Я разбиваю свою жизнь на целый ряд периодов, первый из которых – это уральский период. Это место, где я родился – на Урале. Второй период – архангельский, потому что потому мы переехали в Архангельскую область. Потом мои родители вернулись в Москву, и начался мой московский период. Особый период моей жизни – это период моих путешествий, который длился почти два десятилетия. Он тоже наложил неизгладимый отпечаток на мою личность. Ну, и, наверно, самый последний период, который для себя я называю периодом жатвы. Это период, когда я начал осуществлять всё, что было накоплено. Теперь коротко о каждом из этих периодов.
Я родился на Урале в 1950 году. В Екатеринбурге, который тогда назывался в честь одного из тех, чьё имя не хочется лишний раз произносить. Жив Иосиф Виссарионович Сталин. Ещё жива та идеология, которая в своё время перевернула Россию. Сталин пытался из этой идеологии вырулить в какое-то новое состояние, что ему не удалось, и в чём ему, безусловно, помешали. Но у него было стремление вырулить из идеологии, в которую ввергли великую Россию большевики, это было необходимо. Должен быть выбор другого национального курса, как после смерти Мао Цзэдуна произошло в Китае, когда, сохраняя какие-то основы коммунистической идеологии, они вместе с тем сделали страну национально-ориентированно развитой. Это очень важный выбор. Видимо, такой же выбор ждал и нашу страну. Я специально об этом говорю, потому что период, в который я родился, это период распутья. И среди людей, которые тогда жили на Урале, было немало тех, кто чувствовал себя людьми нового общества. Так и было, безусловно, ибо советский период нельзя понять однозначно. Там было много очень плохого, чудовищного, но были и очень положительные моменты. А самым главным положительным моментом, конечно, была попытка создать действительно нового человека. Она оказалась невыполнимой, но дух этого созидания, может быть, до сих пор вдохновляет кого-то из наших нынешних искренних социалистов и коммунистов.
Мой отец приехал с матерью на Урал по зову партии, потому что его туда послали главным инженером завода. Он был коммунистом. Партия сказала, комсомол ответил: «Есть!» – и он оказался там. И хотя он уже занимал приличную должность, нам выделили деревянный дом, в котором не было никаких удобств. Когда несколько лет назад я ездил на Урал и побывал на местах своего рождения, подумал, что по нынешним меркам этот дом производит вид трущобы. А в то время там жил главный инженер крупного уральского завода. Такая была жизнь! Тогда ещё где-то существовали пайки. И, несмотря на должность отца, мы жили очень бедно. Я уже не говорю об отсутствии элементарных удобств. Для меня первые впечатления детства связаны с поездкой с отцом на охоту. Он был заядлым охотником и возил меня с собой, буквально кидая меня в машину – была такая машина «Козёл». И вот на ней в субботу-воскресенье мы, вставая рано утром, уезжали с ночёвкой. Была охота, было интересно. Было очень много разговоров, потому что он, естественно, ездил не один, а со своими друзьями-приятелями. Конечно, большинство разговоров я не мог понимать, потому что был совсем маленький, ведь он начал возить меня примерно с 5 лет. Я очень благодарен ему за то, что он таскал меня по этим местам, потому что это горы, это леса, это очень красивые места, которые создают душу человека. Постепенно они становятся незабываемым впечатлением на всю жизнь. Уральский период кончится буквально перед тем, как мне предстояло пойти в школу.
С этого завода отца перекинули на другой завод, правда, небольшой, но уже директором. Перекинули его в Архангельскую область – в Плесецк. Сейчас он известен, но тогда это было секретное место. Рядом с ним расположен посёлок Мирный, в котором находился космодром. И многие предприятия, которые располагались в окрестностях, так или иначе, вместе с выпуском основной продукции работали на этот космодром. В том числе и мой отец. Так вот судьба сложилось, что там он получил свои дозы облучения. А в то время дозы не проверяли, люди не знали. Он облучился, а потом в течение всей жизни у него были определённые проблемы, и в результате он закончил жизнь от белокровия, что было неизбежно. Он ещё дошёл до 56 лет, но лучевая болезнь так или иначе на нём сказывалась. Хотя он никогда не жаловался, был очень мужественным человеком.
Таким образом, мы приехали туда. Там уже были условия лучше. Была та же охота, рыбалка, северная природа. Но, в отличие от Урала, там ещё в то время стояли лагеря. И среди тех, кто работал на заводе у отца, было много тех, кто уже отсидел свой срок и вообще имели то или иное отношение к системе лагерей. Там были очень лихие люди. У меня осталось воспоминание, как однажды к дому, в котором мы жили, пришла целая толпа пьяных зэков с угрозами. Они уже были готовы напасть на нас. Тогда отец вышел с ружьём и, выстрелив в воздух, сказал: «В следующий раз я не буду предупреждать вас – разойдитесь!» Вот они были очень агрессивны. Хоть это был уже не 1950, а 1957–1958 год, всё равно было очень много голодных. И вообще там было гораздо труднее жить, чем на Урале, тем более, тогда я жил в Екатеринбурге – самой столице Урала.
Когда мы ездили на охоту, часто проезжали мимо чудесных деревянных храмов. Они стояли там – и кубоватые, и шатровые – как в сказке: едешь, и вдруг появляется храм. Их там действительно много. Даже когда я приезжал туда через много лет в начале 90-х годов, ещё очень многие оставались, хотя часть погибла в 50-60-х годах. Они горели, растаскивались.
Потом мы вернулись в Москву, и началась моя московская жизнь со всеми её особенностями. Первые мои интересы: интерес к русской истории, интерес к русской архитектуре – сложились примерно, когда мне было 14–16 лет. Я ставил перед собой большие сверхзадачи – пойти в исторический вуз и стать историком. Слишком много на себя взял и в результате не попал по разным причинам. Это долго объяснять, но факт есть факт. Нам надо было быстро решать, и, чтобы не терять год, я подумал, что временно поступлю в другой институт. И поступил в Московский кооперативный институт. А потом жизнь показала, что правильно подтолкнула меня на этот выбор, потому что это был экономический институт, который готовил кадры для кооперации. Но в советское время, в которое я туда прибыл, значительная часть преподавателей-обществоведов составляли люди, которые за какие-то свои грехи были отправлены в ссылку на перевоспитание в этот кооперативный институт. Там были люди из МГУ, из Плехановского института, из исторических вузов. Я должен сказать, что гуманитарная часть была там очень хорошо поставлена. И преподаватели очень радовались, когда студенты проявляли интерес к гуманитарной части, поскольку таких студентов было не так много. Некоторые наши занятия превращались в беседу преподавателя и, скажем, меня на разные исторические и политические темы. Моим любимым преподавателем там стал Андрей Тихонович Мендаров – уникальный человек, который обладал большими историческими и экономическими знаниями. Он вёл у нас экономическую историю, но обладал более широкими знаниями по истории вообще. И мы с ним разговаривали многими-многими часами – не только на занятиях. Я потом приезжал к нему, и он, безусловно, сыграл большую роль в формировании меня как исследователя. Это был очень интересный, очень глубокий человек. Интересно и то, что одно время он был экономическим советником Г. М. Маленкова. А когда Маленкова убрали, его и сослали. Но для меня это, конечно, было большое благо.
Был там ещё один преподаватель из МГУ, которого я очень хорошо помню. Там, в МГУ, он вступил в полемику с властями и тоже оказался здесь. Он преподавал политическую экономию. Ерпылёв. Очень колоритная личность. С ним у нас тоже было очень много дискуссий на разные темы, и некоторые дискуссии касались, например, демократического социализма, который был в это время в Чехословакии. Меня тоже интересовала, волновала эта тема, и я задавал вопросы, а потом на одном из семинаров я подготовился по учебникам и книгам Отто Шика и прочих. Был у меня такой период. И когда я выкладывал на семинарах некоторые их рассуждения, другие студенты говорили мне: «Тебя заберут, и всё!» Буквально после того, как я выступил на семинаре с докладом «Экономические преобразования в Чехословакии», я сдал эти учебники в библиотеку, но потом они снова понадобились, и когда я вернулся, мне сообщили, что они изъяты по указанию свыше. Я стал последним, кто их читал.
Но не думайте, что я какой-то демократ-либерал! Вместе с тем, помню, как в 1968 году было весёлое студенческое время, и я сидел в пивной со своими друзьями на Цветном бульваре – на месте нынешнего Дома политического просвещения. И вот мы сидели-сидели, и тут объявили о том, что наши войска вошли в Прагу. Мы в норме, но уже такие весёлые. Я был в числе тех, кто поднял кружку пива и сказал: «За нашу победу!» И помню, как помрачнели люди другого направления. Мы там не говорили ни о чём таком, в то время даже не затрагивали еврейскую тему. И вот, когда эти люди подвинулись к выходу и уже были готовы убежать, они заявили: «Вот антисемиты собрались!» У них ничего другого аргумента на нашу реакцию о вводе наших войск не нашлось, хотя еврейский вопрос в данном случае даже не рассматривался.
Так получилось, что с конца 60-х годов – сначала одиночно, а потом – с 1972–1973 года периодически я вместе с близкими друзьями, а потом с женой начал путешествовать по России. Зимой заранее подготавливались программы, литература, составлялся маршрут, а летом с рюкзаком мы отправлялись в путь. Вся карта России была расчерчена на клетки, и мы потихонечку выполняли такую программу познания страны. Что там было: главные события истории тех мест, монастыри и храмы, архитектурные памятники, музеи и т. д. Без этих путешествий не было бы тех книг, которые я издал, не было бы меня сегодняшнего. Это было очень здорово и интересно, ну а потом наступило время жатвы.
В общем-то, не только путешествия составляли мою жизнь. Я много читал, занимался исследованиями, сидел в библиотеках после окончания института. Я работал в Центральном статистическом управлении. Внутри него было управление международных сопоставлений, куда меня, можно сказать, устроил через своих знакомых Андрей Тихонович Мендаров. Там велась достаточно серьёзная работа по сопоставлению основных показателей между разными странами: СССР и соединёнными Штатами, Англией, Францией, Германией. Там разрабатывались методики расчёта, велась достаточно содержательная, важная и полезная работа. Другой вопрос, что всё это было совершенно секретно. Мы, и в частности я, готовили совершенно секретные статистические и аналитические сборники для политбюро, для наших послов и т. д. Делались записки, которые рассылались и были известны нескольким сотням, может быть, полутора тысячам людей, которые жили в СССР. Тогда для меня было очень важно понять, что существует такая вторая жизнь. С одной стороны, мы знаем, какие реальное положение дел по разным показателям, например, заработная плата, социальные выплаты, уровень производства, производительность труда, в то время как большая часть пользуется другими источниками, где эти данные либо не даются, либо фальсифицируются. И в Центральном статистическом управлении я познакомился с большими специалистами по части фальсификации. Безусловно, часть из них являлась очень приличными специалистами, но по отношению к русским людям они были настроены очень цинично: «Ничего, скушают всё, что мы им даём!» Помню среди них такого специалиста, как Лев Маркович Цирлин. Большой специалист, который налаживал будущую статистику ГДР, когда наши войска вошли в Берлин. Это человек, безусловно, очень интересный, оч