Томас зашагал обратно к замку, и когда он проходил мимо работников конюшен, те оставляли свои дела, чтобы поклониться ему.
Та жизнь давно миновала.
Блэкстоун вернулся в свою комнату, где в деревянной бадье, выстеленной полотном, исходила паром горячая вода, распространяя отчетливый аромат розмарина и лаванды. Горело не меньше дюжины свечей, на кровати было разложено свежее белье и дублет, а рядом шерстяные носки и чистые сапоги. Томас поглядел на слугу, стоявшего склонив голову, держа перекинутые через согнутую руку полотенца.
– Марсель, что это?
– Вот ваша ванна, мессир Томас.
– Это я вижу, но что ты тут делаешь?
– Я ваш прислужник, мессир Томас, – ответил слуга.
– Для чего? – поинтересовался Блэкстоун, кладя меч на подоконник и открывая окно, чтобы впустить холодный воздух в благоухающую комнату.
– Помочь вам разоблачиться и выкупаться, господин.
Стащив с себя окровавленную тунику, Томас покружил горячую воду рукой и поднес кончики пальцев к губам.
– На вкус будто лекарство.
– Жара и травы очищают тело, – сообщил Марсель.
– Значит, ты ее пробовал?
Выражение лица Марселя, шокированного столь провокационными вопросом, красноречиво поведало, что он никогда не погружал свое тело в такую роскошь.
– Ладно, Марсель, – кивнул Блэкстоун, – можешь идти. Я способен раздеться сам и, осмелюсь предположить, забраться туда, не утонув.
– При всем моем уважении, коли я вам не послужу, как велел мой господин д’Аркур, меня выпорют.
Эта тупиковая ситуация не оставила Томасу выбора.
– Встань… там, – указал он куда-то подальше. – Я разденусь и заберусь в воду.
Склонив голову, Марсель отступил к задней стороне деревянной ванны, пока Блэкстоун сбросил одежду и медленно опустился в горячую воду. Это было совершенно новое ощущение, и когда вода достигла верха груди, ее объятья вытянули ломоту из ноющих мышц, а ароматный пар очистил ноздри от вони убийства. С протяжным вздохом откинув голову, он никак не мог отделаться от образа жирной свиноматки, с наслаждением валяющейся в грязи.
Макнувшись с головой, он принялся скрести свои длинные спутанные волосы. Марсель, внезапно выросший рядом, вручил ему брусок мыла. Краткий момент нерешительности, когда Томас поднес брусок к носу, позволил Марселю сделать небольшие жесты, указывающие на голову и пах.
– Может, я и простолюдин, Марсель, но я знаю, что это такое и для чего. Мне уже доводилось мыть собственные волосы и яйца.
Марсель снова отступил, пока Блэкстоун натирал бруском мыла свои спутанные волосы, потом снова погрузился под воду с головой. Когда же наклонился вперед, Марсель принялся мыть ему спину, загодя прося прощения, прежде чем Томас успел отчитать его.
– Мне отдан приказ, мессир Томас. Заклинаю вас, пожалуйста, позвольте мне исполнить свои обязанности. Рука мессира д’Аркура бывает тяжелехонька. Когда вы будете готовы, я вас вытру.
– Марсель, если я дам честное слово, что не скажу нашему господину д’Аркуру, позволишь ты мне хотя бы вытереться самому? Я ж не окаянное дитя.
– Как пожелаете, мессир Томас. Спасибо вам за вашу доброту. А теперь будет мне позволено закончить тереть вам спину?
Уступив, Блэкстоун наклонился вперед, признавшись себе, что ощущения от ванны не лишены приятности, но видел он и недостатки в злоупотреблении ею. Пожалуй, Рождество – достаточно хорошая оказия, но более частые ванны могут подорвать силы.
Энергичное растирание отдраило ему шею и плечи и перешло на тугие мышцы, наработанные годами трудов в каменоломне и натягивания боевого лука. Мысли его блуждали, обратившись к тому, какой его жизнь может стать в будущем. Выбор у него небогат. Если он поднатореет с мечом, то может на родине в Англии обратиться к кому-нибудь из баронов. Быть может, стать управляющим поместьем или бейлифом. Он умеет читать и писать и может постоять за поместные интересы владыки. Но роль орудия взыскания очередных налогов или поборов с тех, у кого и так почти ничего нет, заставит его исполнять эти обязанности с запинкой. Ответ очевиден: когда он покинет эти стены, для него остается только солдатская жизнь.
Движения Марселя стали мягче, прижимая теплую ткань к его шее и плечам, а затем пальцы пробежались по его волосам.
– Марсель, если ты продолжишь подобным манером, я усну и утону здесь. Что тогда скажет твой повелитель?
– Не знаю, – ответила Христиана, обходя его, чтобы оказаться в поле зрения. – И что же он скажет, господин?
Блэкстоун дернулся так, что вода плеснулась на пол. Марсель скрылся. Томас едва сумел выдавить жалкое: «Христиана».
Она закрыла окно. Ее соски уже натянули нательную сорочку – ее единственное одеяние. Она задула некоторые свечи, так что свет оставшихся в углубившемся мраке озарял их теплым желтым сиянием.
– Разве мой господин может утонуть? – спросила она.
Блэкстоун тряхнул головой.
Он не мог отвести глаз от выпуклостей ее грудей. Он воображал Христиану обнаженной с того самого дня, когда переправил ее через реку.
– Неужели мой господин молчит, будучи по-прежнему во гневе на глупую женщину? – ласково спросила она, сбрасывая сорочку. Зачастившее сердце Блэкстоуна заставило его хватать воздух ртом, когда она опустилась в воду. Он ощутил прикосновение ее ног, а руки коснулись его лица и поднесли его губы к своим.
Полнота ее грудей коснулась его лица, когда она склонилась вперед, и он жадно стиснул их, впившись в сосок, как изголодавшийся. Охнув, она отстранилась. Желание, переполнившее ее тело, оказалось таким же ошеломительным, как его вожделение к ней. Блэкстоун обхватил ее руками – не слишком крепко из страха развеять чары. Ее груди прижались к нему, и он ощутил, что сердце Христианы бьется так же часто, как его собственное. Рассудок понукал его растянуть момент, насладиться им как можно дольше. Накрыв ее груди ладонями, он дразнил напружинившиеся соски языком, а потом раздвинул ее ноги, чтобы добраться до нее. Прошли мучительные мгновения, прежде чем он коснулся ее лона, а затем, когда она охнула, охватил ее своими объятьями и поднялся вместе с ней из воды.
Укутал ее в полотняную простынь и осушил ее тело, пока она прильнула к нему, заведя руку назад, чтобы коснуться его твердости. Поленья в камине затрещали, и Христиана подскочила с такой острой тревогой, что та передалась ему. Такая взвинченность рассмешила обоих, а потом Блэкстоун ласково толкнул Христиану на кровать.
Он ласкал ее языком, стараясь не показывать уродливый рубец шрама, но она повернула его голову и поцеловала шрам.
– Каждый шрам заслужен, и я не потерплю, чтобы ты прятал от меня хоть что-то. Никогда.
Ее нежность заставила его заколебаться. В душе шевельнулось чувство вины. Первый убитый им человек был одет в сюрко с таким же рисунком, какой она вышила на подаренном ему лоскутке. Что может их связывать? Она приняла его колебания за нерешительность юного любовника. Притянула его к себе, позволяя собственному желанию направлять ее руки к нему. Бороться с ним ее заставил не страх, а нетерпение. Все сомнения Блэкстоуна как рукой сняло. Прошлое роли не играет. Его сила удерживала ее, и он продолжал дразнить ее ласками, не давая ее ногам сойтись, пока она не заскулила, извиваясь под ним. И наконец входя в нее, он отпустил ее руки. Она прильнула к нему, издав негромкий вскрик; боль и удовольствие смешались для нее в первый раз. Блэкстоун двигался медленно, следя за ее глазами с расширенными зрачками, и губы ее трепетали, когда прижимала их к нему, извернув голову на подушке. Она будто задыхалась, словно никак не могла вдохнуть, и когда выгибала спину, пот их смешивался, ручейками сбегая между ее грудей. Она потянулась к нему, вцепившись в его шею, держась за нее, а прибой удовольствия взмывал все выше и выше, пока она в конце концов не изошла трепетным криком.
Ветер задребезжал ставнями. Близящийся рассвет пробивался из-под низких облаков. Блэкстоун всегда вставал перед рассветом, чтобы ощутить, как ночной холод отступает перед занимающимся теплом разгорающегося неба. У него стало обычаем первый час посвящать ритуалу отработки приемов фехтования, и к этому времени дом д’Аркура уже бурлил деятельностью. И это утро не будет исключением. Томас раздул огонь и улизнул из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь. Марсель скорчился в противоположной дверной нише, где и всегда. Блэкстоун подтолкнул его носком сапога, и напуганный слуга быстро пробудился.
– Тебе заплатили? – спросил Блэкстоун.
Марсель кивнул.
– Госпожа Христиана?
– Да, мессир.
– А теперь, наверное, ты доложишь своему господину.
– Мессир Томас, я принял монету вашей госпожи и дал слово, что не скажу господину д’Аркуру, – ответил Марсель, но не поднял глаз на Блэкстоуна.
– Смотри на меня, – приказал Томас.
Старик повиновался.
– А теперь повтори, что не скажешь его светлости.
– Не скажу, – повторил Марсель.
Блэкстоун удовлетворенно кивнул.
– Ступай заниматься своими обязанностями, тебе вовсе незачем видеть госпожу Христиану, когда она покинет мою комнату.
Понурив плечи в униженном повиновении, Марсель зашаркал прочь по коридору – доложить новость о том, что юный англичанин взял Христиану в постель. Его обещание Томасу неколебимо, как гранитные стены: мессир Жан д’Аркур за такие сведения спустил бы ему мясо с костей. Однако он служит графине Бланш, и как раз она велела ему следить за Блэкстоуном, чтобы доложить, когда они с девушкой совокупятся.
Блэкстоун смыл с себя пот у лошадиной поилки, проломив серебристую корочку льда на поверхности. Скоро морозы дадут себя знать, подумал он, и зимовки в этих стенах не миновать, если только не представится случай сбежать. Но теперь бегство стало куда более сложной материей.
Его желание остаться рядом с Христианой теперь стало более заманчивым, но привычка и необходимость вынудили его покинуть тепло ее объятий. Она едва шелохнулась, когда он ускользнул. Надо будет найти какое-нибудь благовидное объяснение отсутствия