– Господин…
– Да, ты в самом деле красотка – в необычном роде… Надеюсь, твоя репутация заслужена. Разденься.
Аврелия не удержалась, чтобы не бросить взгляд на стражников, ближайший из которых стоял всего шагах в пятнадцати, но подумала: «Какая разница?» Гораздо больше людей видели ее голой на рабском рынке. Стараясь сделать это грациозно, она дала соскользнуть верхней части платья с плеч. Потом оно медленно соскользнуло до талии. Здесь женщина замерла, чувствуя на себе взгляд Гиппократа. Покачивая бедрами, она подошла и встала перед ним. Сиракузец смотрел на нее, приоткрыв губы. «Он не безобразен», – решила наложница. Слабое утешение. Когда Гиппократ протянул руки и стянул платье до конца, Аврелия не мешала ему, а игриво улыбалась.
«Боги, помогите мне пройти через это, – просила она. – Боги, помогите мне и Публию».
Глава VII
Даже с расстояния больше полумили Сиракузы впечатляли. Их стены заслоняли весь горизонт на юге, и известняковые блоки, из которых они были сложены, золотились в лучах заходящего солнца. На запад от моря стены шли по прибрежной равнине и поднимались на возвышенный берег за нею, где терялись в оранжевой дымке. Гонцы, передававшие приказы между римскими лагерями, говорили, что стена тянулась на добрых двадцать миль вокруг города. Квинт и его товарищи видели лишь эту часть, напротив обширного лагеря, который их легион разбил по прибытии, но и ее хватало, чтобы произвести впечатление. Штурм с суши или моря будет непростой задачей.
Квинт, Урций и их товарищи стояли на плотном земляном валу невдалеке от ряда палаток их части. Скоро часовой прогонит их, но до тех пор стоило полюбоваться видом.
– Что хуже, – спросил Квинт, рыгнув, – если тебе размозжит голову камнем из катапульты, или утонуть, когда потопят твой корабль?
Урций сделал большой глоток и, оценивая, чмокнул губами.
– Не так плохо, – сказал он, протягивая мех с вином. – Хочешь немного?
Его друг пропустил вопрос мимо ушей, но Квинта это не удивило. Ему и остальным солдатам из манипулы Коракса предстояло штурмовать укрепления Ахрадины, которые спускались к меньшей из двух сиракузских гаваней. Они нападут с моря, и Квинт не сомневался, что место высадки будет обстреливать множество катапульт и стрелометов.
– Дай сюда.
Он поднес мех к губам. Неправильно оценив, сколько в нем осталось вина, солдат удивился хлынувшему в горло потоку. Поспешно опустив кожаный бурдюк, он все же сделал пару глотков, но тут же закашлялся и изрядную часть выкашлял на землю. Остальные сдержали смех.
– Не трать добро зря, – крикнул Урций, выхватив мех у друга.
– Извини, – пробормотал тот, чувствуя жжение от попавшего в ноздри вина.
Он выпил больше, чем думал. А все из-за усилий не думать об ужасе, ожидавшем его через два дня.
– Я бы лучше утонул, – проговорил Феликс, тощий солдат с выпирающими зубами. Постоянно преследуемый невезением – в основном в азартных играх, – он вечно подвергался шуткам за свое имя[4]. Все его звали Невезучим. – Я не умею плавать. И ничего не почувствую после нескольких глотков воды.
– Ты почувствуешь больше, чем если камень из баллисты разбросает твои мозги на десять шагов во все стороны! – возразил Квинт.
– А что, если я увижу, как он летит? – пожал плечами Феликс. – Нет уж, лучше утонуть.
Пара других солдат выразила свое согласие, но Волк яростно замотал головой. Он был неразговорчив, раньше, до того, как пойти в армию, разводил овец и по-прежнему носил на шлеме полоску волчьей шкуры, которая выделяла его как велита. «Ненавижу всех ублюдков-волков, которые живут и дышат, – говорил он всем, кто слушал. – Эта полоска шкуры напоминает мне о дне, когда я уволюсь из войска. И тогда первым делом отправлюсь на охоту».
– В чем дело, Волк? – спросил Квинт.
Тот провел грязным ногтем по звеньям своей кольчуги.
– Представляю, как пытаюсь снять эту проклятую штуковину, когда тону. Нельзя и придумать худшего способа умереть.
Невезучий усмехнулся.
– Это отучит тебя от всяких причуд в доспехах. Например, мне достаточно нагрудника и спинной пластины.
– Признайся, Невезучий, ты бы тоже хотел кольчугу! Если б играл в кости не так дерьмово, у тебя бы она давно была. И даже две, – под хохот остальных осадил его Волк.
Невезучий вспыхнул и что-то пробормотал себе под нос, но не посмел задираться с солдатом, чей непредсказуемый характер не давал ему завести много друзей.
Волк, конечно, прав, но Квинту было немного жаль Феликса. Почти все гастаты в манипуле теперь имели кольчуги – купленные на сбережения из жалованья, выигранные на спор или в кости, или снятые с убитых после боя. Невезучий однажды снял кольчугу с тела бандита, которого убил, но на следующий же день проиграл ее в споре. Если б Коракс не так строго следил за дисциплиной – он не терпел утрату доспехов, – Квинт не сомневался, что Невезучий давно проиграл бы и нагрудник, и спинные пластины. Его стремление играть было сродни болезни. Он делал ставки на что попало: какой из двух слизняков проползет быстрее, кто чаще пустит ветры за одну стражу, какая погода будет завтра. В результате у него в кошельке не было и двух оболов. Даже вино для него – непозволительная роскошь.
– Дай Феликсу глоток, – сказал Урцию Квинт.
Солдат заткнул мех и бросил Невезучему. Тот, поймав, благодарно взглянул на юношу.
– А ты чего боишься больше? – спросил он.
– Конечно, утонуть.
– Почему?
– Я плохо плаваю, и, как говорит Волк, наши проклятые кольчуги слишком тяжелы.
– Ну, так не надевай ее, – посоветовал Урций с хитрой ухмылкой.
– А без нее я получу в грудь долбаную стрелу, – ответил Квинт.
– Какая разница, – сказал Волк. – Если Гадес выбрал твое имя, так тому и быть. Ничего уже не поделаешь.
Все рассмеялись, и Квинт тоже в конце концов улыбнулся. Не было смысла задумываться о грядущем наступлении. Оно состоится, и придется в нем участвовать. Ведь он выжил на кровавом поле, разве нет, и в последующие годы войны? Многие погибнут, когда Марцелл пошлет их взять Сиракузы, но он не станет одним из них.
– Винцом балуетесь? – послышался знакомый голос.
Все обернулись, бормоча:
– Так точно!
– Вольно, вольно, – сказал Коракс, взбираясь на вал, и щелкнул пальцем по меху в руках Невезучего. – Осталось что-нибудь?
– Так точно. – Боец протянул мех своему командиру.
Все смотрели, как Коракс сделал несколько глотков.
– Не совсем конская моча, – наконец похвалил он. – Это кто украл? – Центурион первым делом посмотрел на Волка, известного своей способностью похищать что угодно – от запасных частей доспехов до кругов сыра.
– Это не я, – запротестовал Волк, оскалив зубы.
– Ты, Креспо?
– Никак нет! – ответил Квинт.
– Я действительно его купил, – сказал Урций. – Думал потратить немного денег на что-то более-менее достойное перед штурмом. На случай, знаешь, командир…
– Причина не хуже любой другой. – Коракс поднял мех. – Можно еще капельку?
– Пей, центурион. Допей, если хочешь, – поощрил его Урций.
– Не бойся, не допью. Ты, может быть, не сказал бы, но тебе это не понравилось бы, – сказал Коракс, сделав последний глоток. – А мне нужно, чтобы ты был на моей стороне, следил за моей спиной, когда мы будем сражаться с этими сиракузскими ублюдками.
Он бросил мех обратно солдату.
– Я бы все равно так делал, вы сами знаете! Все мы, командиры, на вашей стороне. – От прочих донесся согласный шум. – Видите? Мы заботимся о вас, потому что вы заботитесь о нас.
– Верно, будь я проклят, – воскликнул Волк.
– Да! – подтвердили Невезучий и Квинт.
Остальные эхом подтвердили свое согласие. Кораксу, похоже, это понравилось.
– Вы хорошие ребята, – проворчал он. – Да прикроет Марс всех нас своим щитом послезавтра.
Не один Квинт в ответ повторил тихую молитву.
– Корабли-то годятся к плаванию, центурион? – спросил Невезучий. – Ну те, с огромными лестницами, самбуками…
Все глаза обратились на центуриона. По приказу Марцелла двенадцать квинквирем были связаны попарно. На палубах трех пар были уложены длинные раздвижные лестницы, прикрепленные к носу корабля. Канаты от них шли к укрепленным на мачтах блокам, а внизу стояли вороты. Когда лестницы поднимали, сооружение напоминало лиру – музыкальный инструмент, от которого и произошло прозвище «самбука». Три остальные пары квинквирем имели на палубе осадные башни в несколько этажей. Каждый солдат в войске спускался к морю, чтобы посмотреть на эти нелепые суда. Они странно зачаровывали, если не вызывали неприкрытого ужаса, и делались бесчисленные ставки на то, сколько человек погибнет на них.
– Моряки и плотники готовили эти корабли несколько недель, – ответил Коракс. – И много раз их испытывали. Пока что никто не утонул.
– Но они не несли на борту сотни солдат, центурион, – сказал Квинт, которому вино придало смелости.
К его облегчению, командир не оторвал ему с ходу голову.
– Мне самому не очень нравится мысль выйти в море на кораблях с сооружениями вроде самбук на борту, Креспо, но приказ есть приказ. По крайней мере, нам не придется просто сидеть под стенами, как лучникам и пращникам на их шестидесяти кораблях. Они станут легкой целью для вражеских орудий. А для нашей части большая честь – оказаться выбранной для первой атаки. Представь, что ты завоюешь корона муралис! Пусть Сенат не разрешил вручать настоящую, но Марцелл пообещал дать сделанную по его собственному рисунку и соответствующий кошелек вдобавок.
Квинт не посмел сказать, что думает: что десятки солдат, если не больше, погибнут еще до того, как кто-то достигнет вражеской стены, не говоря о том, когда первый из них заберется на нее.
Однако упоминание о короне задело струны в душе его товарищей.
– Я бы не возражал получить такое, – осклабившись, сказал Невезучий.
Коракс подмигнул ему.