– Под Креси я трусости не видел. Я не видел никого отважнее тех, кто шел против нас, – стоял на своем Томас.
– Господин Томас, попробуйте речь сию этой братии.
Солдаты были явно единодушны в желании удалиться отсюда.
– Крестьян донимают недуги, даже воздух, коим они дышат, может быть смертоносен, – подхватил другой.
Мёлон подъехал ближе к Блэкстоуну.
– Сие неразумно, и мы не можем выставить дозор в столь большой деревне. Пора возвращаться. Мы уже миновали полпути, чаю.
Но Томас уже спрыгнул с седла.
– Господин Томас! А ежели беда?
– Нассать на них! – рассмеялся Блэкстоун, проговорив это по-английски, чувствуя всплеск радости от матерщины на родном языке, и, снова перейдя на французский, приказал: – Ждите меня.
Не успел кто-либо и слова молвить, как он уже шагал через загон для скота, где от тел волов в холодный воздух поднимался парок. Несмотря на смрад животных и помоек, он различал ароматы стряпни. Прочавкав через двор, он увидел дымок, вьющийся над вентиляционным отверстием в верхнем этаже амбара. Поплотнее закутавшись в плащ, который дала ему Христиана, начал одолевать деревянные ступени приставной лестницы по одной, толкая себя вверх силой правой ноги. Когда он добрался до верха лестницы, от усилия пот сбегал ручейками вдоль хребта. Толкнув дощатую дверь, он заглянул во мрак чердака. Потребовалось лишь мгновение, чтобы движение внутри уведомило его, что с полдюжины мужчин и женщин сидят, скорчившись, вокруг огня и подвешенного над ним закопченного горшка. Подобное он не раз видел в родном селе в Англии. Совместная трапеза над хлевом посреди зимы. Место, где вилланы и вольные селяне могут потолковать о жадности аббата, о зверствах констебля и ненавистной десятине помещика. В своем убогом житье они не знали ничего, кроме своих весей или графств, и обычно разговор вертелся вокруг сломанного плуга, охромевших волов, неспособных проложить борозду, или о том, на какую глубину надо сеять в этом году озимый ячмень, не уродившийся в прошлый раз. Суровая погода – либо воля Господня, дабы они молились усерднее, либо дьяволово проклятье за чьи-то проступки, пьянство или прелюбодеяние. Это пристанище, укрывающее от глаз и ушей управляющего поместьем или старосты.
Появление Блэкстоуна напугало крепостных – мужчин и женщин, собиравших навоз, рубивших дрова и подметавших дворы. Даже дворовая челядь занимает более высокое положение, чем эти люди, отмахивающие что ни день многие мили до поместья ради своей черной работы в уповании, что на них не нападут разбойники, лишив и тех крох, что остаются у них после уплаты непомерных десятин и пошлин.
Сгрудившиеся люди подскочили на ноги, потупив взоры, женщины преклонили колени, а мужчины поклонились, поспешно облизывая капли похлебки с губ. Томасу внезапно стало не по себе из-за вторжения. Но он уже вошел и теперь не знал, куда себя деть. Некоторые бросали опасливые взгляды на его изукрашенное шрамами лицо, считая увечье каиновой печатью. Над селянином вечным сумраком нависает предостережение священника, подкрепленное рассказами о возмездии, что надо отдавать матери-церкви больше. Блэкстоун понял, что если повернется, не обмолвившись ни словом, это поселит в сердцах этих людей страх, что их недобрые высказывания о своих господах были подслушаны.
– Я учуял запах харчей, – неловко проговорил он. – Давненько я не едал похлебки.
Богачи питаются мясом, а силу для сражения или тяжких дневных трудов дает ячмень, и Блэкстоун стосковался по нему с той поры, как начал поправляться в тесном мирке замковых покоев и коридоров. Он ступил ближе к горшку.
– Что здесь? Горох и ячмень?
Одна из женщин ступила вперед, по-прежнему пряча глаза.
– Да, господин.
Ее почтительность застала его врасплох, усугубив неуют оттого, что к нему относятся как к человеку высшего ранга. До него внезапно дошло, насколько отличаются его одеяния от лохмотьев этих чумазых селян, перемазанных присохшей грязью и навозом.
– Можно ли отведать?
Вопрос породил немедленную реакцию. Страх был написан на их лицах.
– Господин, у нас нет ничего такого, чего иметь нам не надлежит, – пролепетала женщина. – Убогий пирог из свиных потрохов и овощи, каковые нам дозволены.
– Не бойтесь, я здесь не за тем, чтобы поймать вас. Коли вы добыли силками господского кролика или выловили рыбу из его реки, мне нет до того дела, – проговорил он. Медленно протянул руку и взял деревянную ложку из руки женщины, почти физически ощутив, как ее трясет.
– Господин, негоже. Она касалась моих губ, – мямлила она, упрямо не выпуская ложку из рук.
Увидев трепет замешательства на их лицах, он все-таки отобрал у нее ложку и погрузил в кипящее варево, выгребая разваренные зерна.
– Женщина, я вовсе не владыка поместья, я простолюдин, возвышенный дланью моего принца.
Когда он поднес ложку к губам и подул, чтобы остудить, один из мужчин осмелился заговорить:
– Тогда вы больше не простолюдин, господин.
Рука Блэкстоуна дрогнула. Неужто это правда? Прикосновение к смерти исхитило его из скромного прошлого и швырнуло в иной мир. Похлебка застряла в горле комом. Постучав ложкой о край горшка, чтобы отряхнуть остатки, он вернул ее женщине. Смрад животных и людей, смешиваясь с едким дымом, ел глаза и льнул к одежде, как его прошлое.
– В сердце человек остается прежним, – молвил он.
Двое из мужчин настороженно зашаркали к нему, загородив дверь.
– У вас нездешний акцент, господин. Вы из Парижа? Один из королевских людей?
Настроение внезапно переменилось. Блэкстоун и не заметил, когда в воздухе повисла угроза.
– Нет. Я гость графа Жана д’Аркура, – быстро проговорил он и увидел, что имя д’Аркура заставило их остановиться.
– Латник, господин? Под Креси? Там вы получили эту рану? – спросил другой.
Но не успел кто-либо еще обратиться к нему с дерзким вопросом, как у двери показался один из телохранителей.
– Вам лучше выйти и поглядеть. Зреет беда, – сказал он, сжимая в руке короткую боевую секиру. Люди расступились, давая Блэкстоуну пройти. Выйдя, он увидел, что его стражи собрались теснее, прикрывая собой человека, распростершегося в грязи, а вокруг собирается недовольно ропщущая толпа.
– Кто это, черт возьми? – вопросил Блэкстоун, первым спускаясь по лестнице, пока телохранитель прикрывал ему спину.
– Оруженосец или кто-то навроде. Мы не могли разглядеть платья, потому как оно в грязи и крови, но он не крестьянин, это уж наверняка, – сказал телохранитель. Выразить свое изумление Томас не успел. – Когда спустимся с лестницы, ступайте через загоны и примите вправо, – велел телохранитель.
Блэкстоун протиснулся мимо нескольких напуганных животных, выбравшись на главную улицу деревни с глубокими колеями, еще похрустывающими утренним ледком. Теперь, внимательно посмотрев в сторону колыхания теней на околице, он разглядел висельника с перемазанным телом цвета охры, только вот его волосы и тунику перепачкала не грязь, а проломленный череп и полусодранное лицо, залившие его тело кровью.
Перевел взгляд на человека, недвижно простертого в грязи.
– Он жив?
– Почти. Побит так, что едва душа в теле держится, – ответил телохранитель.
– Подымите его на коня, – сказал Блэкстоун, берясь за луку и карабкаясь в седло. Нога все еще не могла удержать его вес, когда согнутой стояла в стремени.
– Взять его? – с сомнением переспросил солдат.
– Да. Живо! – приказ Томаса прозвучал достаточно властно, чтобы солдат повиновался без дальнейших экивоков. Собравшаяся вокруг всадников толпа роптала все явственнее; уже зазвучали проклятия и угрозы в полный голос. Пока Блэкстоун и двое других с помощью коней сдерживали толпу, не давая подступиться ближе, двое оставшихся взвалили беспамятного на холку коня, и, как только все были в седлах, Томас велел всем пустить коней вскачь, пока они не поднялись на бугор среди пастбища в миле от деревни и не увидели никаких признаков погони.
Уложив незнакомца на землю, окропили его потрескавшиеся губы водой.
Когда Блэкстоун пытался утереть хоть часть грязи с его лица, его ладонь отвела волосы со лба.
– Поглядите-ка! – воскликнул Томас. На лбу избитого красовалось клеймо лилии, еще не зажившее от прикосновения раскаленного тавра.
Мёлон наклонился.
– Он француз? – поинтересовался Блэкстоун.
– Не ведаю. Может, гасконец, – ответил Мёлон. Гасконцы с юго-запада верны английскому королю. – Коли эти селяне ловят человека, коего считают татем или лазутчиком наемников, то клеймят его.
Томас смахнул часть грязи с туники лежащего. Веки раненого затрепетали, а затем он воззрился на них, как лис, вытащенный из норы.
– Англичане? – прошептал он отчаянно, едва слышно.
– Да, – ответил Блэкстоун, уже зная, что это цвета короля Эдуарда.
Тот с облегчением улыбнулся.
– Слава богу… ваше лицо со шрамом напугало меня до усрачки, – прошептал он, прежде чем снова впасть в беспамятство.
Томас отдал свой плащ, чтобы согреть несчастного, пока солдаты рубили молодые деревца и окоряли их, чтобы свить волокушу и неспешно доставить его домой.
– Мессир д’Аркур выпорет меня за то, что я доставил в его стены врага, – простонал Мёлон на подъезде к замку.
– Нет, не выпорет, – возразил Блэкстоун, – он уже дал прибежище одному.
Им оставалось не более дневного перехода до замка, когда появились всадники. Один из солдат эскорта заметил полдюжины человек, пересекших открытый луг, прежде чем скрыться в зарослях.
– Они будут дальше по дороге, за слепым поворотом, – предположил один из солдат. – Я видал не меньше шестерых, и отличительных цветов на них не было. Надо быть, бандиты. Вот говно, скверное дело. Их больше нашего, а они свирепые ублюдки.
Повернувшись в седле, Мёлон взглядом поискал путь к бегству.
– Бросим волокушу и ходу вверх по холму и через лес.
– Мы его не покинем, – отрезал Томас.
Мёлон подогнал коня ближе к Блэкстоуну.