Мы отправились навестить Женю в сумасшедший дом. В дороге я выяснил, что в последние пару недель Женя донимал друзей звонками, письмами, сообщениями. Он твердил о каком-то расколе в пространстве, о демонах, массово прорвавшихся в нашу реальность, о необходимости укреплять сигнализацию. А на самом пике болезни в голове у него поменялись местами мертвые и живые, и он пытался звонить Марату, мертвым членам семьи, другим мертвецам, которых знал лично, а вот с живыми друзьями общался одним способом: приходя в церковь и ставя каждому свечи за упокой. Единственным другом, которого все это обошло стороной, оказался я. А значит, и в состоянии бреда Женя не забывал моего предательства, боялся открыться мне или же, в его логике, не хотел меня спасти.
Мы шли по улице из сплошных заброшенных заводских зданий, почти в точности воспроизводившей улицу Комсомола. Приходилось месить ногами пышную снеговую кашу, ежесекундно стирать снеговую кашу с лица, эта каша висела в воздухе густой пленкой. Мои карманы были набиты упаковками конфет «Скитлс», шоколадок и мармеладок, приобретенных по просьбе Жени.
С ворот больницы свисала колючая проволока, разорванная и распущенная, она вилась по стене, как виноградный лист. За весь путь мы не встретили ни одной вывески, но вот появилась первая — «Центр принудительного психиатрического лечения». Женю держали в соседнем здании, имевшем и без таблички уныло-жуткий вид.
Свидания проходили в душной комнатке без окон, заставленной школьными партами. Больные и посетители очень тихо, как во время контрольной, переговаривались. В углу стоял аквариум, покрывшийся тиной и желто-белым налетом. Я вспомнил, что точно такой же налет был и на губах моих родственников, которых круглосуточно пичкали медикаментами.
Женя вышел навстречу к нам в застиранной полосатой пижаме, с лицом, как будто бы тоже пережившим массу стирок. Глаза не выражали ничего, кроме вялого недоумения. Шаркая, он упал на стул, и, хотя скелет вроде был при нем, показалось, что он растекся на стуле желейной массой.
Разорвав пачку «Скитлс», он принялся сыпать конфеты в рот, не слыша вопросов. Наевшись, он стал жаловаться на то, что ему запрещают гулять, на чудовищную кормежку, в которой нет ничего веганского, даже картофельное пюре тут со свиным жиром. А на днях один сумасшедший старик наделал в штаны, а второй пациент попытался того старика изнасиловать. Но главное, что Жене не место здесь — ведь он абсолютно нормален, в отличие от всех остальных, в особенности санитаров. Его кололи какой-то тяжелой дрянью, и он был не в состоянии ни читать, ни думать. А Женя прежде всего деловой человек, его время — деньги, кто оплатит ему гонорар за концерт, который должен пройти уже через неделю? Судя по всему, врачи не торопились его выпускать и даже вовсе хотели отправить по месту прописки в родное Кемерово, этапировать в сопровождении конвоиров, как террориста.
Мы попытались развлечь Женю. Михаил Енотов рассказал историю о нашем общем знакомом, измученном одиночеством. Недавно он завел «тиндер», который, как он решил, был сломанным: парень лайкал всех женщин подряд, но у него не выпадало ни одного мэтча. А потом он получил от одной симпатичной девушки суперлайк. Оказалось, что через него она хотела познакомиться с Костей. Все стали смеяться. Санитар, приставленный к нам, смотрел неподвижным взглядом убийцы. Входили и уходили медсестры, юные и пожилые, но у всех на лицах застыло одинаковое выражение какой-то свирепой веселости.
— Сами видите, дорогие ебаные друзья, что я куда нормальнее вас, так что решайте уж как-нибудь это недоразумение. — Женя обвел визитеров усталым взглядом и попытался встать. Но сил не было.
Время визита тянулось медленно. Женя поговорил по телефону с отцом, потом с Дашей, с которой, кажется, снова воссоединился. Мы помогли ему открыть пакет с мармеладом. Женя повторил свою мысль о том, что его пора вызволять. Когда я поднялся, чтобы уйти, он взял меня за руку. Склонившись к самому уху, прошептал: «Со мной в палате сидит Сатана». Я слышал, что у попавших в психушку такие встречи случаются регулярно, но все же спросил:
— Это он тебе сам сказал?
— Да.
— И как же он выглядит?
— Седой и с усами, кореец вроде. Ему на вид под полтос.
Хотя мой поклонник не походил на немолодого корейца, об одном упоминании усов, в особенности в сочетании с седыми волосами, меня охватило такое волнение, что я вынужден был встать и сделать пару кругов по комнате. Санитар со взглядом убийцы с интересом следил за мной.
— Как ты понял, что он Сатана?
— Он читает мысли. Просчитывает меня на десять шагов вперед. Он может менять будущее и даже прошлое. Еще он работает на скотобойне. Я не понял, зачем это ему. Наверное, для прикрытия. Я сказал ему: меня живым не возьмешь!
— А он?
— Посмеялся.
По дороге обратно мы выяснили, что все телефоны врачей, указанные при входе, были ненастоящими. Как и фамилии. Было нельзя понять, кто Женин лечащий врач и как с ним связаться. Казалось, что Женю уже не вызволить из этой бюрократической паутины ни через неделю, ни вообще когда-либо в обозримом будущем. И его так и будут держать под надзором санитара-убийцы, пока он окончательно не превратится в желе. Но уже через пару дней Женя был на свободе — стоило подключить Валеру с его врачебными связями и харизмой величиной с мир.
30
Ветер на набережной поутих, и птицы двигались по Неве на последних льдинах. В основном утки и чайки, но попалась и пара ворон, пустившихся в несвойственное для этих рассудительных тварей романтическое приключение. Весной даже район улицы Комсомола переживал преображение. Из всех тюремных и заводских развалин, как волосы из ушей и ноздрей стариков, поползла растительность. К апрелю я наконец нашел подходящее жилье — переделанную из коммуналки однушку-студию на Васильевском острове, оказавшуюся, по забавному совпадению, в паре минут ходьбы от Смоленского православного кладбища.
Хозяйкой была очаровательнейшая старушка с безвольно повисшими на лице щеками, которые она щедро пудрила. Выражение доброй беспомощности на ее лице вселяло доверие. Она не хотела брать аванс, потому что верила моим честным глазам, но все же с огромною неохотой разрешила себе буквально всучить пятитысячную купюру в доказательство, что я никуда не денусь.
— Место здесь почти идеальное, — уверяла хозяйка, — круглосуточный магазин в доме, много зелени, не очень далеко от метро. Вот только один недостаток: кладбище рядом.
— Для меня это не недостаток, а даже достоинство, — улыбнулся я, но не увидел ответной улыбки.
— Дело не в суевериях. Это криминальное место. Буквально вчера опять труп нашли.
— На кладбище? Труп? — опять улыбнулся я, хотя в этот раз улыбка была вымученной.
— Парень твоего возраста, между прочим. Его по запаху там нашли, в каком-то ничейном склепе. Женщина прогуливалась с коляской и унюхала вот. Приятного мало.
— В одеяло завернутого? — сразу спросил я, не успев совладать с собственной тупостью.
— Вроде бы нет. А что, ты эту историю слышал? Да, много писали о ней.
На том разговор кончился, но весь остаток дня я не мог укротить волнения. Вернулись чесотка и неприятная тяжесть в боку. События и той ночи, и вообще тех времен казались игрой перегревшегося ума, причем чужого. И то, что кроссовки, в которых я пересек кладбище, на следующий день были совершенно сухи и чисты, меня тем сильней убедило.
Но теперь мы все трое, я, Максим и его водитель, оказались в большой опасности. В голове рисовались картины разоблачения, одна нелепей другой. У Максима на одеяле, как у школьника из пионерлагеря, была вышита его фамилия и инициалы. Или он обронил в дыру экземпляр своей книги, что сыпались из него, как песок из песочного человека. А может, я обронил паспорт? Однажды я его уже потерял. В таком случае, что же я предъявил хозяйке квартиры, кроме своей кривой ухмылки? И чьи данные она переписала себе в блокнот со столь не шедшей ее наивному и беспомощному лицу кропотливостью?
Слегка успокоившись, я подумал, что найденный труп совсем не обязательно принадлежит моему поклоннику. Очевидно же, что подобная утилизация трупов здесь поставлена на поток, а если мама с коляской забралась в такой дремучий уголок кладбища, то уже к ней возникала масса вопросов. Так или иначе, больше об этом случае мне вспоминать не пришлось.
Уж не знаю зачем, но я продолжил рыскать по кладбищам. Оказалось, этот досуг затягивает не хуже ставок на спорт и выпивки. Я стал вести что-то вроде кладбищенского дневника, записывая странные имена, фотографировал памятники, венки и мусор. Систематизируя эти записи, я чувствовал, что вношу упорядоченность и в свою жизнь.
Уже несколько дней стояла жара, но у меня и в мыслях не было ехать на пляж, я упорно таскался с одного на другой некрополь. Очередь дошла и до Богословского кладбища.
Оказалось, что шизофреническая идея провести жаркий, созданный для пляжного отдыха день среди могил пришла не только мне, но и огромной массе людей, большей частью подвыпивших и молодых, с сальными гривами. У входа на кладбище стояла толпа, из которой повсюду торчали, как головы длинношеих птиц, гитарные грифы. Двое крепких парней быстро передавали друг другу бутылку дешевого российского коньяка. Когда первый закашлялся и от страдания у него перекосило лицо, второй объяснил, что нужно собраться, сжать волю в кулак и допить коньяк здесь и сейчас, потому что внутри его отнимут.
Трудно было понять, кто или что способно отнять у этих громил полупустую бутыль мерзейшего коньяка, да еще на старинном кладбище, и от этого сделалось немного не по себе.
Но стоило переступить порог главного входа, как я сразу же понял, чего эти двое боялись. По тенистой аллее, ведшей к церкви и конторе продажи венков, шатались сущности, раскрывавшие смысл слова «говнарь» с предельной наглядностью. Это были навозные груды в лохмотьях истлевших косух и футболок с принтами рок-групп, сквозь которые буйно росли во все стороны разом седые волосы. И когда одна из таких сущностей остановилась, завидев меня, я мгновенно свернул с проторенной дороги в заросли, рассудив, что при любом взаимодействии с навозной грудой останусь в про