Он слышал удаляющийся топот копыт, их трепетная дрожь передавалась от земли его хребту. Ричард Блэкстоун был способен чувствовать звук труб и барабанов; наверное, именно так было, когда его брат умер в своем беззвучном мире, думал Томас, оглушенно лежа и слыша в ушах лишь биение собственной крови. Застонав, он приподнялся.
Выжлятники едва сдерживали собак, когда один из загонщиков перерезал косуле горло и кровь брызнула фонтаном от ударов умирающего сердца. Копье де Витри выдернули из туши, и слуги принялись свежевать животное, даже не дожидаясь, когда кончина заставит его взгляд остекленеть. Им отдадут сердце и печень в качестве специального рождественского угощения, а легкие достанутся собакам, когда охота вернется домой. К моменту, когда Блэкстоун мысленно отметил все это, один из слуг поймал его коня, и внимание группы обратилось туда, где он, пошатываясь, поднимался на ноги. Смех обрушился на него, как град стрел, летящих через луг.
Он увидел, что один из оруженосцев держит его коня, а потом жесты д’Аркура, указывающие, что Христиана должна отвести коня обратно к Томасу. Люди явно решили, что Блэкстоун заслуживает дополнительного унижения тем, что коня ему вернет женщина.
Когда она приблизилась, он глупо улыбнулся, а потом и расхохотался, когда она резко осадила коня. Христиана так насупилась, что пар дыхания вырывался из ее ноздрей струями.
– Думаешь, это смешно? – сердито спросила она.
– Ты выглядишь так свирепо, Христиана, будто фырчащий дьявол, – отозвался он. – А чего такого? Ты разве не присоединишься к остальным, осмеивающим мое злоключение?
Она швырнула ему поводья.
– Может ли мое смущение быть пуще? Нынче утром тебе задал взбучку граф де Витри, а теперь ты свалился со смирной ездовой лошадки? Эти люди смеются над тобой, Томас. Ты больше не английский крестьянин; ты в компании людей высокопоставленных. Верховая езда – самое ничтожное из умений, которые от тебя требуются.
Приняв поводья, Блэкстоун придержал коня, обращаясь к ней таким тоном, будто уже стал ее господином и мужем.
– Не веди себя как дитя. Я превзошел де Витри. Эти бароны – искусные лицемеры, Христиана. Они пытаются усидеть на двух стульях, и однажды либо мой король, либо твой заставят их расплатиться. Они кишащее гадючье кодло, и я не поверю ни одному из них. Это люди твоего племени?
– Я единственная дочь у отца, он верно служит своему господину и отправил меня сюда под призрение!
– Это не делает тебя одной из них! Ты смущена или пристыжена? Это не одно и то же.
Его вызов озадачил Христиану, только усугубив ее гнев. Развернув коня, она поехала обратно к дожидавшемуся ее охотничьему отряду. Блэкстоун вскарабкался в седло, более всего на свете желая оказаться среди своих. Далеко ли отсюда до Кале? – ломал он голову.
День шел на убыль, осталась всего пара часов, прежде чем солнце скроется за вершинами деревьев. Ясное небо сулило великолепный день для соколиной охоты, но птиц никто не взял: единственной целью сегодняшней охоты была добыча дичи, прежде всего вепрятины для рождественского стола. Блэкстоун слонялся с женщинами, некоторые из которых начали жаловаться на холод, как только лучи света стали прозрачнее, унося даже свое мизерное тепло. Теперь они пробирались по лесу, чувства Томаса обострились, и он не терял бдительности ни на миг, спокойно направляя коня среди деревьев и вспоминая иной лес за рекой у Бланштака, когда он вызволил Христиану от богемских солдат. В лесу спрятаться проще простого; если человек не движется, заметить его почти невозможно. Деревья маскируют даже медленные движения, и теперь он страшился, что из чащобы могут выскочить тати и стащить его с коня. Тогда его подопечные будут беззащитны и он не исполнит свой долг. Поворачивая коня туда-сюда между деревьями, он то и дело ловил взглядом яркие вспышки цветных одеяний женщин и тени пажей, усердно следовавших за ними. Болтовня женщин еще доносилась, так что пока его взор обшаривал лес дерево за деревом, ярд за ярдом, проникая вглубь, уши его определяли их местонахождение.
Отдаленные голоса мужчин, перекликавшихся между собой, были приглушены деревьями. Очевидно, они разделились и теперь криками сообщали, кто где. Анри Ливе заблудился, и когда он крикнул, Блэкстоун расслышал далекий голос, напоминавший Ги де Рюймона, сообщавший, куда ехать. Потом снова воцарилась тишина, оставив лишь хруст подлеска под копытами лошади и перекличку птиц, устраивающихся на ночлег.
Они миновали полянки – островки среди деревьев, где некогда устраивали привал лесники. Там, где не паслись олени, землю устилал пышный ковер папоротников. Поляны понемногу захватывали ежевичники и озаряло угасающее солнце, но Блэкстоун не углядел ни каких следов жизни, ни холодных углей давних костров, а если кто-то и обитает в этой части леса, он бы непременно устроил бивак здесь, где солнце сулит тепло, а папоротники – мягкую постель. И когда он уже поворачивал коня на поляну, тишину прорезал крик под визг и лай собак, почти тотчас же оборвавшийся. Женщины поспешно осадили своих напуганных лошадей, и их тревожные крики примолкли, как только мужские крики усилились. Отдаленные мужские голоса перекликались, отчаянно отыскивая источник пугающих звуков.
– На поляну! Живо! – гаркнул Блэкстоун, погнав коня вперед и тесня женщин на открытое пространство. Горячий рысак Бланш д’Аркур шарахнулся от сутолоки, устроенной женщинами, хлеставшими и направлявшими своих лошадей в центр поляны. Раненую ногу Томаса стиснуло между боками лошадей, но он, не обращая внимания на боль, схватил ее уздечку, своей силой заставив коня повиноваться.
– В круг! Вооружиться! – крикнул он пажам, несмотря на юные лета не выказавшим ни малейшей паники, выполняя приказ. Вопли стали громче, а затем вдруг прекратились. В этот леденящий момент тишины прошло не более удара пульса, прежде чем разрозненные голоса зазвучали снова, ближе, чем раньше, но их заглушило докатившееся из глубины леса отчаянное, скрежещущее ржание лошади. Блэкстоун слышал такие предсмертные вопли прежде, на поле боя, когда пики англичан пронзали французских боевых коней, выпуская им кишки.
– Помогите! Сюда! – взмолился мужской голос. И снова: – Сюда!
– Это Жан! – воскликнула Бланш д’Аркур, поворачивая коня в сторону крика.
– Оставайтесь здесь! – прикрикнул на нее Томас, невзирая на ее титул, огрел ее коня по голове, заставив вернуться к толпе всадниц, и пришпорил своего коня вперед. Он гнал среди деревьев, повинуясь чистому инстинкту, низко пригибаясь к холке коня от хлещущих ветвей. Старый иноходец служил ему добром, бесстрашно мчась через лес и повинуясь рывкам удил, когда Блэкстоун направлял его туда-сюда, огибая деревья.
Через лесок, поросший молодняком, пробивались лучи солнца, и в воздухе отчетливо разливался вкус пролитой крови, льнувший к небу. Его конь, не слушаясь поводьев, вырвался через молодую поросль на поляну, схожую с только что покинутой. Вот только она больше напоминала гладиаторскую арену, устеленную залитыми кровью папоротниками. Лежавший на них торс мужчины был разодран на части, голова с изможденной смертной маской лица свисала на сломанной шее, широко раскинутые руки сжаты в кулаки, захватив стебли папоротника горстями. Большая часть арены была истоптана. Покойник был одним из псарей д’Аркура, и поблизости валялись трупы двух собак. Менее чем в полусотне шагов дальнюю сторону поляны перекрывал густой ежевичник высотой с коня. Там и тут среди папоротников торчали тоненькие молодые деревца, и среди них лежал Жан д’Аркур, придавленный конем. Тот был ранен настолько тяжело, что едва мог поднять голову.
А между трупами и беспомощным человеком стоял дикий кабан, лоснящийся от крови из копейной раны на шее, тяжело дыша раздувающимися боками. В детстве Блэкстоун с братом бегали по лесам лорда Марлдона, ставя силки на кроликов и белок для похлебки, и видели из укрытия охоту, но дворяне ни разу не убивали вепря крупнее малолетнего отрока, если холка того была выше мужского колена. Эта тварь была куда ужаснее любого воина с мечом. Оказавшись в безвыходном положении, он вынужден был постоять за себя, и в его злобных глазках, прикованных к чужаку, виднелся лишь страх животного за свою жизнь. Блэкстоун с трудом удерживал перепуганного коня, прижавшего его к дереву так, что нижние ветки царапали лицо. Спустившись на землю, он позволил животному бежать подальше от этого ужаса. У него самого пересохло во рту от страха, и единственным утешением служил меч, стиснутый в руке так, что саднило костяшки. Что толку от проклятого меча, думал он, кабы я мог натянуть лук, убить его было бы проще простого. Я бы наложил стрелу с широким наконечником, и она прошила бы бестию насквозь. Никто бы и не пострадал. Но лука не было, да и руки лучника, чтобы его удержать. День может кончиться скверно, и притом в ближайшую пару минут.
Кабан, весивший, должно быть, вдвое больше Блэкстоуна, фунтов четыреста самое малое, ростом более аршинной стрелы, выше мужского бедра. Судя по раскиданным останкам покойника, в длину зверь более шести футов. Его клыки и рыло были перепачканы плотью и кровью его жертв, но, не считая чуть заметного движения головы при виде Блэкстоуна, подбирающегося к д’Аркуру, он хранил полнейшую неподвижность. Томас молился, чтобы его медленные движения позволили вепрю удалиться, повернувшись к нему спиной, и либо скрыться в гуще ежевичника, либо ринуться сквозь молодую поросль, находящуюся у него за правым плечом.
Д’Аркур лежал недвижно, обратив лицо к сторожко подступающему англичанину.
– Ваша нога сломана? – спросил Блэкстоун чуть ли не шепотом.
– Нет. Застряла. Я его ранил. Он залег в кустах. Клянусь, он подстерегал нас, – тихонько ответил тот.
Блэкстоуну хотелось всего-навсего убраться с дороги секача, дав ему возможность беспрепятственно пробежать мимо. Убийство не прельщало его, и он чувствовал, что, двигаясь медленно, дает им всем шанс на жизнь, но, осторожно шаркая через папоротники, цеплявшиеся за лодыжки, накинул на запястье кожаный темляк, свисавший с гарды меча. Если вепрь ринется в атаку, Томасу потребуются все силы, чтобы удержать меч, и змеиный узел даст ему второй шанс, если оружие будет вырвано из его хватки.