Французы прибыли.
Сэр Гилберт приказал бойцам занять позиции.
– Здесь мы выстоим или погибнем, ребята. Когда честь Франции выйдет из-за того холма, над ними на фоне неба будет развеваться их орифламма[17]. И она кроваво-красная отнюдь не без причины. Это их священный флаг, благословленный каждым блудодействующим священником в христианском мире, а значит, они тоже пленных брать не будут. Каждого из нас. Короля, принца, графа или простолюдина – они намерены перебить нас всех, коли только мы не убьем их первыми. Господь вас благослови, ребятушки. Я не покину это поле, пока или не буду покойником, или враг короля не будет разбит.
Сэр Гилберт занял свое место в первой шеренге.
Элфред отправился к своим лучникам на самом фланге, по пути тронув Блэкстоуна за плечо.
– Свидимся, Томас. Целься верно. Они не должны прорваться.
Блэкстоун кивнул; страх уже начал глодать его нутро, но он не позволит, чтобы его бойцы это увидели. Со склона холма докатились звуки труб и литавр.
Французы пришли разгромить их.
Пять тысяч генуэзских арбалетчиков спешили по дороге из Абвиля. Позади них французские конные латники и рыцари едва сдерживали горячащихся боевых коней. Их способ боевых действий – это атака с копьями, укороченными до шести футов, чтобы убить третий ряд стоящих в обороне, как только первый будет утыкан арбалетными болтами, а второй сокрушен железными подковами. Меч, булава, молот и секира сразят или покалечат остальных. Свет знает, что французская армия – самая могущественная и эффективная рать, и в этот день в Креси-ан-Понтьё тридцать тысяч ее воинов втопчут в грязь выскочку-короля, командующего неполными десятью тысячами бойцов. Всякого, кто осмелится пойти против короля Филиппа VI Французского, ждет погибель.
Подъезжая к полю брани, рыцари запрокинули головы в шлемах с открытыми забралами, радуясь дождику, приносящему облегчение от спертого воздуха и пыльных дорог. Таким аллюром они скоро достигнут английских порядков. Долгие августовские сумерки дадут им довольно времени, чтобы увенчать день победой.
Пелену дождя, прокатившегося над полями, снесло к людям на холме, ожидающим нападения. Не дожидаясь приказа, каждый лучник снял тетиву с лука, спрятав ее за пазуху или под кожаную шапку. Негоже, чтобы она растянулась от влаги, сократив дальность полета стрелы. Ливень минул, тучи понесло дальше в глубь суши, и солнечные лучи излили теплый свет, воспламенивший мокрую траву золотом и заигравший бликами на мокрых французских доспехах и щитах.
Оглянувшись, Блэкстоун с прищуром поглядел на низкое солнце. Король и маршалы выбрали это место куда дотошнее, чем он сознавал. Атакующим французам не только придется карабкаться в гору, но еще и западное солнце будет светить в глаза.
– Идут, – спокойно произнес кто-то, пока лучники снова натягивали луки.
От топота тысяч ног и копыт земля затряслась. Ричард Блэкстоун чувствовал это острее большинства – дрожь тверди говорила с ним. Вдохнув сырой воздух, он задержал его на миг в ноздрях и легких. Трава благоухала, и ветерок доносил свежесть с лугов и из леса. Ричард довольно замычал. Блэкстоун, обернувшись, поглядел на его ухмыляющееся лицо с нескрываемой печалью оттого, что немой отрок утратил невинность. Протянул руку и коснулся плеча брата. Он бы отдал все на свете, только бы не знать о смерти девушки. Ричард прочел боль во взгляде брата. Коснувшись сердца и губ, Томас протянул руку. Последний жест любви перед неизвестностью сражения. Взяв ее, отрок с кривой челюстью прижал свои влажные губы к загрубевшей ладони.
Генуэзские арбалетчики и матросы, числом равные чуть ли не половине английского войска, выкрикивали стоическим англичанам оскорбления. Это было первое из трех подразделений, развернувшихся в боевую линию в три шеренги, с громадным боевым флагом орифламмы у задней части, поднятым повыше, чтобы видели все англичане. Арбалетчики промокли до нитки, устали и проголодались. Французы же, относившиеся к ним с презрением, торопили их на поле боя. Выпустив болты, арбалетчики вынуждены были остановиться, чтобы взвести механизмы своего оружия для следующего выстрела. В позиционном бою их обычно защищают большие щиты, за которыми можно спрятаться на время перезарядки, но сегодня их французские наниматели оставили paviseurs[18] в обозе, рассчитывая, что арбалетчики просто скосят передние ряды англичан, а остальное доделают дестриэ в доспехах и рыцари. Нетерпеж французов и ливень доведут генуэзцев до ручки.
Стоя перед орущими шеренгами, англичане, оказавшиеся в пределах обстрела арбалетов, увидели, как в воздух взмыли несколько тысяч болтов, выброшенных стальными пружинами. Как только они трепетно устремились к земле, вторая шеренга прошла вперед и выстрелила. Бесчисленные трубы и барабаны набирали темп, взвинчивая какофонию бравады. Но английские и валлийские ряды не дрогнули. Попав в них, эти болты посеяли бы смерть, но они не долетели, воткнувшись в землю перед английскими латниками. Стреляя в гору да против солнца, генуэзцы недооценили расстояние, а витые из сыромятной кожи тетивы арбалетов растянулись от дождя.
По рядам англичан прокатился рокот удовольствия.
– Бедные ублюдки, – проворчал Уилл Лонгдон. – Неужто не могут получше?
И тут послышались команды сотников с правого и левого флангов:
– Наложи! Натяни! Пускай!
Блэкстоун и остальные вытянули шеи, наблюдая, как густая туча стрел трепещет в воздухе. А потом громовые раскаты рибальд – привязанных к тележкам четырехдюймовых пушчонок, изрыгавших дым и куски металла, – умножили их огневую мощь. Эдуард поставил их по обе стороны от флангов лучников. Они убивали не так результативно, как стрелки, зато их грохот и клубы дыма вселяли страх и замешательство, кончавшиеся смертью, когда стрелы падали. Это была сущая бойня. Англичане давали залп за залпом, и стрелы с железными наконечниками впивались в плоть и кость. Покинув строй, генуэзцы бросились бежать.
– Полюбуйтесь-ка! – воскликнул Блэкстоун, увидев, как сотни французских рыцарей едут вперед, топча генуэзцев и убивая всех уцелевших, до которых могли дотянуться мечом и копьем. Сэр Гилберт повернулся на своем месте в передней шеренге, подняв щит и оставив меч в петле на поясе, потому что каждый латник и рыцарь держал копье, чтобы вонзать его в мышцы французских жеребцов, сумевших не покалечиться в ямах, когда те доберутся до боевого построения англичан.
– Так, ребята, это брат французского короля. Граф Алансонский – нетерпеливый ублюдок и хочет добраться до нас. А сперва должен устранить с пути кое-какие помехи. Коли они набросятся на нас, призывайте святого Георгия. Кричите громко. Не у всякого есть сюрко либо щит, чтобы его признали свои. Идут. Лучники!
По трупам генуэзцев загрохотали копыта атакующей лавины – когорты рыцарей столь широкой и глубокой, что Блэкстоун даже не видел, где кончается одно подразделение и начинается другое. Боевые кони, фыркая кроваво-красными ноздрями, несли вперед людей в доспехах на полном скаку. Дестриэ в бардах – пластинчатых доспехах, защищающих голову и грудь, отражая стрелы, – скакали галопом плечом к плечу, выученные боями превращаться в безжалостную, сокрушительную массу неудержимой мощи.
– Широкими! – крикнул Блэкстоун, и лучники наложили на луки зазубренные охотничьи стрелы. Треугольные шипастые наконечники будут раздирать мышцы и жизненно важные органы. Лучники на флангах выпустили очередную тучу стрел, и за мгновение до того, как они перевалили через верхнюю точку, чтобы обрушиться с небес, Блэкстоун прицелился в ноги коней, расталкивающие длинные матерчатые балахоны; попоны пышных расцветок шелестели, как рыцарские знамена.
– Натяни! – Его левая нога сама собой выдвинулась на шаг вперед, лук поднялся, рука оттянула грубую пеньковую тетиву до самого уха. Его целью было великолепное животное, с которым едва мог совладать сидящий у него на спине рыцарь. – Пускай!
Смертоносный рушащийся град ударил по французам сверху в тот самый миг, когда лошади завизжали в му́ке от низко летящих снарядов стрелков Блэкстоуна. Кувыркающаяся изломанная масса оскальзывалась на залитой кровью траве, отчаянно пытаясь удержаться на ногах.
– Христос всеблагий, – изрыгнул богохульство валлиец неслышно для лучников, уже выпустивших еще по три стрелы в массу размахивающих копыт и покалеченных рыцарей. Стрелы пронзали груди и бока перепуганных лошадей, оставляя глубокие раны, источавшие из них силы и жизнь, причиняя больше боли, чем в силах снести любое животное. Под хруст ног они валились под весом своих седоков и конников, напиравших сзади. Забрызганные грязью рыцари вонзали шпоры в бока своих жеребцов, коленями направляя вокруг покалеченных обезумевших лошадей.
– Ровно держать! – крикнул Блэкстоун, наклоняясь и стреляя, выработав неустанный смертоносный ритм. – Не тратить стрел попусту! Целься и стреляй. Целься и стреляй!
Французы все шли и шли.
И гибли.
Гулкое сердцебиение французских литавр стало громче, толкая рыцарей вперед. Трубы завывали с переливами, словно могли опрокинуть англичан собственными силами. Тесно сбитый строй сгрудился еще более, опустив копья и подняв щиты. Некоторые получили ранения, но продолжали атаковать, и те, кому богатство позволяло обзавестись качественными доспехами, отражавшими попытки лучников убить их, кричали «Montjoie!»[19] и обрушивались на англичан во всей своей славе и свирепости. Кони совершали кульбиты в ловчих ямах, другие получали ужасающие ранения, но их отважные сердца гнали кровь к мышцам и жилам, поддерживая разбег, понукаемый жестокими шпорами, теперь нимало не заботившихся о животных, которых так недавно лелеяли.
Тут в стычку вступали латники сэра Гилберта, разя уцелевших. Никто не хотел отдавать жизнь малой ценой, и тяжкий лязг мечей о доспехи перекатывался по рядам туда-сюда. Эта тяжкая, грубая работа требовала