Перемена не ускользнула от внимания Блэкстоуна; заметили ее и Талпен с Перенном.
– Они следуют за настоятелем охотно? – поинтересовался он у двоих строителей стены.
– Смахивает на то, – ответил Талпен. – Насколько я уразумел, аббата пристроили сюда не меньше года назад, когда орден отделался от него. Монахи его не желали: когда старый аббат помер, они высказались за настоятеля. Но у аббата Пьера есть какие-то связи, он добился благосклонности короля и был водворен сюда. Кто бы посмел выступить против? Селяне возделывают землю, а он собирает их десятины, сидя на своей толстой заднице.
– Впрочем, настоятеля они вроде бы слушаются, – подтвердил Перенн.
– Хорошо. Вы довольны их работой?
– Сами видите, сэр Томас, – указал Перенн взмахом руки. – Ночная работа удвоила наши старания. Истинно, они работают на славу.
Блэкстоун был доволен не меньше строителей стены.
– Тогда подбодрите их. Не бейте.
Нормандцы переглянулись.
– Стегнуть веревкой по ленивой спине и не наказание вовсе, сэр Томас, – возразил Талпен.
Блэкстоун кивнул.
– Я работал в каменоломне с семи лет от роду. Камнелом лупил меня что ни день, пока мастер-каменщик, заметив мое усердие, не попридержал кнут. Порадейте, чтобы мы поступили с ними так же. Похвалите их работу. А за каждый лишний ярд, уложенный раньше срока, мы будем выдавать людям и братии дополнительные пайки хлеба, в конце каждой смены добавку вина или эля. Обязательно передайте кухарю.
Мгновение казалось, что Талпен и Перенн хотят оспорить его приказ, но они понимали, как ценен для человека свежий хлеб, а уж обещание добавки эля – получше, чем яблоко перед носом у осла. Обещаний их владык сполна заплатить им за службу Блэкстоуну и возможность заработать на этой авантюре еще больше хватило с лихвой, чтобы они выступили вперед и принесли клятву молчания и повиновения. Во-первых, не раскрывать, кому они верны на самом деле, а во-вторых – исполнять веления юного англичанина. Все эти люди ходили за своими владыками в бой. Видели, как глупость и беззаботное пренебрежение их жизнями уносит многих из их товарищей. Пока что Томасу удавалось избегать обоих промахов. То, что он говорит по-французски, ничуть не отменяет тот факт, что он по-прежнему ублюдочный англичанин и лучник до мозга костей, хотя эти недочеты ему начали мало-помалу прощать, видя в нем такого же человека, как они, – солдата, добившегося высокого положения своим искусством и доблестью.
Это они уж как-нибудь переживут.
24
Перед наступлением сумерек Блэкстоун повел двадцать человек в лес. Десятерых солдат он оставил охранять монастырь и следить, чтобы монахи не покидали дормитория. Отправившиеся с ним несли две штурмовые лестницы, чтобы перебраться через стены под сенью черных кудлатых туч, кувырком гонимых по небу студеным ветром. У основания стены зиял тьмой овраг, выстуженный оттого, что солнечный свет никогда туда не заглядывал, где туман застаивался не только ночью, но и почти на весь день и вечно тянуло сырым могильным духом.
Блэкстоун принял решение, которое Мёлон счел глупым и заспорил натужным шепотом, чтобы его голос не долетел до часовых. Томас собирался перелезть через стену в одиночку, чтобы провести в городке разведку. А затем, как только получше сориентируется, вернется, чтобы забрать людей с собой. Это безумие, твердил ему Мёлон, и уже перебираясь через край между зубцами стены, Блэкстоун начал задумываться, так ли уж не прав был Мёлон. Может, было бы разумнее привести людей с собой и искать врагов в тесноте городских улиц. На углу площади покачивался фонарь, своим тусклым светом едва обрисовывая три тени, неподвижно стоящие ближе к центру открытого пространства. Томас скорчился, взглядом прослеживая линию стены и силуэты часовых на каждой сторожевой башне. Мёлон был прав минимум в том, что оба кутались в плащи, повернувшись к ветру спинами. Быстро двинувшись вперед, он спустился по лестнице, ведущей на площадь. Город выглядел беспорядочным скопищем различных строений, разделенных тесными переулками. Тут и там попадались дома в два этажа, лучшей постройки из камня и дерева, а остальные были приземистыми курными хижинами под соломенными кровлями с дымоволоками.
Стелясь в тени вдоль стен, чтобы не быть увиденным, он обошел главную площадь по периметру. Сердце билось часто-часто при мысли, что в любой момент он может наткнуться на спящего или потревожить часового, будет поднята тревога, и волей-неволей придется во весь дух бежать обратно к лестнице на стену, где Мёлон с солдатами, скорчившись у основания стены, дожидаются его команды снова приставить лестницу и идти на штурм. Один-одинешенек в этом враждебном окружении, он костерил себя за безрассудство. Но удача всегда потворствовала ему, и когда он подумал о серебряном талисмане на цепочке у себя на шее, то уже обогнул заднюю часть площади, приблизившись к трем теням, оказавшимся столбами, к каждому из которых был привязан безвольно обвисший человек.
Подобравшись поближе, он попытался расслышать, дышат ли они, но ветер и бряцание фонаря заглушали все звуки, какие могли от них исходить. Приложил ладонь к лицу каждого по очереди. Двое были холодны как лед, но у третьего шея была теплой. Ощутив пальцами что-то липкое, Блэкстоун тотчас же понял, что это кровь. Должно быть, тот самый, которого пытали раньше и чьи крики они слышали. Жизнь в нем едва теплилась, и помочь ему Томас ничем не мог. Вдруг порыв ветра загасил фонарь. Ближайший часовой крикнул, но его голос унесло ветром. Блэкстоун представил, как тот, ругаясь под нос, покидает пост и спускается по деревянным ступеням, которые привели на площадь и его самого. Быстро отступив спиной к стене ближайшего здания, Томас наблюдал, как силуэт часового ныряет во тьму стен и выныривает, пока тот наконец не заколотил гневно в дверь и распахнул ее, крикнув находящимся внутри, чтобы снова зажгли фонарь. Должно быть, в этих комнатах спит караул, подумал Блэкстоун, и действительно, мгновения спустя, когда часовой уже направился обратно к лестнице, из двери, зевая и почесываясь со сна, вышел человек, чтобы зажечь уличный фонарь.
Как только светильник снова закачался на ветру, дверь за караульным захлопнулась и свет внутри погас. По крайней мере, удалось обнаружить местонахождение хотя бы некоторых наемников. Осмелится ли Томас углубиться в переулки, рискуя наткнуться на пса или горожанина, которые могут поднять тревогу? Мгновения нерешительности было довольно, чтобы чья-то рука ухватила его за лодыжку.
Блэкстоун чуть не вскрикнул, но сумел совладать с испугом. Упав на спину, перекатился по земле, выхватывая нож. Но не успел еще подняться на ноги, как услышал отчаянный шепот:
– Чужак, помоги нам! Ради всего святого, помоги нам!
Томас быстро бросил взгляд в сторону часового, не видел ли тот его кувырок, но часовой по-прежнему стоял к площади спиной: разве изнутри может исходить какая-нибудь угроза? Вглядевшись во тьму, Блэкстоун менее чем в шести футах от себя, где стоял мгновение назад, увидел в земле решетку, прикрывающую яму. Ячейки были достаточно велики, чтобы человек мог просунуть сквозь них голову, и Томас увидел, что там кто-то есть и ему машет та самая рука, которая ухватила его за лодыжку. Блэкстоун не знал, как быть. Сколько человек внизу в заточении? Если не подойти, тот может заорать с отчаяния, подняв караул на ноги. Выбора нет. Скорчившись в три погибели, Томас приблизился к человеку, черты лица которого были едва различимы во тьме. Качающийся фонарь давал достаточно света, чтобы разглядеть, что узника били.
– Незнакомец, – снова зашептал тот, – слева от вас ведро с водой. Достаньте его, заклинаю. В этой яме со мной больше дюжины человек. Дайте нам воды, ради Бога! Помогите нам!
Бросив взгляд через плечо, Блэкстоун увидел деревянное ведро с ковшиком. Что делать? Если дать этим людям воды – не станут ли они кричать и драться между собой? В лучшем случае он может передать в яму только ковшик.
– Кто ты? – спросил он.
– Гино, меня звать Гино. Я здесь служил. Они каждый день выводят нас и избивают до полусмерти. Помоги нам, – натужно, но едва слышно прошептал узник пересохшим ртом.
– Очень хорошо. Воды я вам дам, но сколько здесь человек? Наемников то бишь? Скольких Сакет оставил?
– Сейчас… я… я не знаю, по-моему с ним уехало где-то… человек пятьдесят…
По-прежнему догадки. Кто его знает, у Сакета могло быть и полторы сотни человек. Может, темные дома сейчас так и кишат ими.
– Вы пришли убить его? – спросил Гино, хватаясь за край плаща Томаса.
Блэкстоун разжал его пальцы.
– Ты и остальные не подымете шума, если я дам вам воды?
– Это мои люди. Мы гасконцы, – прошептал тот решительно. Гасконцы с юго-запада Франции считают Эдуарда своим законным владыкой, наследником местного древнего герцогского дома[28].
Быстро повернувшись, Томас поднес ведро с водой к краю ямы, закрытой решеткой, и дал раненому узнику ковшик. И в смутном свете различил, как потрескавшиеся, сухие губы Гино в отчаянии раскрылись, когда истерзанный жаждой человек принял ковшик и передал его вниз, шепотом предупредив остальных, чтобы помалкивали. Каждому по глотку. Ковшик вернулся. Блэкстоун подавал и подавал воду, пока несколько драгоценных минут спустя наконец не попил и Гино.
– Мои люди за стенами. Смогу я взять город? – спросил Томас, уже тревожась, что кто-нибудь из часовых может бросить взгляд на площадь. Пошел дождь, за считаные мгновения от легкой мороси дошедший до ледяного ливня. Блэкстоун игнорировал жалящие непокрытую голову капли.
– Сколько человек? – спросил узник.
– Двадцать.
Написанное на лице Гино огорчение было почти видно, а уж в голосе оно прозвучало вполне отчетливо:
– Двадцать?
Томас услышал, как часовой затопал ногами, пытаясь их согреть.
– Не знаю, – произнес Гино. – Тут не меньше этого числа. По-моему, больше. Даже тридцать-сорок. Пришли еще люди и присоединились к Сакету. Вон там десятеро, – указал он на караульное помещение. – Остальные со своими шлюхами. По всему граду. Двадцать человек, говорите? – он потянулся, чтобы пожать Блэкстоуну руку. – Надеюсь, вы останетесь в живых. Мы помочь не в силах, даже если бы смогли вырваться на волю. Мы слишком слабы. Удачи, незнакомец.