Аврелия больше не настаивала, и они стали ждать, пока не станет безопасно идти вперед или назад. Это ощущалось царством Гадеса на земле – с воплями женщин и смехом мужчин с одной стороны, и шумом убивающих друг друга солдат с другой. Не слышать этого было невозможно: обоим приходилось следить за концом переулка.
Ганнон надеялся, что дела могут пойти чуть лучше, когда схватка позади закончится. Он рассчитывал, что сиракузцы не одержат верх и что их командир не запомнил, куда они убежали. Первое известие пришло, когда в дальнем конце переулка показались трое сиракузских солдат. Они сразу же заметили его с Аврелией и с громкими криками бросились к ним.
Ганнону стало не по себе. Проклятье, все пропало! Если он будет сражаться, римляне впереди услышат. Если убежать из переулка, то увидят. Что хуже?
– Я посмотрела. За углом есть лавка, – прошипела Аврелия. – Не думаю, что в ней кто-то есть.
– Тогда туда! – ответил карфагенянин.
Трое сиракузцев были в тридцати шагах.
– Погоди. На пути легионеры.
Спокойствие Аврелии ошеломило его, но он подчинился.
Через шесть ударов сердца, которые показались шестьюстами, она схватила его за руку. Пригнувшись они нырнули за угол, женщина шла впереди. Ганнон не стал смотреть, что находилось за распахнутой дверью в лавку. Если их увидят, это станет ясно. Однако в ушах не раздалось никаких криков, когда они проскользнули внутрь и захлопнули дверь. Похоже, они попали в аптеку – сильно пахло ароматными травами и прочими снадобьями. На прилавке заметное место занимали две больших ступы с пестами, а полки на стенах были уставлены горшками и маленькими склянками. Ганнон осмотрел помещение, но ничего не увидел, чем бы можно было забаррикадировать дверь. С колотящимся сердцем он прислонился к ней и прижал ухо к доскам. Аврелия смотрела на него со страхом на лице.
– Куда они делись? – прокричал кто-то по-гречески.
– Заткнись, – проворчал второй голос.
– Почему?
– Эй, Юлий, тебе лучше закончить поскорее! – проревел кто-то по-латински. – У нас тут завелась компания. Несколько сиракузских шлюхиных сынов пришли спасать свою подругу.
– Дерьмо! Назад! – прокричал первый грек, и Ганнон приободрился.
Снаружи царила сумятица, сиракузцы убежали, а легионеры схватили оружие и пустились за ними. Когда звуки схватки в переулке затихли, Ганнон рискнул выглянуть наружу. Все легионеры как будто ушли, кроме одного, чья задница дергалась вверх-вниз между ногами какой-то женщины.
Бросившись вперед, Ганнон проткнул его сзади мечом, а потом, подняв с рыдающей жертвы, перерезал насильнику горло. Женщина – девушка – уставилась на Ганнона, в ужасе раскрыв рот, ее лицо и груди были сплошным кровоподтеком.
– Беги, – велел Ганнон, отбрасывая труп в сторону. – Найди, где спрятаться.
Аврелия хотела было помочь девушке встать, но Ганнон оттащил ее.
– Она же еще ребенок! – запротестовала подруга.
Он сжал ее локоть крепче.
– Мы не можем помогать. Нужно молиться, чтобы сами выжили. То, что мы видим, – только начало, поверь мне. К наступлению ночи все будет гораздо хуже.
Ее взгляд упал на девушку. Она лежала, не шевелясь.
– Спасайся, пожалуйста. Пока они не вернулись.
Девушка отвернулась.
Аврелия схватила чей-то окровавленный гладиус и протянула ей рукояткой вперед.
– Возьми. Им можно убить других или себя.
Когда девушка взяла его, Аврелия полными слез глазами посмотрела на Ганнона.
– Я готова.
Моля, чтобы череда неудач закончилась, Ганнон направился в маленькую улочку напротив.
Какое-то время они не видели никаких солдат – ни сиракузцев, ни римлян. На перекрестке шагов через двести у него шевельнулась надежда. На стене была нарисована человеческая рука с указательным пальцем, вытянутым в сторону одной из четырех улиц. Под ней он прочел по-гречески «АХРАДИНА». Указатели были в городе редкостью, и потому у него был лишний повод для благодарности.
– Туда.
Не прошли они и пятидесяти шагов, как из сырной лавки вышла четверка легионеров; каждый с кругом сыра под мышкой. При виде Ганнона с Аврелией они закричали и бросились к ним.
– Беги назад, – бешено прошептал Ганнон, но, когда обернулся, его сердце упало. Привлеченные криками своих товарищей, из дома, который, должно быть, обыскивали, выскочили еще трое римлян. Путь к перекрестку был перекрыт, и поблизости не было видно никакого переулка. Юноша забарабанил в одну дверь, в другую, но все были заперты изнутри.
– Я скажу им, что я римлянка, – сказала Аврелия, – и чтобы они не трогали тебя.
– Они и слушать тебя не станут. Посмотри на них – дикие звери.
Заслонив Аврелию, Ганнон передвинулся, чтобы встать к стене лавки, и в последний момент заметил в грязи рядом валявшийся сиракузский щит. Схватив его, он почувствовал себя немного лучше. Если повезет, он сможет убить нескольких, прежде чем его самого оглушат или зарубят.
– Дай кинжал, – сказала Аврелия. – Я тоже смогу сражаться, когда они подойдут ближе.
Ганнон хотел так много сказать! Как рад он был, что они встретились, как он наслаждался временем, проведенным вместе… Как мечтал в мирное время забрать ее в Карфаген, где они вместе могли бы создать семью… Но, не сказав ни слова, он вытащил из ножен кинжал и протянул ей.
Когда первые легионеры приблизились со злобными взглядами, Ганнон увидел, что на улице появились еще двое. Они замерли, словно не зная, вмешиваться или нет, а потом с мрачной решительностью двинулись к ним. Отчаянье почти захлестнуло молодого человека. Семеро на одного – плохое соотношение, но еще оставалось в пределах возможного как-то убежать вместе с Аврелией. А против девяти шансов не было.
Глава XXV
Квинт с Урцием бесцельно блуждали по улицам, время от времени присоединяясь к жестоким стычкам с сиракузскими солдатами, которые приготовились сопротивляться. Однако в основном подавленные горем друзья разыскивали Перу. Как ни маловероятно было найти его в охваченном насилием городе, оба не теряли надежды, так как не могли прогнать из головы Коракса. Больше четырех лет он был их начальником, защитником, отцом-командиром. Его смерть сама по себе была горем, но смерть от руки убийцы – Перы – вызывала самое страшное негодование. Объекта охоты нигде не было видно, однако друзья не сдавались. Пера был где-то в Сиракузах. Пока стычки продолжались, оставался шанс убить его незаметно, а если верить словам попадающихся навстречу легионеров, они постепенно перемещались к Ахрадине и Тихе. Пера скорее всего там, решили друзья. Какой бы он ни был моллис и коварный шлюхин сын, но он выполняет свои обязанности.
Путь преградил ряд горящих домов. Густой дым вздымался в небо, и языки пламени лизали стены деревянных зданий. Оттуда огонь распространялся на крышу, угрожая строениям по обе стороны. Внутри слышались крики. Когда гастаты остановились, из окна третьего этажа выбросилась женщина и со стуком упала на мостовую внизу. Больше она не двигалась, но хохочущие легионеры собрались посмотреть, как в окне появился какой-то человек – ее муж? – с маленьким ребенком на руках. Не сговариваясь, Квинт и Урций отвернулись.
Какое-то время они не разговаривали. В окружении всего этого ужаса говорить было не о чем.
– Смотри, – вдруг сказал Урций.
Квинт взглянул. В пятидесяти шагах впереди две небольших группы легионеров приближались к двум фигурам, прижавшимся спиной к стене лавки.
– Нам их не остановить, – со вздохом сказал он.
– Нам все равно придется пройти мимо или возвращаться мимо горящих домов.
– Не могу видеть, как дети прыгают вниз, чтобы умереть, – быстро проговорил Квинт; в голове у него снова всплыли образы Энны. – Пошли вперед.
Они продолжили путь. Через несколько ударов сердца началась драка. Лишь двое легионеров могли нападать одновременно. Остальные отступили, громко выражая свое мнение о происходящем. Когда Квинт и Урций подошли, один гастат, крича, упал с глубокой раной в животе. Выкрикивая ругательства, его место занял другой. Его неосторожность оказалась губительной. Человек, загнанный в угол – насколько мог видеть Квинт, сиракузский командир, – ударил своим тяжелым щитом сначала одного, а потом другого противника. Оба инстинктивно шагнули назад, и сиракузец мечом проткнул одному горло. Когда он вынул клинок, кровь брызнула фонтаном, а легионер упал на землю, как брошенный в колодец камень.
– Неплохо, – восхищенно сказал Урций. – Он так сражается, потому что с ним женщина. Видишь?
Квинту не хотелось смотреть, не хотелось видеть еще одно искаженное страхом женское лицо. Тем не менее его внимание было приковано к разворачивающейся перед ним битве, и неизбежно его взгляд упал на спутницу сиракузца. То, что он увидел, сначала не воспринялось мозгом. Юноша моргнул и взглянул снова. И сердце сжало железным обручем.
– Аврелия? – прошептал он. – Не может быть. Этого не может быть…
Урций заметил в его тоне нечто необычное.
– В чем дело?
Квинт подошел поближе, его сердце колотилось в бешеном неровном ритме. С двадцати шагов он ясно увидел, что это его сестра. Годы разлуки не изменили ее. Что она делает в Сиракузах, к тому же с вражеским командиром, он не мог представить, но это была Аврелия. В своем возбуждении он не обращал внимания на ее спутника и схватил Урция за плечо.
– Ты мне доверяешь?
Тот удивленно воззрился на него.
– Свою жизнь, ты это знаешь.
– Так поверь мне, брат, когда я скажу тебе, что та женщина – моя сестра. Я понятия не имею, почему она здесь, но это она.
У приятеля медленно отвисла челюсть.
– Ты уверен?
– Настолько уверен, что сейчас брошусь на своих и попытаюсь ее спасти.
Урций длинно и замысловато выругался. Тут упал еще один легионер с распоротым брюхом. Остальным надоело. Ревя, как взбешенные быки, они двинулись все вместе.
Квинт не стал дожидаться от Урция ответа. Он ринулся вперед с мечом и щитом на изготовку.