Христиана поднялась с коленей, зардевшись от радости, что удалось снять бремя с души.
– Священнику мы исповедаться не можем, – сказала она. – Жалованье ему платит господин д’Аркур.
– Я не намерен исповедоваться никому и ни в чем. Вожделение – часть моих чувств к тебе. Я бы возлежал с тобой день и ночь напролет, если бы знал, что нас не обнаружат. Да где там – твои крики в подушку могут и мертвого поднять.
– Томас, – прошипела она с гневно пылающим взором, – прояви хоть чуточку уважения к месту, где находишься! Не позорь меня еще больше.
– Нет позора в капельке удовольствия, Христиана. Бог все ведает о нас и наших поступках.
В это утро он не вышел в холодный предрассветный час во двор. И уже сожалел, что уступил ее настояниям молить Господа о прощении.
– Ты посетишь со мной мессу в День Рождества Христова, Томас, – заявила Христиана. – Этого ждут.
Для Христианы страх Божий был вполне вещественным чувством, но Блэкстоун считал, что их взаимное притяжение отвращает гнев Господень.
– Я не пойду к мессе. Я еще не готов простить Бога.
Свет свечей заливал их теплым сиянием, но он увидел, как Христиана побледнела и осенила себя крестом.
– Это богохульство, – шепнула она.
– Я лежал, умирая в грязи под Креси, и увидал пылающий крест. Ангелы-воители собрались вкруг меня, и я молил о прощении, но они преградили мне путь на небеса. Вот какой спор веду я с Всемогущим.
– Прекрати! Не хочу слышать больше ни слова, – слова ее отдались под сводами четким и резким эхом.
Христиана пыталась уклониться от его объятий, но Блэкстоун удержал ее.
– Послушай меня. Я вижу деяния Господа повсюду. Мне вовсе незачем идти в холодное каменное строение, чтобы высказать Ему свои мысли. Я зрю духов в лесах и Его ангелов в облаках. Не хорони меня в своих страхах, Христиана. Кроме того, мне не грозит никакое воздаяние, потому что ты будешь молиться вдвое усерднее и спасешь нас обоих.
Звук шагов слуг в коридоре заставил ее воздержаться от дальнейших споров. Запахнув плащ, она проверила коридоры, а затем быстро скользнула на лестницу, оставив Блэкстоуна одного в гробнице безмолвия.
Черти продолжали свою пляску, но Блэкстоун повернулся к ним спиной. Проклятие уже стало его неизменным спутником.
Он заглянул к англичанину, метавшемуся во сне, приходя в сознание и снова проваливаясь в забытье. Слуга, приставленный приглядывать за раненым, сообщил, что тот большую часть ночи вел себя тихо, потому что данные снадобья утихомирили его боль. С кухни прислали кушанья. Отослав слугу, Блэкстоун присел у ложа Харнесса. У него сложилось впечатление, что одними очевидными ранами дело не кончилось и тот сломлен внутри.
Смочив тряпку в тазу с водой, Томас промокнул лоб Харнесса. Клеймо было воспалено, но когда-нибудь он сможет носить его как знак чести. Вошел слуга с миской супа.
– Мне было сказано, что его надобно кормить всякий раз, когда он будет способен кушать, – сообщил он.
– Я позабочусь об этом, – ответил Блэкстоун, принимая миску с бульоном, благоухающим ароматами трав.
Их разговор пробудил Харнесса.
– Уильям, мне сказали, что большую часть ночи ты проспал. Ты поправляешься. Ну-ка, давай-ка тебя посадим.
Он приподнял Харнесса в сидячее положение.
– Нет ли эля? – спросил Харнесс, отлепляя язык от неба и озирая комнату. – Где я?
– В замке д’Аркур, и приличного эля в этих краях не водится, в этом я ручаюсь. Или вино, или вода.
– Вода?
Реакция Харнесса заставила Блэкстоуна улыбнуться. Тот был бледен, щеки ввалились, руки тряслись. Засохшая на губах кровь из легких снова увлажнилась, как только он пришел в сознание и заговорил. Томас прижал мокрую тряпку к его губам.
– Это смочит тебе рот. Получишь вина, когда поешь.
Всосав влагу, Харнесс благодарно кивнул.
– Не надо еды. Пить хочется. Ладно, выпью вина, коли ничего другого. – Взяв в руки мисочку с красным вином, Блэкстоун, как мог, дал ему попить. Из-за тяжелого дыхания глотать Харнессу было трудновато. – Должно быть, спасти меня вас послала сама Пречистая Дева, – задыхаясь, проговорил он, от натуги задрожав еще сильнее. – Сыскать другого англичанина средь сих ублюдочных французишек, хвала Благословенной Матери Христовой, я до конца дней простою на коленях в любой содомитской поповской церкви. – Он снова изнуренно погрузился в безмолвие, но улыбнулся и положил ладонь Томасу на запястье.
– Тебе надо отдыхать, – сказал ему Блэкстоун, – разговоры подрывают твои силы.
– Совокупление тоже подрывает мои силы, но его мне тоже всегда мало, – рассмеялся Харнесс, но тут же поперхнулся. Прижав тряпку к его губам, Томас увидел на ней брызги крови.
Харнесс поднял ладонь, медленно вздохнув.
– Я очнулся… когда-то… не знаю когда. Свечи горели… думал, я на небесах… вошла женщина… окаянный ангел, сказал я себе, Бог послал ангела, а я мог думать лишь об том, чтобы сунуть руку ей под платье и свой член в нее. Где я, вы говорите?
– Ты в замке нормандского барона, и, по-моему, тебе это приснилось, – ответил Блэкстоун. Ни одна из благородных женщин не осмелится зайти так далеко по коридорам, а Христиана всю ночь пролежала в его объятьях. Он поднес миску с супом к губам Харнесса. Тот наморщил нос.
– Это зелья, – поведал ему Томас. – Они тебя подкрепят.
– Мне бы лучше кусок соленой баранины, – поглядел тот поверх края миски на Блэкстоуна.
– Откушай сколько сможешь, а я погляжу, что смогу добыть.
– Она была здесь, знаете, я видел ее ясно, как вас. И чертовски пригляднее с виду, чем ваше изуродованное лицо. Кто это с вами так?
– Неважно. Он покойник.
Харнесс на миг задумался.
– Они кастрировали моего друга Джеффри. Знаете? Парня, которого они повесили в деревне. Ни капли милосердия. Мы предложили им королевскую защиту, а они его ножом и вздернули. Меня же приберегали для чего-то особенного. Вы можете их убить? Преподать им урок?
– Нынче Рождество, Уильям. Самая святая пора. Пора всепрощения.
– Ах вот как? – Лицо его обострилось, и на глаза набежали слезы. – Нассать. Он был парнишка, моложе и вас, и меня. Любил своего короля и своего коня в равной мере, сдается мне. Гордился своим избранием. Боже, этот отрок мог ехать день и ночь, неся королевское слово. Проехал бы сквозь пекло ради своего верховного повелителя. – Утер слезы. – Его и трогать-то было грешно. Прямо сердце разрывалось глядеть. А как они побили меня до полусмерти, так заставили глядеть, как они сие творят. – Он тряхнул головой. – Когда буду в силах, одолжу коня, поеду к тем паразитам и спалю их дотла. А потом пусть попытаются прикончить меня сызнова. – Он снова поперхнулся жидкостью из своей дребезжащей груди. – Я не солдат, но королевский человек. И уж порадею об ихней гибели, прежде чем уйти.
К бульону он даже не притронулся. Томас понимал ненависть Харнесса. Стоило ему лишь вспомнить о гибели брата, как желудок скручивался в тугой комок, как змея, стискивая сердце. Быть может, эта жажда мести поддержит в Харнессе жизнь, как поддержала ее в Блэкстоуне.
– Мы спалим их вместе. Как тебе такое?
– Клянетесь?
– Клянусь.
– Тогда замечательная идея. Вы воитель, я же вижу. Вы меня поведете, и мы спалим сей сброд. – Он со вздохом снова закрыл глаза. – Истинно, мы их проучим. Бедный паренек… убить одно… но за то, что содеяли они… они сгорят.
Он замолчал надолго, и Томас наконец понял, что больше толку сидеть с ним нет. Лучше дать ему поспать. Когда он встал, чтобы выйти, Харнесс приоткрыл глаза.
– Она была здесь. Я ее видел. С косой и в синем платье. Как Дева Мария. Пришла повидать Уильяма Харнесса в час испытаний.
Блэкстоун не ответил уснувшему Харнессу, но понял, что видение тому являлось отнюдь не в бреду. Это Бланш д’Аркур приходила в его комнату, а раз она была настолько близко к покоям Томаса, то, наверное, знала, что Христиана в его постели.
В душу закралось отчаяние. Долго ли они с Христианой смогут спать вместе, избегая разоблачения? Слуге Марселю уже известно, но Жан д’Аркур никаких обвинений не выдвигал. Он должен знать, должен! Как может столь могущественный человек, способный употребить свою власть, чтобы наказать человека самым чудовищным образом, не ведать, что творится под его собственным кровом?
Если, конечно, его интересы и заботы не ограничиваются одними лишь политическими материями и гонкой за властью против слабого короля. Блэкстоун осознал, что не понимал чувств, обуревающих фамилию д’Аркуров. Когда он спас Христиану и они прибыли в замок Нуайель, именно Бланш д’Аркур поддерживала целостность рода, пока ее господин и муж бился с англичанами. Сэр Готфрид д’Аркур вполне мог предложить ей свое покровительство, но Томас вспомнил, какое облегчение Бланш выказала, когда Христиану вернули в ее призрение. И ее воинственную агрессивность, способность зарубить человека, если бы ее фамилии угрожали. Она – сила, с которой надлежит считаться. После того этот род ничего не значил для Блэкстоуна, и уж конечно, когда его ранили, ему было наплевать, кто его выхаживает. О нем пеклась Христиана, и именно графиня приставила ее к нему. И Марселя. Марсель! Каким же дураком я был, подумал он. Марсель вовсе не слуга своего господина, он хранит верность Бланш д’Аркур. Может, Христиана и думает, что подкупила слугу, чтобы он позволил ей проскользнуть в его покои в ночь после охоты, но он не осмелился бы ослушаться единственного человека, распоряжающегося его жизнью, – Бланш д’Аркур. Христиана – дочь рыцаря, но, правду говоря, под кровом д’Аркуров у нее никаких прав. Марсель мог впустить ее в комнату, только зная, что его госпожа не осерчает. Бланш д’Аркур знала, что больше держать их порознь нельзя. И допустила такое.
Блэкстоун не продумал этого. Может, Бланш д’Аркур в этом доме и не возвысится до положения ровни своему господину и мужу, но она рождена благородной дамой, обладает собственными землями и титулом и влияет на мужа как только может, дабы привести его к власти. Отча