Томас беспокойно глянул мимо нее, всей душой уповая, что больше никому не вздумается побродить, покинув пост, и застать их.
– Я солдат. И должен печься о брате. Я не смог бы остаться, кабы даже ваша госпожа дозволила сие.
Христиана кивнула. Она и сама это знала.
– Увижу ли я вас снова, Томас Блэкстоун?
– А вы хотели бы? – спросил он, чувствуя обжигающий щеки румянец.
Она улыбнулась, согрев его своей нежностью.
– Да. Я обязана вам жизнью. И вы единственный, кому достало участия, чтобы спасти ее.
Голоса в большой зале снова возвысились. Христиана бросила тревожный взгляд через плечо.
– Надо идти. – Она схватила его за большую, загрубевшую от трудов руку, до сих пор сжимавшую вышитый лоскуток. – Думайте обо мне.
Они даже не притронулись друг к другу, не считая прикосновения ее ладони к его руке, и больше всего на свете ему хотелось прижать ее к груди. Но он этого не сделал. Слишком поздно. Она уже отступила прочь.
Где-то по коридорам шли люди. Она на миг замешкалась, прежде чем направиться в большую залу, а затем оглянулась на него через плечо.
– Я буду молиться о вашем благополучном возвращении, – и удалилась.
Раскатился голос Элфреда, распекавшего одного из подчиненных. Блэкстоун свернул в один из неохраняемых проходов, чтобы оказаться подальше от залы и ходящих караулом латников. Потребовалась пара минут, чтобы в голове у него прояснилось. Холод замка сочился в его руку, опиравшуюся о каменную стену. Использованный здесь бутовый камень был поглаже; каменщик проявил больше тщания, укладывая известковый раствор вровень с контурами камней. Блэкстоун провел ладонью по шкуре замка. Этот камень был получше. Его делал больше века назад человек, гордившийся трудами своих рук. Быть может, тесаный опорный камень явит взору его клеймо или инициалы. Томас проследил взглядом линию шва и заметил в его сухих изгибах выщербину. Кто-то наткнулся на стену. Чтобы прорезать поверхность, надо было облачиться в доспехи. Зарубка осталась на высоте плеча, и тусклая помарка была совсем свежей. Блэкстоун поглядел на пол. Цвет крови гранитные плиты скрыли, но замаскировать ее глянцевитый блеск не могли.
Сердце у Томаса загрохотало. Лук в этом проходе не натянешь. Закинув его за спину, он достал из ножен длинный нож лучника. И, медленно ступая, аккуратно опуская ступни на холодный пол, подкрался к поблескивающим на свету кровавым пятнам. Они вели в боковой покой. Вход в него загораживали тяжелые вышитые завесы, свисающие с шеста. Блэкстоун затаил дыхание, чутко ловя любой звук, выдающий непосредственную угрозу. Стоя у места, где завесы смыкались, он извлек стрелу и медленно ввел ее между гардинами. Отвел одну в сторону и тут же сделал полшага назад, стиснув рукоятку ножа в готовности отразить любое нападение.
И увидел отрока – наверно, лет девяти-десяти, не старше, сидевшего на полу спиной к стене покоя. Ребенок взмок, волосы прилипли ко лбу, его штаны и накидка с гербом рыцаря, оборонявшего брод – Годемара дю Фе, – были измараны в крови и грязи. От страха дыхание мальчика было порывистым, и кинжал, который он держал в вытянутой руке, нацелив на Томаса, явственно трясся. Ребенок защищал простоволосого рыцаря, лежавшего рядом. Ему крепко досталось, и он балансировал на грани беспамятства. Его наплечник был пробит стрелой, раздробившей кости, причиняя мучительную боль. Рана в боку сочилась темной кровью под нагрудником. Блэкстоун понял, что, должно быть, пробита печень. Воин, по виду чуть за двадцать, состоял на службе у дю Фе, а отважный трепещущий отрок, наверное, его паж. Очевидно, эти люди, уцелевшие в бою, искали убежища у графини. И если Готфрид или его люди их увидят, обоим конец. В выкупе за раненого рыцаря д’Аркур не нуждается.
Томас быстро оглянулся. Один из латников прошел в конце коридора. Мгновение поколебавшись, Блэкстоун ступил в покой, закрыв за собой вышитые завесы. Мальчишка заскулил, слезы хлынули у него из глаз, а нож затрясся еще сильнее. Рыцарь что-то прошептал, устремив взор на английского лучника, подступающего к нему с мясницким ножом в руке. Томас остановился. Если мальчишка бросится на него, то может ненароком нанести удачный удар. Лежащий снова зашептал, и на сей раз Блэкстоун понял.
– Пощадите мальчика, – проговорил раненый.
Подняв руку, Блэкстоун мягко обратился к перепуганному пажу.
– Я взгляну на рану твоего господина, – негромко произнес он, боясь быть услышанным в коридоре. А затем, повернувшись к раненому, добавил: – Я не причиню вреда ни одному из вас. Даю вам слово.
Повернувшись к мальцу, приложил палец к губам, а затем вложил нож в ножны. И, безоружный, опустился на одно колено в трех футах от парнишки. Блэкстоун поглядел ему в глаза, а потом склонился, давая шанс напасть. Кинжал был в каких-то дюймах от его лица.
Французский рыцарь выдохнул команду, и отрок неохотно опустил остроконечный клинок. Снять нагрудник раненого Блэкстоун не решился из опасения, что тот вскрикнет, но рана продолжала кровоточить. Со стрелой, белое оперение которой теперь облепила темная липкая масса, он ничего поделать не мог. Очевидно, паж пытался остановить кровь из раны на животе, потому что из-под края доспехов торчал кусок тонкой материи – вроде тонкого полотна, пристойного одеждам графини. Должно быть, этот раненый рыцарь на считаные минуты опередил д’Аркура и его свиту.
Томас вытянул еще немного материи – та промокла насквозь. Сняв с плеча лук, он стащил собственную гербовую накидку, а затем скатал ее и очень осторожно подсунул под нагрудник. Раненый скривился, но снес боль молча. Давление скатанной ткани задержит кровь еще на какое-то время.
Рыцарь кивнул в знак благодарности.
– Господин, – сказал Блэкстоун чуть ли не шепотом, – вы умираете. Я вам помочь не могу. Я не могу найти священника и не могу предложить вам никакого утешения. Теперь я вас покину в уповании, что добрая госпожа сего жилища скоро будет при вас.
Кивнув, рыцарь протянул руки и тронул Томаса за рукав. Блэкстоун бережно отвел его руку, вложив ее в ладонь пажа.
– Сиди тихо со своим отважным господином, пока мы не уйдем. Госпожа придет за вами, – проговорил Томас. Встав, он поднял свой лук. Готфрид созывал своих людей, чтобы уйти.
– Я буду просить Бога, когда предстану перед Ним, – едва слышно прошелестел голос рыцаря, – дабы даровал вам свое благословение и умолил кого-то проявить милосердие к вам в годину вашей нужды.
– Никто не проявит милосердия ни за что, – ответил Блэкстоун. – Я английский лучник.
Убедился, что коридор свободен, и вышел, оставив того умирать.
Французская армия бессильно стояла по ту сторону брода. Уровень воды был еще слишком высок, чтобы хотя бы помышлять о переправе. Они выжидали, пока прилив не нахлынул и не схлынул дважды, прежде чем решили, что штурмовать плацдарм англичан не удастся. Не оставалось ничего иного, как отступить до самого Абвиля, переправиться через реку там и тогда по северному берегу ринуться вдогонку за Эдуардом. Но на английской стороне каждому – от благородного господина до рядового конюха – было очевидно, что французская армия, признанная лучшей в Европе, численностью превосходит войско Эдуарда в добрых два раза, да еще толику сверх того.
Английские подкрепления и припасы, которые должны были прибыть из Англии и дожидаться их в Ле Кротуа, еще даже не покинули порт приписки. Разведывательный отряд обчистил город и окрестности. Армия хотя бы будет накормлена, но в битву ей придется идти только с имеющимся оружием и людьми. Гонец доставил вести от сэра Хью Гастингса и фламандской армии. Они продвигались на юг с северной границы Франции, но их попытки штурмовать французские укрепленные города провалились, и они ретировались во Фландрию. Соединиться обе армии не смогут; Эдуарду остается полагаться только на себя. Он двинулся маршем на восток через графство Понтьё, вступив в обширный дубовый и березовый лес Креси-ан-Понтьё, скрывшись из виду армии короля Филиппа, вместе с братом и племянником д’Аркура не догнавшей его на каких-то десять миль.
Скоро выбора не останется. Англичанам придется встать и дать бой.
– Томас! Ты нужен сэру Гилберту, – сказал Уилл Лонгдон, пробираясь между деревьями. На ночлег армия встала лагерем в лесу, вдоль хребта между Креси и деревенькой Вадикур. Предрассветный озноб закрадывался в мышцы истерзанных боями людей ноющей болью. Выбравшись из-под одеяла, Блэкстоун скукожился от сырого лесного воздуха, зевнул и потянулся, расправляя закоченевшие конечности. Ричард, как всегда, еще спал, подложив ладони под щеку, как дитя.
– Где?
– В сотне ярдов. Там. На опушке.
Блэкстоун кивнул.
– Харчи есть?
– Кусок баранины из той, что фуражиры Диспенсера раздобыли вчера.
– Не побудешь с Ричардом до моего возвращения? Дай ему чего-нибудь поесть. Мы малость поиздержались.
– Само собой. Вот. – Он протянул завернутый кусок мяса размером с ладонь. Откусив кусочек, Блэкстоун запил его глотком вина. Протер глаза и причесал волосы пятерней. Закинул лук за спину и затянул пояс. Щетина на лице зудела. Оба кивнули друг другу на прощание.
– Томас!
Блэкстоун повернулся уходить.
– Скажи да, – бросил ему вслед Лонгдон и, не вдаваясь в разъяснения, устроился в еще не остывшем одеяле друга.
Пробираясь по лесу мимо сотен скучившихся людей, через вонь прелого пота, мешающуюся с мускусным запахом лошадей, Блэкстоун сквозь деревья углядел конника. Тот переводил взгляд с дерева на дерево, проникая взором все глубже в лес. Король с придворными неспешно ехал через лес. Неужто король покидает свое войско? Быть может, он наконец-то решил объявить перемирие. Томас ощутил трепет паники: Бог ведает, что люди валятся с ног от усталости, зато дух у них на высоте. Они побили французов дважды, хоть и пребывали в меньшинстве. Если Эдуард объявит перемирие, они отправятся на родину; его ждет возвращение в деревню, к той жизни, что они вели вместе с братом. Воспоминание о доме не отставало от него, пока он спускался по склону. А захотел бы он вообще возвращаться домой, даже будь у него выбор? Отцовский боевой лук – наследство лучника – вливает силу в его руку всякий раз, стоит лишь натянуть его. Дух воина, поведал однажды отец, питается его подвигами и оружием, которое он лелеет. Но как быть с долгом в отношении Ричарда, который отец ему завещал? Отрок сражался с ним плечом к плечу, даже вынес сэра Гилберта в безопасное место. Пожалуй, Ричард все-таки даже лучший солдат. Можно ли будет остаться, если объявят перемирие? Позволят ли простолюдину снова свидеться с такой девушкой, как Христиана? Она незнатного происхождения, в отличие от семейства, которому служит. Если она когда-нибудь станет для него чем-то большим, нежели просто предметом вожделения, что станет с братом? Отец говорил ему и еще кое-что: от долга человека увольняет только смерть.