яние Томаса обострилось. Он словно давал два боя разом. Нужно непременно выяснить, почему она дозволила Христиане так сблизиться с ним, однако же, как он считает, не поведала о том мужу. Господи Иисусе Христе, подумал он, меня тут втягивают в нечто такое, над чем я не властен. Жан д’Аркур подарил дружбу, а Бланш позволила своей подопечной потерять невинность и полюбить англичанина.
Именно Бланш двигает фигуры на шахматной доске.
И Блэкстоун должен выяснить, что за партия тут разыгрывается.
19
Слуги готовили дом к рождественскому пиру, и воздух буквально звенел от волнения. Настала пора года, когда на них изольется радость и благоволение хозяев, которые допустят их в свое присутствие, дабы выслушать и рассмотреть любые жалобы и одарить подаянием и харчами. Все наедятся до отвала, а пажи примут участие в празднествах и помогут накрыть столы.
Вскарабкавшись на крепостной вал, Блэкстоун зашагал вдоль стен. Караульные почтительно опускали глаза; после случившегося выказать неуважение не осмелится ни один. Рана Гайара заживала, а Мёлон – сын кузнеца, невесть сколько лет назад сбежавший из дому и возвысившийся на службе его светлости – дал ясно понять, что своими жизнями они обязаны англичанину. Французский рыцарь не стал бы спасать человека от бичевания, да и мерзавцы английские рыцари тоже, он был готов побиться об заклад.
Блэкстоун окинул местность взглядом, наблюдая, как переменчивый ветер гонит облака, увлекая его думы следом. Куда же это его доставили? Южнее Руана и не так уж далеко от Парижа, как узнал он из обрывков разговоров. Даже Христиане неведомо, где находятся большие города или имения могущественных землевладельцев. Этот тесный мирок очерчен лишь их непосредственным окружением да рассказами странников. Люди топают на поля сражений и проливают кровь, удобряя этот уголок Франции, о котором и понятия не имеют. Умереть, не понимая за что, – ересь, думал Блэкстоун. Человек должен знать, ради чего его драгоценную жизнь вверяют в руки врага. «И когда это подобные мысли начали посещать меня?» – задавался он вопросом. Теперь мысли и чувства, некогда ему совершенно чуждые, одолевали его с такой же силой, как гнев, дававший силу его деснице.
Неужели еще год назад он преспокойно жил да поживал в деревне, теша себя смехом и играми на деревенских ярмарках? Он помнил долгий бег по лугам от роя пчел, кончившийся нырком в реку ради спасения от их жал. Вспомнил недобрые проказы в праздники, когда занимать себя трудами церковь не дозволяет. Как люди ухитряются ставить на стол хоть какую-то еду при такой уйме ограничений, он никогда не задумывался, но тогда это казалось куда проще. Он был вольным человеком, осчастливленным благоволением своего господина и опекавшим неуклюжего брата, не способного ни говорить, ни слышать, но ощущавшего дуновение крыл мотылька и воспринимавшего перетоп копытец новорожденного олененка. Как могло столь многое случиться в столь краткое время? Всего лишь на прошлое Рождество они принимали харчи из рук лорда Марлдона и заслужили затрещину по затылку от его управляющего поместьем за нахальство. Будет ли еще форель в том дальнем ручье, вопросил Марлдон юного лучника, и довольно ли ее там Блэкстоун с братцем оставили для стола лесничего его светлости? Томас не помнил, какие именно слова произнес в ответ, но наглая реплика заставила управляющего поместьем вкатить ему затрещину. Лорд Марлдон замял сие из-за уз, связывавших владыку с отцом отрока, о коих тот в то время не ведал.
Всего год назад, а теперь полюбуйтесь-ка, куда его занесло. Он был на волосок от смерти, но ангелы, виденные им в день, когда он лежал на поле под Креси, послали его обратно в сей мир отбывать епитимью за то, что недоглядел за братом. Сомнения его серьезны, тут не поспоришь, ибо он не ведает, что для него уготовано. Его одолевала тяга, будто шелковая нить, не желающая рваться, – желание вернуться в Англию. С появлением раненого Уильяма Харнесса она окрепла, стала более ощутимой. Его отчаяние из-за утраты товарища перекликалось с чувствами Блэкстоуна из-за брата. Оба желали возмездия. Но простая ли это жажда мести? Похоже, дело куда сложнее. Он не знал, что это, но что бы это ни было, теперь оно направляет его жизнь. Празднование Рождества – время просить о благосклонности, и если Уильям Харнесс переживет следующие два-три дня, Томас непременно попросит д’Аркура избавить его от покровительства и позволить вернуться вместе с раненым герольдом в ряды англичан под Кале. Там он явится пред очи своих принца и короля, а уж тогда поглядит, куда заведет его эта новая жизнь. Христиана отправится с ним, потому что оба опутаны страстью, расторгнуть которую может или анафема Церкви, или принудительное расставание по приказу Жана д’Аркура. Блэкстоун знал, что проигнорирует и то и другое.
Голова вепря занимала почетное место на столе, устремив невидящий взор на увешанных драгоценностями мужчин и женщин в ярких платьях, смеявшихся и перекрикивавших музыку менестрелей. Блэкстоун снова сидел в конце стола, но Христиану усадили между Ги де Рюймоном и его женой Жоанной, напротив неженатого рыцаря Жака Бриенна. Он уже трижды танцевал с ней, и Христиана усердно игнорировала Блэкстоуна. Не наказывают ли его за что-то? – гадал он. Может, Жан и Бланш д’Аркур дают понять, что им известно о его близости с Христианой? В одиночестве и пренебрежении он сидел и смотрел, превратившись в злополучного зрителя. Ни одна из жен не смотрела в его сторону, и у него возникло ощущение, что женщины его чураются, будто мужья велели им не держаться с ним накоротке. Он ел деликатно, как учили, но вина пил больше обычного. Больше ничего не оставалось, как выглядеть заинтересованным происходящим и сетовать на изящество Жака Бриенна, ведущего Христиану в танце среди столь же искусных мужчин и их жен.
Блэкстоун ухватился за возможность подкатить к д’Аркуру.
– Мессир, мое танцевальное искусство нынче вечером не востребовано. Я бы хотел отнести Уильяму Харнессу немного еды.
– Томас, ты к танцам не способен. Ты грациозен, как кабан, с хрюканьем и урчанием роющийся в земле, – проговорил д’Аркур с улыбкой, чтобы избавить своего протеже от неловкости.
– С этим не поспоришь, господин, – отозвался Блэкстоун.
– Вы должны показать нам крестьянский танец, – сказал де Фосса, сидевший поблизости. – Нас бы сие позабавило и познакомило с тем, как празднуют вам подобные.
– Мне подобные, господин, сидели бы в лачуге с дымным огнем от сырых дров, потому что местный владыка не дозволяет брать из его леса сухой хворост. Мы откушали бы кувшин эля от священника и пойманного в силки зайца, если бы повезло. Праздновать особо было бы нечего, и едва хватило бы места для сна, где уж там танцевать.
Протянув руку, де Фосса насадил на нож кусок мяса.
– Тогда вам надлежит что ни день преклонять колено перед господином д’Аркуром, просить у него прощения, что вас ему навязали, и благодарить его за тягостную задачу, каковую он исполняет.
Блэкстоун понял, что тот расставляет на него капкан.
– Я преклонял бы колено всякий раз при виде него, но он достаточно милостив, чтобы не просить от меня многого. Уважать человека, подобного мессиру д’Аркуру, – честь, редко выпадающая простому человеку вроде меня. Что же до остальных, то я предпочту глядеть, как они корчатся в грязи с ярдовой стрелой в глотке.
– Матерь Божья, Томас, ты зашел слишком далеко, – уязвленно-сердито прошептал д’Аркур.
– У подобных мне это в обычае, мессир, – ответил Блэкстоун, склонив голову.
Подавившись, Уильям де Фосса выплюнул недожеванное мясо на хлеб, и ему потребовалась помощь слуги, которого он в сердцах оттолкнул. Лицо его потемнело, пока он тужился набрать в легкие воздух, но притом не сводил глаз с Томаса, ухмыльнувшегося, пока д’Аркур не видел.
Наживленный капкан можно заставить захлопнуться пустым.
Де Фосса ринулся вперед, но совсем потерял голову из-за безудержного гнева, и Блэкстоуну потребовалось лишь отступить в сторону, чтобы нападающий распростерся на столе. Этот внезапный переполох заставил остальных обернуться к нему.
– Где твои манеры, Уильям! – беспечно воскликнул Луи де Витри. – Переберешь вина и пропустишь мессу! Или задумка как раз в этом?
Некоторые из молодых баронов засмеялись, как и их жены, но де Менмар неодобрительно сдвинул брови.
– Никаких смешочков, ради Господа нашего Иисуса, – осадил он де Витри, не знавшего, как отвечать на публичный упрек, и потому лишь улыбнулся и склонил голову, признавая авторитет и набожность старшего.
Пока де Фосса приходил в себя, Жан д’Аркур взмахом ладони отослал Блэкстоуна.
– Ступай, Томас, и не возвращайся. Слова могут быть больнее ударов. Тебе надлежит запомнить сие.
Поклонившись, Томас удалился. Музыка продолжалась, и немногие слышали, что де Фосса сказал своему другу, хозяину пира:
– Я не позволю себя оскорблять, Жан. Он должен мне ответить.
– Нет, Уильям, я не позволю тебе с ним драться, – отрезал д’Аркур, подавшись вперед, чтобы его ответ дошел до де Фосса.
– До первой крови, и я буду удовлетворен, – упорствовал де Фосса. – До первой крови.
Покачав головой, д’Аркур схватил друга за руку.
– Уильям, тебе его не побить.
Шокированное выражение лица де Фосса выдало, что предостережение д’Аркура лишь усугубило оскорбление. Д’Аркур тряхнул головой, чуть ли не с печалью опровергая сомнения друга.
– Как и никому из здесь присутствующих.
Блэкстоун подкинул еще полено в камин покоя, где Харнесс сидел, привалившись к спинке кровати. Камин топился весь день, и в комнате было тепло, но раненому еще может повредить ночной холод.
– Теперь-то поешь, что я тебе принес? – спросил Томас, которого Харнесс попросил разжечь огонь снова.
– Крошечку мог бы проглотить, Томас.
– Да уж, отхватишь овце ляжку – и назовешь это крошкой, – Блэкстоун поставил поднос с блюдом на колени сидящего. А сам поднес к его губам чашу глинтвейна и дал медленно отхлебнуть, проявляя осторожность, чтобы тот не поперхнулся и не зашелся кашлем.