– Кто? – встрепенулась Христиана, сообразив, что отвлеклась.
– Те, кто собрался здесь с моим господином и мужем.
Бланш д’Аркур теребила ожерелье, пока то не село как надлежит. Самый крупный камень – изумруд – она пристроила между горлом и ложбинкой грудей.
– Он для них ценное достояние и обладает бесстрашием, которое они собираются употребить вовсю.
Пальцы Христианы, застегивавшие пряжку ожерелья, замешкались. Насколько она смеет выказать графине заботу или интерес к Томасу Блэкстоуну?
– Никто не сможет заставить Томаса сделать не то, что он сам надумал, – вымолвила она.
Бланш села в кресло у окна поглядеть на Блэкстоуна, уюту своих покоев предпочитающего мороз. Подвинула к себе станок для вышивки. Прежде чем празднества начнутся, у нее будет часок уединения.
– Он оружие в их руках, – обронила Бланш, пропуская иглу сквозь канву.
– И теперь он может одолеть любого из них, – вступилась за него Христиана, чувствуя в шее жар от нахлынувших чувств.
Бланш д’Аркур заметила, что ее подопечная, потупив взор, расправляет мокрое платье на ширме, чтобы не допустить складок, но руки ее дрожат. Этих молодых людей притягивает друг к другу, и она сыграла в этом свою роль. Если Христиана влюблена в Томаса Блэкстоуна, тогда дочь бедного рыцаря отдается человеку, которого в один прекрасный ждет слава, чувствовала она. Если доживет.
– Да, Томас замечательный фехтовальщик, – согласилась Бланш. – Я наблюдала, как он упражняется, но мы, женщины, должны задаваться вопросом, желаем ли мы, чтобы люди, которых мы любим и чтим, были не просто тупыми орудиями для убийства других.
Христиана волновалась все более. Это необычно, решила Бланш. Она знала, что когда люди сэра Готфрида тогда захватили татей, Христиана отказала им в милосердии. У нее задатки сильной женщины, сомнений в том никаких. Выхаживая Блэкстоуна и сглаживая его острые углы музыкой и поэзией, Христиана сумела обтесать мужлана, сделав его человеком, однако сама сейчас едва сдерживается.
– Он не просто орудие, – произнесла Христиана, поднимая голову, чтобы взглянуть Бланш прямо в лицо. – Он… осознает. Красоту и природу. Отец учил его многим вещам, и он любил и опекал своего брата, родившегося глухонемым. Он далеко не так прост, как вы полагаете, моя госпожа.
Вот так-то лучше, подумала Бланш. Вдохновенный, но контролируемый, смелый ответ.
– А ты полагаешь, что ведаешь мои мысли, дитя? – намеренно холодно изрекла она, рассчитывая поглядеть, какого рода отклик это спровоцирует.
– Вовсе нет, но вы не знаете его так, как я, – осторожно высказалась Христиана, понимая, что может сгоряча проговориться о своих истинных чувствах к англичанину. – Я видела его отвагу; он спас меня, когда враги едва меня не схватили. Он ослушался приказа, чтобы вернуться за мной. Ему грозила порка.
– Тогда, возможно, он оппортунист, Христиана. Безрассудно храбрые деяния не стоят ничего. Человеком должно двигать нечто большее, нежели вожделение.
– Нет, вы заблуждаетесь на его счет, – стояла на своем Христиана, отчаянно стараясь очистить рассудок от затуманившего его гнева. – Я была там, когда английский принц всем поведал, что Томас держал свое слово, когда вернулся за реку, чтобы спасти меня.
– Как я и сказала, тупое орудие, – пренебрежительно бросила Бланш, нарочно не отрывая взора от канвы. – Грубое и неотесанное.
– У него есть честь и нежность! Он наделен добротой, которой вы не видели, благородством, необычайным для человека. Он говорит мягко и красиво, когда мы… – она прикусила язык. Во рту пересохло, но на лбу выступила испарина. Надо дышать медленно, чтобы удушить страсть, грозящую всему.
Бланш милостиво поглядела на подопечную.
– Когда вы – беседуете?
Христиана кивнула, беспомощная в явном осознании своей вины.
От дальнейших разговоров Бланш д’Аркур воздержалась. Ее пальцы держали натянутое полотно, игла пронзала ткань, протягивая нить, пока Бланш не закончила этот фрагмент вышивки: дракона, олицетворяющего угрозу всем женщинам, и кроваво-красное сердце, стиснутое его когтями.
День шел славно, с развлечениями и такой уймой танцев и еды, что Блэкстоуну хватило бы на месяц. Он держался как можно глубже в тени, не давая выманить себя на танец или втянуть в разговор с кем бы то ни было из баронов; все равно они наверняка постарались бы настроить его против себя и втянуть в противоборство. Бывали мгновения, когда Христиана оказывалась поблизости, ожидая, когда одна из жен или ее муж вовлекут ее обратно в празднование. Они едва перемолвились словцом, хотя между ними и пробегала искра, но Блэкстоун знал, что из-за праздников в ближайшие дни она к нему в постель не ляжет. Жан д’Аркур и его гости затеяли игры; старшие бароны – де Гранвиль и Менмар – сгорбились над шахматной доской; все это давало ему уйму возможностей улизнуть и вернуться к Харнессу, чтобы посидеть с ним у огня да потолковать об Англии. Раненый был еще слаб; порой дышать ему было трудно, и он то и дело впадал в дремоту, иногда не договорив фразы. Блэкстоун, вполне довольный ролью стража спящего, поддерживал огонь. Один раз, когда Харнесс проснулся, Томас перебирал в руках вышитый лоскуток, подаренный Христианой. Харнесс протянул руку.
– Пустячок на память, да? – произнес он вполголоса. – Дайте тогда глянуть.
Томас вложил лоскуток ему в ладонь, и Харнесс повертел его так и эдак.
– Очень хитроумно, вот оно как. Как ни погляди, птаха ныряет. Это ваша дама дала вам, правда?
Блэкстоун кивнул и, уступая настойчивым просьбам рассказать обо всем, наконец изложил ему события первой встречи с Христианой, потом переправы ее через реку под Бланштаком.
Харнесс сидел как ребенок, слушающий сказку. Когда же Томас закончил, сказал:
– Я тогда был с королем. Вы, лучники, заставили его прям-таки сиять от гордости, вы да латники, что бились с вами плечом к плечу. Вы, парни, свершили великий труд, но я не видал, как вы плыли через ту реку с девушкой. А жаль. Об таком можно детям рассказывать. Я и не представлял, кто вы такой, юный господин Блэкстоун.
– Да и повода не было.
– Не-а! – негодующе захрипел Харнес. – Чего? Мне, королевскому глашатаю? Мне, кто носит послания? Мы слыхали про юного лучника. Мы слыхали будь здоров! Мы ведали, что случилось. Солдат хлебом не корми, а дай сплести лесу да выудить рыбку-другую-третью. Ваше реноме, именно сие словцо я слыхал из уст самого Кобэма, когда он толковал о нашем верховном повелителе, реноме юного лучника росло как на дрожжах. Надо быть, вы перебили сотню человек, коли они до сей поры толкуют об сем, это уж непременно. А почему бы нет? Сэр Томас Блэкстоун, а? Но теперь я вас знаю и, когда вернусь, буду повествовать им всем об вас и что вы живы.
Они потолковали о войне и как мало ее видел королевский вестник, торчавший в заднем эшелоне в ожидании приказа скакать, как и другие человек двадцать, несущие слово монарха и получающие плату из королевской мошны. Слишком низкое положение не позволяло Харнессу даже близко подойти к великим полководцам-графьям, и сражения были для него сущей загадкой. Он только и помнил, что звуки боя и гибели – грохот сражения и вопли, докатывавшиеся волнами гнева и страха, вздымавшимся по холмам. Беседа шла натянуто, и Харнесс быстро уставал, снова впадал в дремоту, и всякий раз с печальными восклицаниями о том, что крестьяне сделали с юношей, въехавшим с ним в ту деревню.
За Рождеством последовал день святого Стефана, и слугам обещали заступничество и раздали подарки. Селяне пришли со своими убогими подношениями господину, а он в ответ, вкупе с другими аристократами, раздал милостыню бедным, слепым и увечным. Д’Аркур шагал среди них вместе с Бланш, а Блэкстоун наблюдал за происходящим издали. Некоторые дворяне, не желая даже касаться вилланов, вручали монеты оруженосцам, чтобы те вложили их в протянутые руки. Этот день навеял на Блэкстоуна воспоминания. Отец всегда заставлял его помолиться, прежде чем отправляться за благостыней лорда Марлдона. Святой великомученик Стефан – святой покровитель каменщиков, а каждый ремесленник должен чтить своего святого, настаивал отец. Более ничего Томас не ведал, но всегда чтил сей час молитвой за отца. А теперь и за брата. Видение святого Стефана ни разу не являлось благословить его или поблагодарить за молитвы, так что Блэкстоун не давал молитвам затянуться, а воспоминаниям об отце и брате – поблекнуть.
Отправиться на охоту в Святую неделю д’Аркур с остальными даже не пытались, потому что один святой день следовал за другим, и мясо сменилось рыбой, рыба дичью, создававшей впечатление, что на тарелки попадает все, что способно летать под небесами. Вальдшнепов, голубей и обычную домашнюю птицу, лебедей и гусей готовили в дровяных печах или в углях, мазали медом и шафраном, превращая в деликатесы для знати. И Блэкстоун брал по крошечке от каждого блюда. Богатая палитра соусов была противнее простой еды, но этим он кормил Уильяма Харнесса, а для себя заказывал на кухне менее экзотические харчи. К концу недели уже казалось, что от неумеренности в еде и молитвах устали даже самые несгибаемые из гостей д’Аркура, и споров с Блэкстоуном никто не затевал. Он уже начал надеяться, что насмешница по имени Фортуна поворачивает свое колесо везения в его сторону.
Он прогуливался по крепостному валу, перекинувшись словцом-другим с солдатами на постах на ничего не значащие темы – погода, возможное приближение бури, безмолвие и пустынность местности в районе поста, – когда внимание Блэкстоуна привлекло какое-то движение. Не было ничего необычного в том, что низкий туман льнул к земному лону, упрямо удерживая позиции чуть ли не до полудня. Призрачная дымка миазмов лимонного оттенка лежала у опушки леса, где посеребренная инеем земля не была тронута ни крестьянами, ни всадниками. Теперь же по ней двигались тени. Затрепетало знамя, но еще слишком далеко, чтобы разглядеть. Он поспешно оглянулся на караульных на стенах между ним и следующей боковой башней; еще один часовой на мосту через ров проверял селян, которым нужно было войти в замок.