Луна отпрянула, едва не выронив дубинку. В этот момент она походила на девочку-подростка, маленькую и уязвимую. Однако иллюзия невинности быстро развеялась, сменившись подозрительным прищуром.
– Зачем это?
Я указала на глину и гипс.
– Приходится работать в темноте. Я не могу пользоваться глазами, только руками. Мне нужно узнать твое лицо на ощупь.
Ее брови опустились еще ниже. Повернув голову, она провела пальцем по самому большому из шрамов на лбу, а спохватившись, отдернула руку.
– Или дай мне свет. – Для этого, вероятно, потребуется вытащить меня из Забвения, так что я не возлагала на этот вариант никаких надежд.
Она дернулась. Замешкалась. Я не возражала – чем дольше она тянет, тем дольше я наслаждаюсь ее светом. Я перевела взгляд на свои творения и увидела их недостатки. Со своим талантом я бы уже закончила. Работать в одиночестве и темноте и так было испытанием, но, по крайней мере, в пальцах была бы ловкость, а в сердце – уверенность.
В голове всплыл Сайон, как он часто делал, но я его прогнала. Во-первых, потому что сейчас воспоминания о нем только вызывали отчаяние. Во-вторых, я боялась, что враг угадает мои мысли и начнет надо мной глумиться.
Я чуть было не спросила ее о войне, однако, когда вновь на нее взглянула, она вся съежилась, как ребенок, и… мне стало ее жаль. Я презирала себя за иные чувства к ней, помимо ненависти, тем не менее в груди щемило от сострадания.
Сжав губы в тонкую полоску, я подошла к ней. Она отпрянула, испугавшись прикосновения, но я не пыталась ничего сделать.
– У меня тоже есть шрамы, – прошептала я, положив руку на живот. – Их видят божки, так что, полагаю, и ты тоже.
Ее темные глаза метнулись к моему животу.
– Было ужасно больно. – Я говорила нежно, осторожно, словно обращалась к птице, которая может испугаться и упорхнуть. – Они все еще побаливают.
Медленно, крайне медленно ее глаза поднялись к моим. На мгновение я увидела заключенную в ее покрытом шрамами теле бессмертную душу. Увидела скрытую глубоко внутри уязвимость и печаль. Я увидела человека.
Затем она моргнула, и все исчезло, сменившись тьмой, еще более плотной, чем та, что нас окружала.
– Пытаешься мне посочувствовать, смертная? – проговорила она хрипло и резко. – Твоя жизнь меньше, чем вздох, по сравнению с моей. Твоя боль – ничто.
Я промолчала.
Издав низкое горловое рычание, Луна отвела взгляд. Замешкалась.
– Ладно! – наконец сдалась она. Возможно, ее мысли обратились к договору – она согласилась снабдить меня необходимыми материалами, а что было более необходимым для портрета, чем ее лицо? Или, возможно, мне удалось до нее достучаться. – Трогай, только живее.
На дрожащих ногах я преодолела разделявшее нас расстояние. Она стояла неподвижно, выжидая, но не смотрела мне в глаза. Я закрыла свои, поскольку именно так мне предстояло работать. Опасливо ощупала ее волосы и линию роста волос, широкий лоб, надбровные дуги, веки, нос, щеки, губы, челюсть и подбородок. Пальцы быстро проскочили мимо самых больших шрамов. Я боялась ее разозлить.
Закончив, я поблагодарила Луну, отчего она вновь взглянула на меня с подозрением.
А затем исчезла, и вернулась тьма.
Я еще не раз звала Луну, когда забывала форму ее подбородка, высоту лба или толщину шеи. Я звала ее, даже когда знала, что передала черту правильно. Не только чтобы перепроверить, но и потому, что на краю сознания начало опасно маячить безумие, и сдерживала его лишь Луна. Ее голос, компания, свет.
Порой она приходила не сразу – в конце концов, она вела войну. Но появлялась всегда. Всегда с недовольством и претензиями, однако с каждым разом они звучали все менее искренне.
Я вспомнила маму. Ее нежные речи. Кроткую душу. И как бы мне ни было больно, я вспомнила Сайона. Его спокойствие, уравновешенность. Я попыталась перенять эти качества, чтобы смягчить свою резкость и приглушить злобу.
– Ты выглядишь усталой, – заметила я однажды, осматривая руки Луны, которые, впрочем, не собиралась воссоздавать. В годы ученичества, помимо лица, сложнее всего было изображать именно руки.
Она нахмурилась.
– Конечно, я устала.
Я кивнула, не встречаясь с ней взглядом.
– Как долго ты с ним сражаешься?
Ее пальцы напряглись.
– Я сражаюсь гораздо дольше, чем способен вспомнить твой народ. Все, что у меня есть, я отвоевала с боем.
Ослабив хватку, я взглянула на нее.
– Разве тебе этого не достаточно?
– Нет, – ответила она. Мгновенно и уверенно. А затем добавила, так тихо, будто и не мне вовсе: – Ничего никогда не будет достаточно.
– Поживее! – рявкнула Луна. Я не слышала в ее голосе такой злобы уже… очень давно.
Я быстро заморгала, привыкая к внезапно появившемуся в бесконечной тьме серебристому свету. Я запнулась о гипсовую форму, и она разбилась вдребезги. Сердце упало в пятки, пока я не осознала, что сломала одну из неудачных работ.
У меня не было времени ее поднять, чтобы рассмотреть и определить ошибки. Луна никогда не позволяла использовать свой свет для работы.
– Что случилось? – спросила я, щурясь.
Она ядовито усмехнулась.
– Одна назойливая смертная возомнила, будто я обязана выполнять все ее прихоти. – Она вытянулась, как струна, и прошипела, чтобы я приступала к работе.
Мои прикосновения были весьма интимными. Полагаю, она привыкла к ним, поскольку даже не вздрогнула, когда я провела большими пальцами по ее скулам, по глубокой борозде, появившейся в результате очередной древней войны.
– Ты… проигрываешь? – прошептала я.
Луна что-то прорычала. Ей не нравилось, когда я совала нос в ее дела. Помолчала несколько минут. И сказала:
– Сегодня я потеряла хорошего солдата. – Ее голос стал хриплым, затем громким, будто она проталкивала слова сквозь эмоции. – Очень… важного для меня.
Мои руки замедлились.
– Божка?
Луна дернулась.
– Ну разумеется! Стала бы я переживать о смертном! – Она отвела взгляд. – Пусть их у меня не так уж много.
Я кивнула, держа руки при себе.
– В Элджероне я знала одну женщину… Она поклонялась тебе.
Ее лицо резко повернулось ко мне, выражая любопытство, и я продолжила:
– У нее дома была комнатка, увешанная белыми украшениями. Без окон, без свечей. Она считала, что неуважительно впускать больше света, чем необходимо. – Комната была скорее укромной нишей: женщина жила на скудные средства. Я увидела ее случайно. У нее были проблемы с ногой, и я по просьбе ее дочери – моей соседки – принесла ей корзину овощей. Очень многие в Рожане, да и на всей Матушке-Земле, поклонялись Сайону, даже после временной победы Луны. Многие считали кощунством поступать иначе.
Луна прикусила губу.
– Я тебе не верю.
Однако она не спешила уходить, хоть и хранила молчание, и я рассказала ей все, что помнила о той женщине и нише, пока ей не надоело меня слушать и она не оставила меня в Забвении одну.
Я была близка к завершению. Во время работы из глаз лились слезы, поскольку это было лучшее творение, которое я когда-либо создавала. В моих руках оно казалось… настоящим. Словно я сама была внутри глины, и с каждым осторожным движением стека и кисти я раскрывала немного больше саму себя. Во мне начало зацветать странное ощущение – как первый весенний бутон. Оно причиняло боль, но постепенно я узнала в нем надежду.
Вдруг рука соскользнула, и я раздавила цветок целиком и полностью.
Нос был испорчен. Я пошарила пальцами, пытаясь нащупать ноздри, переносицу. Пытаясь вернуть его на место. Но чем больше я пыталась, тем больше неуклюжие пальцы его портили, пока он не превратился в обычный холм глины, и…
Я сжала стек в кулаке и с визгом вонзила в скульптуру, рассекая от макушки до шеи. Глина противилась удару, словно в попытке задержать мою руку. Я успела потерять много энергии, тем не менее в теле еще оставались силы, поэтому удар и вышел сильным.
Позже я тяжело дышала, упершись руками в колени, словно обежала весь Рожан. «Дыши», – пожурила меня Зайзи, и я попыталась последовать совету сестры. Боги, я правда пыталась. Вдох, выдох. Вдох, выдох.
Позже я сдалась – в таком месте покоя не найти – и вытянула руки, выискивая дрожащими пальцами расщелину на бюсте, на создание которого я потратила так много времени. Можно было бы исправить нос, останься в моем напряженном мозгу хоть капля терпения. Могла ведь исправить! Могла…
Стоп.
Пальцы вновь скользнули по раздавленному месту.
Стоп!
Я вдавила в него пальцы, расширяя.
Кожа в руках начала зудеть.
Я ахнула.
Когда я в последний раз это чувствовала? Это желание, эту тягу? Тягу творить, искру идеи, нетерпеливое стремление воплотить ее в жизнь? Ни разу с наступления тьмы. Ни разу после встречи с Луной.
Возникло видение. Оно пришло ко мне, подобно зажженной в темноте свече, и я поняла, что именно хочу создать. Что мне не терпелось создать.
Будет нелегко. Уж точно.
Осторожно, очень осторожно я подняла самый маленький стек и начала лепить.
Когда Луна появилась вновь, она ничего не сказала, только оглядела меня с раздражением. Будь она смертной, наверняка на лбу вздулась бы вена.
– Мне нужно опять прикоснуться к твоему лицу. – Уж не знаю, сколько раз я ее об этом просила. Мне правда нужно было ее ощупать, но еще я обнаружила, что все больше и больше жажду ее света.
– Да ну? – Она скрестила руки на груди. – Опять! Просто покончи со всем этим, Айя Рожанская. Зачем растягивать мучения?
Я вздрогнула, ибо такие мысли неоднократно приходили мне в голову. Достаточно было просто снять тугую корону, и наступил бы покой.
Я встряхнулась.
– Прошу, позволь мне.
Недовольно застонав, она шагнула мне навстречу. Я заново изучила ее черты, на этот раз уделив особое внимание шрамам.
Я коснулась только третьего, когда она оттолкнула мою руку.
– Что ты делаешь?