – отчаяние, губы искривлены мукой.
– Я не могу быть с тобой.
У меня по щеке скатилась слеза.
– Всякий раз, когда я любил, я терял. – Его голос был подобен тлеющему угольку, последнему, оставшемуся в море пепла. – Таково Мое бремя.
К горлу подступали рыдания. Я потянулась к нему, несмотря на вспыхнувшую по новой боль в ожогах. Однако не успела я приблизиться даже на длину ладони, как его аура обожгла мне кончики пальцев, и я инстинктивно одернула руку.
Сайон опустил голову. С его щеки скатились тончайшие частички сусального золота. Он поймал одну, парящую в воздухе, и удивленно на нее воззрился, как на свои руки в тот день, когда впервые проснулся в моей постели. Словно не видел ничего подобного прежде.
Словно не знал, что способен плакать.
– Сатто, – настойчиво повторил При.
Сайон отплыл, оставляя за собой дорожку из золотистых искр, кружащихся в воздухе. Вглядываясь в мое лицо, он соединил вместе пальцы и свернул собственный свет в спираль, пока она не затвердела, превратившись в золотое кольцо. Сайон позволил ему опуститься на обугленную тумбочку.
– Мы всегда будем связаны, Айя Рожанская, – слабо проговорил он голосом, полным тоски и сожаления – в нем было все то трагическое, о чем пишут поэты или изображают художники. – Я всегда буду за тобой наблюдать. Когда ты почувствуешь на лице свет Солнца, знай: это Я. Всегда Я.
Из глаз ручьями лились слезы, и не только потому, что При отошел и холод его рук исчез.
– Сайон, нет! Прошу!..
Но что еще нам оставалось?
Он склонил голову. От ослепительной вспышки у меня перед глазами заплясали темные пятна. Когда они рассеялись, Сайон и При исчезли.
Часть 2
Он провел пальцем вниз по моему позвоночнику, а губами – по шее, бормоча что-то на языке, слишком прекрасном для понимания.
Его слова походили на обещание.
Глава 11
Взошел Солнце.
И поднимался каждое утро уже три недели. Словно никуда не пропадал.
Вот только он пропал. И мне еще предстояло почувствовать его теплые лучи, падающие на меня сверху. Мне еще предстояло выйти на улицу.
Сайон сильно меня ранил. Во всех возможных отношениях. Не нарочно. Я его не винила – даже на пике отчаяния, даже корчась от боли. Даже когда сама того хотела.
Он хотел остаться. И стыдился своего желания.
Вспоминая его сияющее лицо со страдальческим выражением, когда он взглянул на меня, прежде чем исчезнуть, я чувствовала, словно меня рассек только что выкованный серп. Каждый раз.
Воспоминание причиняло больше боли, чем раны.
А раны были серьезными. Совершенно отвратительными. От таких ожогов мне полагалось умереть, и лишь благодаря При удалось выкарабкаться. Они заживут, если только я не занесу инфекцию, впрочем, Зайзи накачала меня таким количеством лекарств, что вряд это возможно. Тем не менее обожженная кожа походила на почву во время засухи: красно-черная, с корками, сочащаяся лимфой.
Лекарства и травы Зайзи мало чем помогали. Для подобных увечий не существовало бальзама. Вероятно, Сайон знал о положении наших дел, поскольку через три дня после своего ухода прислал ко мне Тью.
«Тью» – примерное написание ее имени, которое по звучанию больше походит на чихание новорожденного ягненка, чем на слово. Тем не менее это простое имя полностью отражало ее суть. Она была божком, не похожим ни на одного их тех, которых мне доводилось видеть. Ростом с мое предплечье, без лица или других человеческих частей тела. Она представляла собой треугольник, на вершине которого парил кружок с вырезом в форме полумесяца, словно на ней была половинка нимба. Она была такой тонкой, что походила на рисунок на бумаге, только более плотная, по цвету – нечто среднее между розовым, лавандовым и белым, все сразу, тем не менее… не совсем. Точнее ее никак не опишешь.
Тью ухаживала за мной, порхая по комнате и перетаскивая вещи гораздо большие, чем она сама: ведра, тарелки, одеяла. Порой она исчезала на несколько часов и возвращалась со странными мазями и эликсирами из неведомых уголков света. Зайзи при возможности всегда сперва внимательно изучала эти дары, прежде чем позволить им коснуться моей кожи, однако божок никогда не выказывала ни малейшего нетерпения или возмущения.
Когда я спросила ее о Сайоне, Тью лишь прощебетала:
– Меня назначили вашей помощницей, Л’Айа.
Даже спустя три недели, проведенные в постели, даже после лечения родных и Тью мне все еще было больно лежать. Больно что-либо делать, даже дышать. По правде говоря, я не рыдала постоянно только потому, что это вызывало боль. Поддаваясь отчаянию, я содрала не одну корку с ран.
Теперь я хотя бы могла шевелиться, но у меня не возникало желания встать со своего тюфяка на полу, заменившего сгоревшую кровать.
Разумеется, родные относились ко мне терпеливо. Они видели кровь и гной, пятнавшие мои бинты. С этим они могли справиться и справлялись. Однако они не видели и, вероятно, не понимали моей внутренней пытки. И, честно говоря, на месте мамы или бабушки я бы тоже не поняла. Сайон пробыл с нами недолго, а Айя Рожанская не из тех женщин, которые теряют голову из-за мужчины и связывают с ним все свое счастье. Она не такая слабая.
Вот только Сайон – больше, чем просто мужчина. И я в самом деле окунулась в любовь с головой. Я была словно слепая, которая внезапно прозрела, а потом вновь лишилась ярких красок окружающего мира. Я никогда не чувствовала себя такой опустошенной. Даже после смерти дедушки. Или после смерти Эдкара. Эта боль… не получалось взять над ней контроль. Не получалось к ней приспособиться.
Меня радовало, что у Тью не было глаз, поэтому хотя бы одно существо на ферме не смотрело на меня с жалостью.
Невзирая на самоотверженность божка и возвращение дневного света, Зайзи осталась с нами, чтобы помочь с фермой и со мной. Я испытывала к ней бесконечную благодарность. Они с Энерой и Катой по очереди ухаживали за мной, следуя инструкциям Тью: меняли повязки, прочищали раны, наполняли желудок едой и лекарствами.