сил и выносливости. Упав, человек в семидесяти фунтах брони подняться уже не мог. Поскользнуться или быть оглушенным ударом означало смерть. Погибли тысячи арбалетчиков, сотни рыцарей лежали, испуская дух от смертельных ран, а ни один из обороняющихся еще не пал. Французские латники отступили за пределы дальности стрельбы лучников, чтобы перегруппироваться. Воздух оглашали жалобные крики лошадей.
– Надобно пойти да прикончить несчастных тварей, – сказал Уилл Лонгдон. – Из милосердия.
– Ты же знаешь, что сказал король, Уилл: сегодня никакого милосердия, – отрезал Блэкстоун, пересчитывая оставшиеся стрелы. – Стрелы? – крикнул он бойцам.
– Три, – отозвался Уилл Лонгдон.
– У меня пять, – простонал Джон Уэстон. – Пара оперений выглядят так, что полетят в белый свет.
– Стрелять будем в упор, Джон. Целься и стреляй, – сказал ему Блэкстоун. У остальных бойцов роты стрелы были на исходе. Каждый выкрикнул, сколько у него осталось: две, три, одна, четыре, ни одной. Он увидел отроков и попов, бегущих из задних рядов со связками стрел, чтобы пополнить боезапас лучников.
– В следующий раз они подберутся ближе, – обернулся сэр Гилберт. – Их так много, что в конце концов они пробьются. Лучники, приготовьтесь отступить назад, у вас нет защиты от подобных.
– Мы не сдадим позиции, сэр Гилберт. Как только у нас будут стрелы, мы сможем принять их в лоб.
Сэр Гилберт кивнул, слишком устав, чтобы пускаться в порицания или похвалы. Из обоза прибежали отроки с бурдюками и ведрами воды. Бойцы черпали ее горстями, поднимали бурдюки, орошая животворной влагой свои пересохшие рты.
Короткая передышка дала людям пару минут, чтобы опереться на свои мечи, повалиться в траву и снять шлемы. Блэкстоуну, пропотевшему насквозь, чувствовавшему ломоту во всем теле, казалось, что эти люди в доспехах больше не выдержат избиения. Упавшие лошади и ловчие ямы замедлили французское наступление; они не смогли атаковать дисциплинированным строем. Рельеф заставил их маневрировать, рассыпавшись на сражающиеся кучки, что сделало их уязвимыми для нападения пехоты с боков. Толпы солдат, рыцарей и пикейщиков валили конников, неспособных обороняться со всех сторон разом. А потом французы нахлынули снова. Взмыленные лошади с покрытыми пеной уздечками и ногами ринулись галопом во весь опор; они смогут прорваться к позициям англичан одной лишь своей несметной массой. Англичане смотрели, как очередной дождь надрывной боли падает с небес на решительно настроенных атакующих. Рыцари, крепко сидевшие в своих седлах с высокими лука́ми, закачались и осунулись, но отважные кони понесли убитых и смертельно раненных вперед. Менее чем в пятидесяти ярдах от передней шеренги первые кони угодили в ямы футовой глубины, и хруст их костей был слышен даже там, где стояла шеренга.
Несмотря на кожаные напалечники, Блэкстоун почувствовал, что кожа на пальцах ссажена от постоянного шварканья отпускаемой тетивы.
Его силы отнюдь не шли на убыль; коли на то пошло, в его руках обнаружилась сила, о которой он и не подозревал. Он был выше боли. Такой кровавой бани не доводилось видеть еще ни одному человеку на свете. «Больших красот в сражении ты не узришь», – поведал ему сэр Гилберт, когда его рвало на перекрестке дорог в Нормандии, когда он убил своего первого человека. Чтобы покрыть это поле, всей блевоты на свете не хватит.
Ричард выпускал стрелы чаще всех остальных. Томас почти видел, как его стрелы попадают в цель. Хотя некоторые лучники и промахивались из-за кипящей свалки людей и лошадей, стрелы Ричарда попадали в цель каждый раз.
А французы все перли и перли. Через павших товарищей, мимо лошадей, таращащих в ужасе белки глаз, бьющихся в агонии, через град стрел, падающих под острым углом с такой скоростью, что не защитят даже пластинчатые доспехи. Ярдовые ясеневые деревяшки прошивали рыцарей насквозь, пригвождая к седлам.
Но они все шли и шли, ярость их не убывала, жажда крови была неутолима. Даже закаленные в сражениях английские рыцари волей-неволей восхищались столь ошеломительной доблестью. И убивали их. А французы все не могли прорвать ряды англичан. Рыцари гнали своих коней прочь от лучников на флангах, устремляясь прямиком на принца Уэльского. Его знамя и знамена дворянства служили маяком для французских взоров. Сюрко принца, разукрашенное квадратами со львами Англии и лилиями Франции, было на виду у каждого, и он бился в этом своем первом сражении с яростью юности, подстегиваемой его силой. Каждый раз, когда наставники повергали его наземь с попустительства короля, дабы обучить его наносить и отражать удары в фехтовании на мечах, теперь нашел доброе применение. Но настанет момент, когда французский атакующий авангард докатится до передовой линии, и масса следующей за ним конницы втиснет их в хлипкие ряды, до сих пор ухитряющиеся удерживать свои позиции.
Блэкстоун видел лишь неустанно надвигающихся коней. Земля дрожит, комья грязи летят из-под копыт; копья наклонены, мечи занесены высоко в воздух, щиты утыканы стрелами. Что могут эти люди разглядеть через узкие щели своих песьемордых бацинетов? – гадал он, направляя снаряд в рыцаря в сюрко с алым крестом на темно-зеленом поле. Теперь они стреляли по более пологой траектории, бронебойные наконечники врезались в пластинчатые доспехи с такой силой, что вышибали всадников из седел с высокими луками. Где-нибудь в безопасном месте писцы, запечатлевая сражение, напишут, что в ту минуту, когда граф Алансона и его рыцари атаковали вверх по склону, на них обрушилось свыше шестнадцати тысяч стрел. До вершины брат французского короля не дожил.
И все же они не дрогнули.
Может, это и есть доблесть и слава, о которых вещал сэр Гилберт?
Блэкстоун смотрел, как уцелевшие поворачивают обратно, чтобы собраться у подножия холма. Позади них собирались новые французские всадники. Уцелевшие перевооружались, решительно настроившись вернуться и одержать победу, в коей даже не сомневались. Томас отхаркался и сплюнул, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса во рту из-за смрада выпущенных кишок лошадей и людей. Поглядел на изнуренных стрелков своей роты, на лицах которых глубоко залегли морщины страха и напряжения битвы, будто оставленные рукой резчика по камню.
– Сегодня мы выкупили для короля сей кусок Франции, ребятушки. Так удержим же его еще малость, – сказал он им. Спустил тетиву с лука и приладил новую, не желая рисковать проиграть в силе из-за растянувшейся тетивы.
Джон Уэстон зачерпнул горсть воды из ведра, прежде чем отрок побежал дальше вдоль строя.
– Я лишь хочу, чтобы один из этих богатых ублюдков-рыцарей сдался на милость и выкуп за него дал бы королю столько сраной земли, сколько ему надобно. А мне бы тогда не пришлось лишаться кожи на перстах. Глянь-ка, – выставил он ладонь на всеобщее обозрение, – даже все мозоли напрочь посдирало.
– Это потому, как ты полбоя задницу свою чесал, – поддел Уилл Лонгдон.
Бойцы рассмеялись, радуясь развлечению. Уэстон напустил на себя уязвленный вид.
– Будь твоя задница так намята седлом, аки моя, ты бы нюни распустил, – огрызнулся он.
С той стороны по лону земному медленно полз вечерний туман. Август на исходе, и ночь принесет сырость и холод, которым солдаты будут только рады после изнурительных трудов жаркого дня. Те, кто доживет.
Блэкстоун поглядел на брата. Отрок прилег на сырую землю, посасывая травинку, будто дома на сенокосе наблюдал за вспорхнувшим полевым жаворонком. Томас опустился на корточки рядом с ним.
– Что видишь? – спросил Блэкстоун ласково, глядя на облака с розовой оторочкой. Скоро стемнеет, и тогда в рукопашной будет еще труднее отличить друзей от врагов.
Ричард перевел взгляд на него, не уразумев сказанного, как Томас и думал. Тряхнул головой, когда Ричард ворчанием выразил непонимание. Блэкстоун понял, что уже никогда не найдет в сердце место, которое брат занимал раньше. Похлопал Ричарда по плечу и жестом велел подниматься на ноги.
Передышка подошла к концу. Через долину прокатился торжественный зов фанфар. Литавры снова завели свой воодушевляющий рокот.
Томас оглядел исковерканные трупы людей и лошадей – нищенская могила, ощетинившаяся стрелами вместо надгробий. От представшего зрелища у англичан заняло дух. Рыцари сплотили ряды. Заслон короля Эдуарда в четыре ряда, растянувшийся почти на тысячу ярдов по склону, казался совсем ничтожным по сравнению с корпусом всадников, тронувших своих коней вперед неспешным, решительным шагом. В ряды тех, кто уже шел на англичан грудью, влилась свежая кровь. Знамена реяли на вечернем ветру, и многоцветье сюрко, щитов и флагов могло посрамить закатное солнце.
– Боже правый, – проронил Уилл Лонгдон, перекрестившись.
– Одних стрел нам будет маловато, Томас, – заметил Джон Уэстон. – Нужно окаянное чудо, а мы с церковью были врозь, сколько я себя помню.
Блэкстоун оглядел вымпелы. За истекшие недели он научился распознавать некоторые из геральдических символов благородных французских династий. Впрочем, чтобы углядеть герб д’Аркуров, дока не требовался. Брат и племянник сэра Готфрида шли в третьем эшелоне. Томас поглядел вдоль строя туда, где стояла наготове свита принца. Пятерней убрав волосы назад, принц надел на голову темный металлический шлем. Взмахнул десницей с мечом влево-вправо, снова разминая малость затекшие мускулы. И когда обернулся сказать что-то остальным, все глядевшие ясно увидели улыбку на его лице. Он радовался.
В паре шагов позади Ричарда Фитц-Саймона, крепко державшего знамя принца обеими руками, стоически высился в своем забрызганном кровью сюрко Готфрид д’Аркур обок сэра Реджинальда Кобэма. Прижав палец к носу, старый вояка выдул наземь соплю, спокойно дожидаясь тех, кто переживет предстоящий град стрел. Смертоубийство не трогало его чувств. Подобные сантименты он оставил на долю женщин. Он знал, что в бой идут члены рода д’Аркуров, но не ощутил ни малейшего сочувствия к маршалу армии. Врага надо убивать как можно более толково и расторопно, будь он родней или нет.