– Пожалуй, добрая половина дворян Франции рождена вне брака, Христиана, – подхватил д’Аркур. – Теперь мы печемся о тебе, как заботился бы твой отец. Его самопожертвование не может пройти в сем доме незамеченным.
Блэкстоун отвел глаза от д’Аркура. Тот ни за что не мог узнать о причастности Томаса к тем первым дням вторжения, но при упоминании о ее отце ему все равно стало не по себе.
– Ты должна разуметь, что Томас будет в опасности, как и сия фамилия, если кто-либо выведает о его связи с нами. Мы слыхали из Парижа, что моего дядюшку заставили надеть на шею висельную петлю и, одетого в одну исподнюю рубаху, провели в таком виде по улицам. Жизнь его король пощадил, но предал полнейшему уничижению.
– Юношеские радости для тебя закончились, Христиана, – вступила Бланш. – Теперь ты женщина и до возвращения Томаса останешься при нас.
– А коли он потерпит крах, то погубит только себя, – добавил д’Аркур. – Пока что ваш брак должен сохраняться в секрете. Сей союз между вами был бы ручательством жизни в нищете, если бы не то, что Томас согласился предпринять. Его успех определяет не только его благосостояние, но и наше тоже.
Христиана кивнула в знак понимания. Замужество только по любви допускают редко и никогда не считают хорошей партией. А Томас Блэкстоун беднее церковной крысы. Не будь ее опекунами Жан и Бланш д’Аркур, она кончила бы жизнь где-нибудь в монастыре или доме терпимости – или ее мог бы изнасиловать и убить Жиль де Марси.
Д’Аркур утер вино с губ сложенной салфеткой.
– Кроме того, тебе следовало бы быть помолвленной уже не один год назад. Об этом твоему отцу надлежало поразмыслить куда более серьезно. Найти достойную партию девушке старше лет двенадцати-тринадцати непросто, – изрек он, заслужив неодобрительный взор Бланш.
– Моему господину и мужу ведомо лишь, что чувства крепнут с годами. Он ни разу не испытывал сего в юности. – Помолчав, она улыбнулась. – Лишь когда женился на мне.
– Безудержные сантименты – дело женское, Бланш. Кабы Томас потрудился изучить благородные слова путем поэзии, то мог бы постичь сие. – Он поглядел на Томаса. – Это единственное, в чем ты не преуспел. Постижение искусства куртуазной любви – способ почтить свою возлюбленную, Томас. Мы идем на войну и сражаемся из-за любви к нашим женщинам. – Он ответил на хорошо знакомый красноречивый взгляд Бланш, говоривший: «Храни безмолвие и береги слова». – Ему нечего предложить девушке, насколько я вижу, кроме своей силы, отваги и любви к ней. Хотя, осмелюсь полагать, сего вполне довольно, – попытался смягчить он.
– И оба благословлены вашей дружбой. Они богаче большинства, мой господин, – присовокупила Бланш.
Она не собиралась позволить ему окончательно превратить в руины свадебную церемонию, о которой даже нельзя рассказать.
День, когда невеста должна удушать собственную радость. Д’Аркуру пришлось изящно сдаться. Не сделай он этого, и зимние ночи станут холоднее и покажутся еще длиннее.
– Истинно, и по заслугам, Томас Блэкстоун. Тебе еще предстоит отмахать долгий путь, прежде чем я посмею допустить тебя в благовоспитанное общество, но для меня ты доказал свое достоинство бесспорно. Однако здесь не будет ни предуведомления о свадьбе, ни праздничного пира. С менестрелями уже расплатились. Так что день ваш пройдет тихо, ничуть не отличаясь от любого прочего. И так и должно быть. Я договорюсь со священником отвести нас в часовню и провести церемонию без предписываемого обычаем оглашения брака.
Бланш приподняла брови. Надо сказать еще одно, но д’Аркур нахмурился.
– Негодная сделка, Христиана? – кротко спросил Томас, словно прозрев ее сомнения.
– Для меня это лучшая из сделок, Томас, и ты не должен в том сомневаться. Ты сыскал меня в этом замке и доставил к сэру Готфриду, а после снова рисковал собственной жизнью ради меня. Тут замешана не только благодарность. Ты будешь сокровищем моей души до конца моих дней, как и наше дитя.
Протянув руку, Блэкстоун накрыл ее ладони своей.
– Не слишком прислушивайся к тому, что вещает мой господин. Для нас грядет много радости, и мы будем вместе, как только я позабочусь о месте, где мы будем жить. Теперь я отвечаю за тебя, но мессир Жан и его добрая госпожа Бланш будут твоими заступниками, доколе я не пришлю за тобой.
Бланш д’Аркур подождала, пока ее муж закончит приготовления.
– Мой господин и муж также вручает Томасу приданое от лица твоего отца.
Схватив д’Аркура за руку, Христиана прижала ее к губам.
– Мой господин… Благослови Бог вашу доброту и щедрость! Я буду возносить молитвы за вас каждый день до самой смерти.
Д’Аркур со вздохом отпустил ее, чтобы они с Бланш могли обняться.
– Мы исполнили свой долг, дитя. Как Господь вразумился свести вас двоих под моим кровом – воистину тайна, но мы почтили Его желания – хотя пути Его озадачивают меня более, нежели мою супругу. – Он приглашающе распростер руки. – И не вкусить ли нам теперь трапезу? Свадьбы хороши для любых нужд. От всех этих речей о неугасающей любви и деторождении мой желудок извивается, словно червяк, взыскующий, чтобы его покормили.
Назавтра все четверо отправились в часовню и преклонили колени перед священником, как в обычный час для молитвы. Священник, получивший щедрую плату, исполнил все, как велел д’Аркур. Были вознесены особые молитвы благодарности за сбережение жизни сэра Готфрида, а затем священник справил таинство бракосочетания. Бланш дала Христиане одно из своих лавандово-серых бархатных платьев, расшитое серебром и шелком, подчеркнув ее красоту ожерельем из драгоценных камней, а для ее заплетенных в косы волос, вымытых розмариновой водой, Бланш предоставила филигранную золотую сеточку.
Уступив обычаю, Томас принял ванну. На нем были свежие вещи и туника, а его длинные волосы были расчесаны на прямой пробор. Д’Аркур велел Марселю подстричь бакенбарды Блэкстоуна, теперь обрамлявшие его лицо и пробивавшиеся через начавший белеть шрам. Марсель был единственным достаточно доверенным слугой, знавшим о церемонии и, не спрашивая, догадывавшимся о причине столь спешного ее устройства. Эти события ненадолго повергли Томаса в ошеломление, а для их ночлега Бланш приготовила гостевую комнату, достойную аристократа и его невесты, украсив ее сухими лепестками роз и насытив воздух благовониями.
– Я не могу преподнести в подарок никаких драгоценностей, – сказал Христиане Блэкстоун, когда они сидели нагишом перед теплом очага, и раскрыл ладонь, показав ей серебряную монетку, аккуратно рассеченную надвое. – Но сие памятка моей любви к тебе. Где бы ни были обе половинки, там будем мы. Едины. Как одно существо. – Он нежно поцеловал ее, уповая, что хорошо запомнил слова, вычитанные в одной из книг д’Аркура.
Дни спустя, когда он обнял на прощание свою новоявленную жену, приняв добрые напутствия Бланш и пожелание благополучного возвращения, Жан д’Аркур отвел его в сторонку, прежде чем он выступил в путь с двумя десятками воинов.
– Со временем к тебе придут и честь, и слава, но умеряй свои убийства состраданием к тем, кто его заслуживает, Томас. А кто не заслуживает – пусть одно лишь имя твое вселяет ужас в их сердца.
Часть третьяКлятва
23
Праздник Богоявления, двенадцать дней спустя после Рождества, отмечал прибытие трех мудрецов – волхвов – с дарами для святого Дитяти. Но именно в этот промозглый день Блэкстоун принес дары отнюдь не доброй воли.
– Смилуйтеся над нами, – изрек крестьянин, на кривляющееся лицо которого Томас смотрел с коня сверху вниз. Осклабившись, тот с хохотом оглянулся на толпу из добрых трех десятков односельчан, вооруженных вилами, секачами и топорами. Они были явно не в настроении угождать одинокому бедному рыцарю в сопровождении всего двух человек. Мёлон и Гайар тревожно озирались.
– Сиречь, вы полагаете, что я должен проявить милосердие к тем, кто зверски убил безоружного человека и вестника короля Англии? – отозвался Блэкстоун.
Крестьянин угрожающе шагнул вперед, приподнимая секач.
– Лучше вам ехать своей дорогой, мерзкий англичанин. Наш заступник Сакет, le poigne de fer, будет огорчен, коли мы прикончим вас сами, но не станет нас распекать, ежели мы оттяпаем вам ногу иль руку.
Несколько человек засмеялись, набираясь отваги с каждой минутой. Прикончить английского гонца было нехитро, но трое вооруженных людей на конях могут и причинить кому-нибудь вред. Не беря пока в руку Волчий меч, Блэкстоун тронул коня вперед шагом. Подрастеряв нахальство, крестьянин чуть попятился.
– Толкуешь о Железном Кулаке. Слыхал я о нем. Говорят, силен как бык и глуп вдвое против того. Я здесь, дабы покарать, а не угрожать.
– Хватило же вам наглости приехать сюда. Проваливайте, покуда мы за вас не взялись! – крикнул мужлан, ободренный остальными, но их отвагу как рукой сняло, когда воздух раннего утра вдруг огласили женские вопли. Мужчины обернулись. Пламя уже охватило три дома, а с опушки огненным ожерельем выступили вооруженные люди с факелами.
– Сегодня я даром милосердия не облечен, – возгласил Блэкстоун, кладя десницу на рукоять меча.
Дома яростно полыхали, а всех мужчин, женщин и чад, не улизнувших из сжимающегося кольца солдат, согнали на вымешенную в слякоть главную улицу. Их заволакивало едким дымом, и их слезы страха и жалости к себе мешались со слезами от дыма. Блэкстоун без труда распознал полдюжины лиходеев, засадивших Уильяма Харнесса в клетку, как свинью, и забивших друга Харнесса до смерти. С перепугу селяне обратились друг против друга, выдав повинных в оскоплении и убийстве юного гонца. Их заставили снять его изувеченный труп, перерезав веревку, и похоронить в такой глубокой могиле, чтобы дикие звери не смогли откопать его останки.
А затем, на глазах у мужчин, обнимавших причитающих женщин, Блэкстоун повесил зачинщиков и предал их дома огню. Деревенскому кузнецу, заклеймившему Уильяма Харнесса, держа за руки за ноги, запечатлели на лбу цветок лилии тем же самым тавром. И когда правосудие свершилось, каждый мужчина, женщина и ребенок, стоя на коленях в грязи, молили Томаса пощадить их.