– Я спалю их, когда найду, – прозвучало в ответ.
– Да простит Бог подобное святотатство, – прошептал аббат и перекрестился.
Сграбастав в кулак плащ аббата, надетый поверх рясы, Блэкстоун повлек его к ожидавшему Гайару.
– Никчемные куски дерева, отщипываемые от любого бросового леса и служащие, чтобы наживаться на страхах невежественных крестьян. Вы сулите им надежду на спасение, и вам даже не надо разжимать их пальцы, чтобы забрать деньги, заработанные тяжким трудом. Кабы собрать щепки креста из всех монастырей и церквей, нашего Господа Иисуса пришлось бы распять тысячу раз на такой уйме крестов. Молитесь о собственном прощении. Ступайте в свои покои, мой большой жирный ворон, я велю кому-нибудь из братьев принести вам хлеб и воду.
Брыли аббата колыхались, а его уста с поджатыми губами не могли проронить ни слова.
– Ваши губы сморщены, как кошачья задница, – проговорил Томас, толкая его к Гайару. – Поймите одно: ваша привольная жизнь закончена. У вас тут много монахов? Десять? Больше?
Аббат всегда имел простые представления о власти и о том, кто ею распоряжается. Сложив трясущиеся персты домиком, он потупил взор. Человеку без роду-племени вроде этого англичанина явно потребно, чтобы его люди признавали его положение вожака.
– Сэр Томас. Сия смиренная обитель не может представлять интереса для вашего английского короля. Правда ведь?
– Это уж мне решать. А теперь я либо обыщу каждую щелочку и закуток, чтобы выволочь их на свет Божий, либо вы мне можете поведать, сколько здесь монахов. Или вы предпочитаете недельку посидеть на голодном пайке, чтобы подрастерять часть этого сала?
Аббат с натугой сглотнул. Если он не будет артачиться, то ему хотя бы могут дать мяса, питаться коим он привык. Не для него скромная пища смиренного монаха. От запахов стряпни у него прямо слюнки текли.
– Четырнадцать монахов и столько же послушников.
– Добро. Они нужны мне все в помощь моим людям.
– Что же тут можно делать?
– У меня всего пара дней, чтобы выстроить стену, и если бы я считал, что от вас при переноске камней будет хоть какой-то прок, я бы выгнал вас в поле кнутом, но вы чересчур медлительны и неуклюжи.
Блэкстоун кивнул Гайару, и тот выступил вперед, чтобы сопроводить аббата в его покои.
– Стену? – Непонимание, словно Томас говорил на иностранном языке, лишь усугубило глупый вид аббата. – День нынче короток. Стену?
– У вас есть топленое сало и масло, так что у нас будут факелы. Вот увидите. Стена будет замечательная.
Схватив озадаченного аббата, Гайар заставил его прибавить шагу.
Блэкстоун повернулся к Мёлону.
– Людей накормить, лошадей поставить в конюшни. Потом сделай опись съестного и припасов. Пока мы не организуем рабочие бригады, за стену никого не выпускать. И наплюй на традиции, пусть будут вооружены. Двое часовых постоянно. Днем и ночью.
Кивнув, Мёлон повернулся исполнять, не вдаваясь в расспросы. Он и так скоро узнает, что задумал этот юный англичанин, а пока был рад возможности заняться людьми. Никто еще не задавал лишних вопросов, почему их поставили под начало Томаса, но обязательно зададут, так что он решил собрать всех вместе и по-солдатски пресечь любое зреющее недовольство. Томас Блэкстоун командир, но их капитан Мёлон, и он уж позаботится, чтобы о разногласиях не могло быть и речи.
Стоя в пустой комнате, Томас представил порочную жизнь аббата в холе и сытости вместо смирения и тяжких трудов хождения среди терзаемых недугами и нищетой с предложением исцеления и подаяния. Побродил в одиночестве по монастырю, заметив, что огонь в кухне исправно поддерживают, четыре мешка с мукой в пекарне сухие, но мука грубого помола. Значит, еще не пристрастился к тонкому помолу, как по вкусу знати, подумал Блэкстоун. Наверное, в своих воздыханиях аббат не залетел настолько высоко, как мог бы. Часовня скромная, но служащая своей цели; в лазарете чисто, бинты из прокипяченного полотна аккуратно сложены, настойки, зелья и мази расставлены по полкам и надписаны. Пожилой монах склонился перед ним, а когда Томас поинтересовался его именем, приложил ладонь рупором к уху. Звать его брат Симон; чистый взор, согбенная спина и, хотя кожа на руках от возраста натянулась как пергамент, пальцы не дрожат. Блэкстоун понял, что тот способен искусно зашить рану. Он в полях работать не будет, растолковал ему Томас, и его не станут просить делать что-либо другое, кроме своего дела. При работе с камнем возможны и ушибы, и переломы, да и спинам потребуется притирание, а при вывихах надо будет и плечи вправлять.
Куда бы Блэкстоун ни зашел, везде заставал образцовый порядок. Послушники, привычные к тяжким трудам в любую погоду, своей дубленой кожей явно выделялись среди монахов – рыхлых, по большей части сутулых и бледных от корпения над манускриптами. То, как послушники отступали, почтительно склонив головы, когда Томас проходил мимо, наводило на мысль, что настоятель по приказу аббата держит их в ежовых рукавицах. Эти люди не покладая рук прислуживали потворствующим себе монахам, выскабливающим старые пергаменты и переписывающим свои страницы в тепле скриптория. Осмотрев различные части монастыря, Блэкстоун внимательно исследовал фундамент стен, пока окончательно не убедился, что они в хорошем состоянии и вряд ли могут быть проломлены из-за скверной кладки. Всегда есть риск, что Сакет предпримет штурм еще до того, как Томас изыщет способ захватить город. Монастырь для его подчиненных – безопасное прибежище, где они и будут укрываться до поры, когда он одолеет наемника, прозванного Железным Кулаком.
Копья и щиты воинов были составлены в пирамиды, чтобы можно было их быстро схватить, буде поднимется тревога. Все до единого таскали камни с полей и из разрушенных строений, которые Блэкстоун приказал разбирать по камушку. Двух монастырских ослов завьючили парными корзинами и использовали, чтобы побыстрее переносить булыжник. За годы в каменоломне под началом мастера-каменщика Томас научился сколачивать рабочие бригады, и монахи послушно работали, как только высказали свои протесты по поводу ограничения их молитв на ближайшие дни только утренями и вечернями. От изнеженной жизни в молитвах и чтении рукописей монахи разленились, так что им приходилось трудиться куда усерднее, чтобы поспевать за своими послушниками. Монашеская жизнь строится на покорности, сказал им Блэкстоун, а свои молитвы они могут читать, пока работают. Бог все равно их услышит, да притом Господь восхищается труждающимися. Ведь долг монаха строить нечто на века? Так он, Томас, даст им возможность угодить Богу и сызнова постичь покорность и смирение. А тем, кто будет мешкать, посулил он, вервие с узлами напомнит, как карается слабость плоти.
Вдвоем с Мёлоном он подготовил реестр, дабы все были накормлены и получали четырехчасовой сон каждые двадцать четыре часа. Монастырские амбары были полны зерна, а соленой рыбы и баранины хватило бы, чтобы кормить всю зиму целое село, не то что пару дюжин монахов. Блэкстоун приказал кухарю заняться делом, готовя котлы с кашей, и позаботиться, чтобы пекарня выдавала для людей хлеб грубого помола. Кухня должна работать круглые сутки. Главная трапеза из питательного зерна будет подаваться в полдень, и такую же горячую пищу надо выдавать в полночь тем, кто трудится в ночные часы. Для подкрепления под ледяным дождем, принесенным северным ветром и способным подорвать силы человека за несколько часов, людям надлежит выдавать по чашке горячего вина со специями. После утрени будет соленая рыба, а после вечерни – сыр и хлеб; затем рабочие бригады продолжат труд при свете факелов. К моменту, когда тьма заволокла пасмурное зимнее небо в первый день, у моста уже выросла пирамида из камней, а еще одна на полпути к ней от монастырских ворот. Факелы мерцали всю ночь. Монахов, оказавшихся слишком тщедушными для тяжелой работы, отослали на кухню помогать послушникам, терпя унижение от пребывания под их началом, когда те велели им готовить пищу, мыть кастрюли и драить полы.
Собрав людей, Томас растолковал им, что надлежит сделать. Камешками и голышами он наметил на земле контуры монастыря, потом мост и пересекающиеся дороги, уходящие в лес к неведомым местам назначения. Все солдаты, кем бы они ни служили, будут заняты на постройке фортификаций того или иного рода; чтобы строить стены, быть саперами вовсе незачем. Добрый кладчик может выстроить за день три-четыре ярда стены в два камня, а в его распоряжении было тридцать воинов и столько же монахов.
– Будем работать с монахами и послушниками. У нас два, от силы три дня. Мы все можем укладывать булыжник и валуны, но мне нужно, чтобы кто-нибудь надзирал за работами, чтобы эта треклятая штуковина была возведена. Есть ли среди вас те, кто работал с камнем?
Руки подняли двое.
– Я Талпен, я строил отцу житницу, когда был отроком.
– А ты? – спросил Блэкстоун второго – одного из людей де Гранвиля.
– Перенн. Я строил стену для своего села, чтобы помешать набегам вороватых бретонцев, и они так и не смогли ее проломить.
– Добро. Тогда вы двое будете командовать каждой рабочей вахтой, – распорядился Томас, заметив, что повышение ответственности им польстило. – Будь у меня выбор, я бы построил землебитную двухслойную стену. – Все закивали в знак согласия. – А потом посадил бы боярышник, чтобы отпугнуть посягателей. Но этого мы сделать не можем, земля промерзла, и это только временное укрепление.
Откашлявшись, Перенн сплюнул.
– Нет, господин Блэкстоун, стена простоит тут годы и годы. Так уж я строю стены. Насчет человека графа Ливе не ведаю, – сказал он, имея в виду Талпена. – Готов поспорить, тот сарай развалился в первый же раз, как его старик пустил ветры в коровнике.
Солдаты принялись добродушно перекидываться насмешками и подтрунивать друг над другом. Замечательно, подумал Томас. Они становятся единым отрядом, хоть и были солдатами разных владык. Талпен улыбнулся.
– Я строил житницу, мой друг; двухсветную, сводчатую. Ее даже англичане не смогли развалить, когда нагрянули.