– Ее имя?
– Энни.
– Оно не французское.
– Так звал ее отец. Имя же было Аннелета.
– Она жива?
– Нет.
– А твой отец?
– Умер.
– Лучник?
– Наилучший. Мне достался его боевой лук.
– Он погиб в бою?
– В каменоломне, где я служил подмастерьем как камнетес и вольный человек.
– И умеешь писать?
– Немного.
– Значит, не совсем варвар.
– Достаточно, дабы исполнять свою клятву и убивать врагов моего короля, – отрезал Блэкстоун, не в силах скрыть непочтительные интонации.
Д’Аркур пропустил их мимо ушей.
– Да. Мне ведома воинственность англичан на собственном опыте. Кто твой владыка?
– Сэр Гилберт Киллбер.
– Он жив?
– Погиб под боевым конем под Креси.
– Мне он не знаком.
– Кабы вы встретились с ним на войне, знали бы.
– Ты дерзок.
– Мне говорили, мой господин.
Д’Аркур видел, что Блэкстоун, рослый и сильный не по годам, не выказывает ни малейшего признака страха.
– Что мне с тобой делать, юный Томас Блэкстоун?
– Не знаю, мессир, но раны мои исцеляются, и уже через месяц я буду достаточно силен, чтобы вернуться в армию.
– Ты уйдешь, только когда я велю тебе уходить, – заявил д’Аркур. – Поведала ли тебе Христиана, почему ты здесь? Почему английский король приказал маршалу армии, моему дядюшке, сражавшемуся за него против собственной родни, доставить тебя сюда?
– Мне приходит в голову только то, что король желал досадить сэру Готфриду, – сказал Блэкстоун.
– Да, это реальная возможность, – вдруг рассмеялся д’Аркур, поддев кучку конского навоза палкой. До какой степени следует проявлять дружелюбие к этому здоровенному лучнику? Собственная растерянность изумила его. В человеке, стоящем перед ним, есть нечто особенное, не встречавшееся ему прежде у крестьян. Быть может, влияние матери на его воспитание.
– Суть дела в том, что род Аркуров давным-давно расколот своими присягами. Некоторые из моих предков отправились в Англию вместе с Вильгельмом Нормандским. У них до сих пор есть там имения. Дальние кузены. Пожалуй, и к лучшему. Мы, нормандцы, не питаем почтения к власти, которую не уважаем. Сдается, в этом мы с тобой близки. Мой отец сложил голову под Креси из-за своей верности королю Филиппу. Я служил из верности моему отцу, но теперь, когда он мертв, а я глава рода, я сам избираю, кому принадлежит моя верность. Английский король предъявит права на трон Франции, и мой род разделит с ним успех. Вот почему ты здесь – потому что наш будущий король повелел мессиру Готфриду спасти тебя. Иначе он бросил бы тебя на обочине гнить в канаве и скончаться от ран. Как бы славно ты ни бился, защищая своего принца. – Д’Аркур поднялся. – И взял бы этот чудесный меч себе. – Уже подойдя к двери конюшни, он обернулся, чтобы добавить: – Если бы сумел вырвать его из твоего кулака.
И заковылял прочь, оставив Блэкстоуна в полной неопределенности касательно ожидающей его участи.
Христиана дождалась, когда господин и муж ее попечительницы захромает обратно к большой зале. Она не спрашивала Томаса, о чем шла речь, он сам поведает ей в свое время, как обычно, виновато поглядывая на нее из-за затаенного в сердце чувства вины за смерть брата и стремления поскорее вернуться к соратникам. Мало-помалу она узнавала Томаса Блэкстоуна все лучше. Она наблюдала за ним долгими ночами, и каждый кошмар открывал еще капельку о его демонах, и каждый день ввергал их обратно в клетку. Перевязав рану, она помогла ему вернуться в северную башню, где их дожидался челядинец.
Ссутулившись, тот отвесил полупоклон.
– Госпожа, мне велено сопроводить мессира Томаса в его новую опочивальню.
Это был первый раз, когда Томас услышал, как его почтительно титулуют.
– Как тебя звать? – спросил Блэкстоун.
– Марсель, мессир Томас.
Томас оглядел пустую комнату. Меч пропал.
– Кто взял мой меч?
– Его унес господин д’Аркур, – отвечал слуга.
Пускаться в дальнейшие расспросы было бессмысленно. Блэкстоун позволил слуге помочь ему на пути по коридорам. Когда они миновали каждое окно с видом на обнесенные стенами дворы замка и лес по ту сторону, проблеск воды рва становился зеркалом его памяти, отражая события, которые привели его сюда – в место, где он спас Христиану впервые. Зачем рок связал его жизнь узлом с этим родом, было свыше его понимания, но девушка по-прежнему была рядом, а враг еще не перерезал ему горло. Он будет утешаться этим как может, а затем наберется сил, чтобы строить свою судьбу самостоятельно. Уповая, что она будет частью этой судьбы.
Покой после смахивающей на застенок комнаты в северной башне показался светлым и просторным. В очаге, набитом поленьями и растопкой, горел огонь, а в нескольких шагах дальше по коридору было отхожее место. На столе стоял тазик и кувшин воды вкупе с полотном, чтобы он мог помыться. Под окном, обращенным на юг, к теплу осеннего солнца, стояла скамья. На матрасе, застеленном одеялами, лежало покрывало, сшитое из шкур. Комната была приготовлена как для званого гостя с присовокуплением чистых вещей и длинной свободной рубахи, чтобы не стеснять подвязанную руку и раненую ногу Блэкстоуна. На подоконнике глубокого окна, сверкая в лучах солнца полированной сталью, лежал меч. Христиана скользнула к нему под руку, и он привлек ее к себе и поцеловал ее волосы.
Он в безопасности.
Покамест.
В последующие недели Жан д’Аркур тоже подналег на упражнения, чтобы восстановить силы, так что ежедневно мог оценивать и прогресс Блэкстоуна. Увидев, как тот пересиливает боль, д’Аркур вступил в мысленное состязание, возжелав взять над юным лучником верх.
Каждый выкладывался до седьмого пота, и д’Аркур понял, что молодость и тяжелый труд с малых лет дают юному рыцарю преимущество. Что ни день он узнавал о своем подопечном чуточку больше. Скоро Блэкстоун будет достаточно силен, чтобы научиться сражаться, как надлежит человеку чести – с мечом в руке, а не убивая противника издали с помощью боевого лука. Каждый прыгал выше собственной головы, твердо вознамерившись превзойти другого.
Аристократ и крестьянин почти не разговаривали, пока д’Аркур не почувствовал, что готов простереть на второго свою обходительность. А затем – медленно, но неуклонно – начал вводить йомена-лучника в свой мир. Д’Аркур устроил, чтобы по окончании каждодневных упражнений во двор приносили вино, хлеб и сыр. Они с Блэкстоуном смывали с себя пот у желоба с холодной водой, а затем призывали Христиану уврачевать раны Томаса. Д’Аркур понял, что Блэкстоун был прав: месяц пролетел быстрее, нежели предполагалось, – и он видел, что скоро Томас сможет удалиться по собственной доброй воле, коли только д’Аркур позволит.
А этого допустить нельзя. Покамест. Пока этого не одобрит его дядя Готфрид д’Аркур. Надо достучаться до этого неотесанного парня, найти способ завоевать его доверие и уповать, что ему достанет здравого смысла понять, что жалованная ему честь – не только отражение королевской воли, но и благословение Божие. Между ними ничего общего, кроме конфликта, через который довелось пройти обоим. Это может послужить цели.
– Я вместе со своей родней и воинством был в третьей бригаде, – сказал д’Аркур, стаскивая с себя рубаху и подставляя спину слуге, чтобы вытер насухо. Другой челядинец подошел помочь Блэкстоуну стянуть намокшую сорочку, но тот отослал его, предпочитая самостоятельно справляться с рукой, по-прежнему пребывающей в согнутом положении в лубках из деревянных дощечек и кожи, размоченной в воде и высушенной, образовав твердую повязку, удерживающую на месте сломанные кости.
– Я такой бригады не видел, – ответил Блэкстоун. – Я видел лишь тысячи человек в броне, надвигающихся на нас, будто адские полчища. Земля у нас под ногами дрожала, и мы могли думать лишь о том, чтобы перебить вас, пока вы не добрались до нас, ибо тогда мы были бы отданы на вашу милость, а милосердия в тот день не знал никто.
Д’Аркур кивнул. Наполнив два кубка вином, слуга протянул один из них своему господину и уже хотел было дать второй Блэкстоуну, когда д’Аркур сам вручил Томасу свой кубок. Блэкстоун ответил небольшим жестом, выражавшим… что? Дружбу? В последние недели они начали перекидываться несколькими словами. Ни один не жаловался на свою боль, ни один не обвинял другого в кровопролитии на поле брани. Слуга отошел. Старший из двоих пригубил вино.
– Ваши стрелы напугали нас пуще Страшного суда. Вы валили нас, как деревья. Одна из ваших стрел угодила мне в бок, но броня ее отразила; другая проткнула ногу, пригвоздив меня к седлу. Наши атакующие кони натыкались друг на друга, копье сломалось. Оруженосец оттащил меня от коня, когда я упал. И погиб, когда я уже был в безопасности. До сих пор слышу крики коней и людей. Я молился, чтобы Господь послал с небес огненный шар и смел вас, лучников, с лица земли. Ненавидел вашу бойню. Ненавидел всех вас без изъятия. Вы погубили все, что я знал.
В его словах не было ни гнева, ни обвинений – только воспоминания, которыми невозможно поделиться ни с кем из тех, кто не пережил кровавую бойню. Из всех обитателей замка только он да Блэкстоун хранили в памяти эту битву.
– Тебе уже никогда не натянуть боевой лук снова – с такой-то рукой, – заметил д’Аркур. – Ты должен научиться сражаться, как латник. И мне надо еще поглядеть, как ты держишь тот меч.
Правда слов д’Аркура о его увечье причинила больше боли, чем сама сломанная рука. Последние мгновения сражения ожили, как закатный туман на полях родины, вызывая из магических пелен и духов, и демонов.
– Этот меч убил моего брата, – Блэкстоун отхлебнул вина. – Я убил человека, совершившего это. Если я сожму его рукоять, то не смогу сдержать свирепость, рвущуюся из меня наружу.
– Тогда у тебя есть преимущество перед многими. Тебе всего-то надо научиться искусству использовать ее надлежащим образом. Когда будешь готов, я тебя научу.
– Почему? – поинтересовался Блэкстоун.
– Потому что это мой долг, – ответил д’Аркур. – То, что ты должен научиться понимать и чтить.