Рядом с кладбищем протекала зловонная черная речка. «Настоящий Стикс», — сказал бы про эту речку любой человек, и даже слыхом не слышавший ни о каких Церберах и Аидах. Даже если знакомство с древнегреческой мифологией ограничилось у него овсяной крупой «Геркулес» — все равно, откуда-то из глубин услужливо всплыло бы это определение, Стикс.
Я прошел мимо храма Иова. Нечасто встретишь православные храмы, названные в честь ветхозаветных святых, в особенности Иова, этого напористого страдальца. Персонажа той части Ветхого завета, раздела Ктувим, который некоторыми иудеями отвергается как неканонический. Значит, кого-то крестили и в храме Иова. И такой человек мог бы ответить на механический, лишенный всякого смысла вопрос Никиты о месте крещения, что его крестили в церкви Иова, и, может быть, потому вся жизнь пошла у него наперекосяк. Никита на это бы только похлопал глазами и либо повторил свой вопрос, либо потребовал закинуть его на потолок, чтобы он мог оставить на потолке очередной отпечаток своих маленьких сальных пальцев.
В отличие от Александро-Невской лавры, здесь никого в деревянные ящики не забили, и черные памятники были открыты ветру и снегу. Я читал имена с табличек. Григорович, Салтыков-Щедрин, Гончаров. В глубине был страшный памятник писателю Мамину-Сибиряку и его жене. Рассеянным взглядом глядит мертвец, а за плечом этого мертвеца другой мертвец, женского пола, еще более мертвый. Такой мертвец, встреча с которым напугает обычного мертвеца. Николая Лескова я отыскал с большим трудом — он лежал под маленьким некрасивым куском гранита. И даже цифр ему пожалели — «1831–95» (вторых «18» не приписали, как у всех остальных).
Зато у Тургенева обнаружился целый египетский саркофаг, и памятник был очень массивным. Обыватель любит Тургенева, а не Лескова. Кого еще любит обыватель? Блока. Пойду-ка я полюбуюсь и его помпезным памятником. Но Блоку мой подход не понравился. Я шел по стрелке к могиле Блока, я твердо знал, где он лежит, но могилы нигде не было. Это было совсем нелепо, ведь я уже видел ее и прошелся трижды там, где могильный обелиск должен стоять, но он все не находился. Зато трижды наткнулся на огромную лохматую голову Бехтерева, напоминавшую голову богатыря из «Руслана и Людмилы». Я задержался у каменного креста, под которым нашел покой воинствующий атеист Белинский, и там обратил внимание, что по дороге кружит машина полицейского патруля.
Чокнутый паренек, разгуливающий по утонувшему в грязном снегу некрополю, волновал их воображение, но сделать они ничего не могли, я чувствовал, что нахожусь под защитой.
Было сразу понятно, что я пришел сюда зря, что кладбище это давно законсервировано, несмотря на огромные пустые пространства вокруг — хватило бы для всего Союза писателей Петербурга и Ленинградской области. Но тут, без особой надежды оглядывая стволы деревьев и одинаковые кресты, я заметил один свежий памятник с маленькой горкой цветов. А совсем рядом — дореволюционный чернеющий обелиск без имени.
Но ни искривленного дерева, ни ржавой низкой оградки, ни уж тем более странно пустого пространства поблизости не наблюдалось. На памятнике было написано незнакомое имя мужчины, прожившего не короткую, но и не слишком длинную жизнь — шестьдесят два года, интересно, что это за тип, для которого сделали исключение.
Литераторские мостки были осмотрены, а впереди оставался весь день. Я решил заглянуть и на соседнее Волковское православное кладбище. Оно было раза в три больше, но, вооруженный своей новой методой, изучением только деревьев, а не могил, я должен был обойти его за час от силы. Выбравшись за ворота, я расслышал, как недовольно и тихо гудит в рюкзаке телефон. Кто бы это мог быть? Неужели Лида!
Она и не думала интересоваться, как я сходил к врачу. Скорее всего, забыла в тот же момент, когда я сообщил о своих намерениях. Непривычно рассерженным голосом она потребовала, чтобы я срочно вернулся домой. Она не могла выйти на улицу, а дети, сидя круглые сутки в квартире, уже сходят с ума. В подтверждение Дима тотчас же издал динозаврий, как ему, должно быть, казалось, рык.
Мне захотелось ответить так грубо, как я очень давно никому не отвечал. Я умираю, а она думает исключительно о себе, о своих идиотских детях, кстати, зачатых черт знает с кем, этого она мне почему-то не сообщала. Может, в деле замешан Максим? Это бы многое объяснило в их поведении.
Но мне помешал голос совести, который вклинился с несвойственной ему быстротой. Он напомнил о незавидном положении женщины в современном мире, и уж тем более матери-одиночки с двумя детьми, и особенно если дети — такие. А я бросил Лиду, эту страдалицу, женскую версию Иова, на растерзание в такой эмоционально тяжелый момент, после смерти соседки. Соседки, с которой она, вероятно, даже приятельствовала, а в итоге пнула ее охлажденный труп. Пусть и невольно, но таким образом она как будто бы оказалась замешана в этой смерти.
В довершение, хотя я надеялся, что голос совести этого избежит, он указал и на самоочевидную вещь. В такой тяжелый для Лиды момент я болтаюсь по кладбищу в разгар рабочего дня, чтобы, вдумайтесь только в это, найти собственную могилу! При том, что сам, как и любой здравомыслящий человек, ни капли не верю в успех подобной затеи.
По дороге я взял самых дешевых сосисок, консервированный горошек, свеклу и килограмм картошки с землей. Мои сбережения почти иссякли, да и у Лиды денег особенно не было, а кроме того, она пропустила свой единственный на этой неделе рабочий день.
У метро я увидел вывеску «Буквоеда» и решил зайти и за пачкой Таро, точно таких, какие видел у Лехи Никонова. Они лежали огромной грудой среди книг-бестселлеров, завернутые в целлофан, как товар для взрослых.
Хорошо, что расплатиться можно было с помощью электронного аппарата и не обязательно было взаимодействовать с продавцом-консультантом. Это был прыщавый парень в очках, сбежавший из американской подростковой комедии про одержимость сексом. Одержимость, которая долгое время, вплоть до катарсической предфинальной сцены, не получает выхода. И не нужно было выслушивать напутствия паренька о том, что карты Таро — не игрушка, что по ним ни в коем случае нельзя гадать на будущее, ни свое, ни чужое. В противном случае по нему, этому будущему, проедутся, если уподобить свое будущее чистой зеленой лужайке, мощным советским бульдозером.
Прямо в торговом зале я сорвал пленку, достал карты и быстро нашел карту Шут, изображавшую юношу с узелком, который вот-вот шагнет с края обрыва. В ногах у него увивалась белая собачонка, готовая шагнуть вместе с ним.
24
Лида не вышла ко мне навстречу, она сидела возле плотно зашторенного окна и чистила ягоды личи. Высвобожденные из шкурок, они напоминали головки половых органов. Да что это со мной? Сначала нос маленького врача напомнил член, теперь плоды ягод личи качались в моих глазах, подобно верхушкам колосьев-фаллосов.
Лицо у Лиды было, как всегда, мягкое и чуть отрешенное, она сдержанно улыбнулась мне. Точно так же она улыбалась, когда рассказывала про гигиену полости рта. Привычным умиротворяющим голосом она говорила теперь, что не может выйти за дверь, потому что в парадной ее караулит умершая соседка.
Я кивнул ей так, как будто она произносила что-то вполне рутинное. Но вместе с тем опять поневоле задумался, как же все-таки вышло, что я переехал жить к стоматологу, взрослой разумной женщине, да к тому же в привилегированный буржуазный район, построенный здесь как бы назло этой мировой столице депрессии и мрачного помешательства, но все равно оказался в самом ее эпицентре.
Я отвел на прогулку детей, а потом долго читал им сказки из «Тысячи и одной ночи». Дима слушал меня очень внимательно, а в глазах Никиты была кромешная пустота. Но все же над ним уже начинали тяготеть социальные устои. Он стал понимать, что нельзя во время чтения просто так заорать и потребовать: «На потолок!» Или задать свой коронный вопрос о месте крещения.
Но когда я зашел в ванную, он принялся колотить в дверь. Казалось, Никита вот-вот выбьет ее, четырехлетний Годзилла. А Лида, по своему обыкновению, явно не собиралась ничего предпринимать с этим.
Я сделал шаг к двери и резко толкнул ее. По моим расчетам, он должен был получить удар косяком в лоб, но парень расчетливо встал сбоку. Я с ненавистью посмотрел на него. Тяжелые кулаки, пузо, косые глаза хитреца на богатырском лице, похожем на тыкву, стрижка горшком — настоящий Иванушка-дурачок из афанасьевских сказок.
— Отъебись, — сказал я ему и закрылся опять, включив воду на полную мощность. Я достал карту Шут, чуть измявшуюся в заднем кармане.
Если верить сайту AstroHelper.ru, эта карта олицетворяла выбор и восприимчивость.
Вам (мне) будет предложено воспользоваться каким-либо шансом или начать что-то новое. Шут принимает жизненные приключения. Вы — тоже. Вы открыты для новых предложений и идей и не боитесь неизвестности. Вы относитесь к жизни спокойно и с доверием. В плане личных отношений это может быть начало чего-то замечательного, простосердечность новой любви.
В случае, если карта Шут перевернута: вы недостаточно продумали те решения, которые собираетесь принять. Вы запутались и можете легко принять неверное решение.
Я попытался вспомнить, была ли перевернута моя карта, но тогда я почему-то даже не взглянул на нее, целиком поглощенный рассказами Лехи.
Шут означает удивление, — продолжал сайт AstroHelper.ru, — с которого, по Платону, начинается всякое познание. И тут он опять-таки может символизировать как ребяческое невнимание к важным вещам, так и глубокое осознание, что ничего в мире не стоит того, чтобы делать из этого проблему, — то есть подлинный жизненный опыт.
Я лег в ванну, когда она набралась почти до краев. Посмотрел бы я на автора этого жизнеутверждающего трактата, окажись он в моем положении. Я вступил в сплошную черную полосу, и теперь даже не ясно, выберусь ли из нее, — это уже не игрушки. Каждая клетка в теле была напряжена. От поганой петербургской воды, такой же поганой в «Европе-сити», что и на забытой богом Выборгской стороне, начинала зудеть кожа. Нигде меня не оставят в покое. Думаю, что и после смерти мне предстоит прыгать с одной сковороды на другую — уже хотя бы за то, что чуть не зашиб ребенка дверью.