– Повтори мне, что вы должны сделать, – велел Клит.
Медведь бросил на него свирепый взгляд; кто-нибудь из солдат Клита, осмелься он на такое, получил бы взбучку.
– Когда они приблизятся на достаточное расстояние, мы бросаемся к возу сена, стоящему во дворе напротив, и выкатываем его на улицу.
– Процессия должна находиться в тридцати шагах от переулка, – предупредил Ганнон.
– Знаю, знаю. Мы бросаемся к солдатам. Они будут охранять двух женщин. Отвлекаем, сбиваем с ног и все такое – но чтобы они остались живы.
Должно быть, существование этих детей жестоко, подумал Ганнон. По меньшей мере, половина из них носит с собой ножи, и ни одного не пугает мысль об убийстве.
– Главное – чтобы женщины убежали, – сказал Клит. – Вам нужно только задержать солдат как можно дольше – и не попасться самим. Если получится, вы свободны.
– Не стоит и напоминать, – ответил Медведь, крутя пальцами губу. – Это одно из наших правил. Мы все равно ни шиша не сможем поделать, если кого-то из наших схватят. Поэтому просто забываем о нем. Так, парни?
– Да.
– Верно.
– Лучше умереть, чем попасться.
– Хорошо, – сказал Клит, взглянув на Ганнона.
Они оба тоже страстно надеялись, что никто из мальчишек не попадется. Но, приходя на встречу с Медведем и его шайкой, надевали маски и неприметные хитоны на случай, если кого-то из ребят все-таки схватят. Под пыткой он может вспомнить какую-нибудь подробность, которая приведет к дверям Ганнона и Клита вооруженных солдат.
– А что такого особенного в этих женщинах? – спросил Медведь.
– Вам платят достаточно, чтобы вас это не интересовало. – Клит поднял увесистый кожаный кошелек.
Поскольку акцент Ганнона мог показаться странным, нанимал исполнителей и вел переговоры грек. Звон в кошельке привлек взгляды оборванцев, как раненая мышь – кошку.
– Как договорились: по золотому каждому, если все получится.
Медведь выпятил грудь.
– Половину хочу сейчас.
Остальные придвинулись поближе к нему, и Ганнон заметил, что некоторые положили руки на ножи. Маленькие ублюдки… Он напрягся, готовясь драться.
– Не валяйте со мною дурака, ребята. Даю вам три золотых сейчас – как жест доброй воли. Это больше, чем вы увидите за год своего воровства. Остальное, как я и сказал, получите, когда дело будет сделано. Если вас это не устраивает, то катитесь все в Гадес.
Медведь посмотрел на своих дружков.
– Если схватитесь за оружие, – угрожающе проговорил Клит, – мы выпустим половине из вас кишки, прежде чем успеете вдохнуть, а остальным – как только успеют.
Медведь, насупившись, посмотрел на Клита, потом на Ганнона. Оба ответили такими же горящими взглядами. Подумав, пацан рассмеялся.
– Я пошутил. Сделка хороша. Вы заплатите мне у храма Деметры в Ахрадине в начале третьей стражи.
– Ты разумнее, чем выглядишь, – проскрипел Клит. – А теперь, если хотите заработать золото, лучше поглядывайте за улицами вокруг, чтобы мы заблаговременно узнали, что они идут. Мы останемся здесь. Сообщайте нам.
С хмурым видом Медведь погнал свою шайку из переулка.
– Маленький засранец продаст душу, лишь бы получить барыш, – сказал Ганнон.
– Как и любой из городских низов, – ответил Клит, и юноша знал, что он прав.
– Гиппократ накажет свою стражу? – спросил он, выразив тревогу, о которой они уже дважды говорили раньше.
Сопровождающие Аврелию и Элиру, скорее всего, ни в чем не виновны перед этими женщинами.
– Их наверняка высекут, но, думаю, этим все и ограничится. В настоящий момент обученные солдаты – бесценный товар. Кроме того, золото, которое ты мне дал, с лихвой компенсирует их наказание. Прослежу, чтобы им тайно передали деньги от неизвестного доброжелателя.
Они приготовились ждать как можно дальше от обоих выходов из переулка. Ганнон смотрел в одну сторону, Клит – в другую. Заговорщики выбрали это место с большой осторожностью. Узкий проход был полон мусора и нечистот, и поэтому сюда редко кто-нибудь заходил, разве чтобы опорожнить ночной горшок, но их вполне могли обнаружить и здесь. Два человека с повязками на лицах неизбежно привлекут внимание. И все же приятели не снимали повязки из опасения, что мальчишки увидят их лица. Вдобавок Ганнон беспокоился, что Аврелию будет сопровождать слишком много солдат, или что они выйдут из других ворот, или не выйдут вообще. Ожидание действовало на нервы. Разговоры пришлось свести к минимуму, и поэтому не оставалось ничего, кроме как размышлять. Настроение Ганнона не улучшала вонь дерьма и мочи, и ощущение их под ногами на каждом шагу. Он сосредоточил мысли на снятой Клитом комнате над таверной на западном краю города. Известие о сбежавших женщинах не сразу достигнет того района. Если повезет, хозяин таверны ничего не заметит. Он был знакомый Клита, замешанный в кое-каких темных делишках. Клит собирался сказать, что Аврелия и Элира – флейтистки, прячущиеся для запретных встреч с ним самим и его другом (Ганноном). Через какое-то время карфагенянин прогнал из головы и эти мысли. Нынешняя часть их плана тоже была полна риска. А все должно пройти по плану, иначе – беда. «Боги, сражаться на войне легче», – угрюмо подумал юноша.
– Идут!
Перед ним стоял один из самых маленьких подручных Медведя – оборванец с выпученными глазами и копной курчавых черных волос.
– Ты уверен?
Малыш самоуверенно пожал плечами.
– Я увидел двух женщин; одна несла маленькое тело, завернутое в холст. С ними двое солдат. Это вам нужно?
С возбужденно застучавшим сердцем и печалью об Аврелии Ганнон взглянул на Клита.
– Должно быть, они.
– Всего два солдата! Как хорошо… Далеко? – спросил Клит, подойдя к Ганнону.
– В нескольких кварталах. Скоро появятся.
– Медведь и остальные на местах? – спросил Ганнон.
– Да. Мы хотим получить наше золото.
– Получите, если выполните свою работу.
– Не бойтесь. – Мальчишка ощерился, показав коричневые неровные зубы. – Я дам знать Медведю, когда они окажутся в тридцати шагах от входа во двор. – Вложив в рот большой и указательный пальцы, он издал тихий свист. – Я сделаю так, но гораздо громче. Сразу же выкатят воз, и мы с ребятами бросимся на солдат.
– Хорошо. Вечером увижусь с Медведем в Ахрадине, как договорились. Тогда он и получит деньги.
– Я передам ему, – сказал оборванец через плечо, рысцой пускаясь прочь.
Клит подтолкнул Ганнона.
– Нервничаешь?
– Дерьмо! Еще бы!.. А ты нет?
– Мои кишки горят, будто съел тарелку несвежих мидий. – Клит искоса взглянул на него. – Зато бодрит, клянусь бородой Зевса!
– Ага, я тоже чувствую подобное, – сказал Ганнон с натянутой улыбкой.
Лучше делать что-то по любви, а не ради мести, верности государству или какой-то другой из мириада причин, по которым сражаются люди. Если все пройдет хорошо, он воссоединится с Аврелией. Ганнон глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. В бою выживают бойцы с холодной головой, а те, кто чрезмерно возбужден, погибают.
– Я хватаю девушку-рабыню… Элиру, да? А ты бери Аврелию и мальчика.
– А если Медведю с дружками не удастся повалить солдат?
Клит наклонился, покопался в навозе и достал один, а потом и второй обломок кирпича.
– Воспользуемся этим. Ради всех богов, постарайся не убивать их.
Он двинулся к выходу из переулка и остановился шагах в десяти – на достаточном расстоянии, чтобы его случайно не увидел какой-нибудь прохожий, но все же близко, чтобы выбежать, если понадобится. С начала войны Ганнон бессчетное количество раз ждал в засаде. Время растягивалось, угол зрения сужался, как будто впереди был узкий туннель, во рту пересыхало, ладони потели, а в кишках чувствовалась слабость. И все же никогда он так не нервничал. Конечно, юноша знал причину – дело касалось Аврелии, – но не мог заставить свое сердце стучать медленнее. Он начал тревожиться. Если слишком переживать, можно все испортить. И этой мысли было достаточно, чтобы начать нервничать. Закусив изнутри щеку, Ганнон дал резкой боли отвлечь его от всего остального. Затем остановился и вроде как бездумно случайно поскреб грязную лодыжку.
– Они в пятидесяти шагах, – прошипел он и замолк.
Волнение Ганнона, наверное, было хорошо заметно, потому что Клит сжал ему локоть.
– Все будет хорошо.
Карфагенянин судорожно сглотнул.
– Да.
– Мы не знаем, как быстро они двигаются. Я сосчитаю до тридцати, и приготовимся.
Ганнон кивнул.
– Раз. Два. Три.
Клит продолжал считать, а Ганнон не отрывал глаз от части улицы, которую мог видеть в узком промежутке между домами. Мимо проковылял старик, опираясь на палку. В доме напротив женщина высунулась, чтобы выбить коврик на железных перилах балкона.
– Свежие горячие колбаски! Только что приготовлены! Кто хочет? – кричал лоточник.
– Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать.
В вышине неба презрительно кричали чайки, и им откликались другие. Мимо прошел тот курчавый мальчишка, не взглянув в переулок. Какой-то мужчина провез тележку со скобяным товаром, что-то бормоча себе под нос про ее вес. Две девушки остановились полюбоваться чем-то в примыкающей к переулку лавке, болтая о том, кто угадает, какой стражник стоит у ворот.
– Двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать семь. Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать, – проговорил Клит.
Оба молчали. Глядя на улицу, они сделали пару шагов. В ушах у Ганнона стоял шум, сердце отчаянно колотилось.
– Фьюуууу-фюить!
Свист оказался гораздо громче, чем карфагенянин мог ожидать от маленького оборванца.
Началось.
«Баал-Хаммон, позаботься о нас. Баал-Сафон, дай нам твою защиту и твою силу!» – молился Ганнон, когда они подошли к выходу из переулка.
Тра-та-та.
Слева донесся стук колес по булыжнику. Пока что Медведь исполнял свою роль, но глаза Ганнона выискивали не воз – они лихорадочно осматривали улицу справа. Юноша чувствовал, что Клит сзади делает то же самое, однако проклятый жрец с компанией загораживали обзор. В десяти шагах впереди стояли трое мальчишек, плохо притворяясь, что рассматривают товары, выставленные у входа в столярную мастерскую. Еще двое на другой стороне улицы играли в кости. Остальные, наверное, были с Медведем.