– Был со мной рядом, – ответил Томас. – Мы были в меньшинстве, но он позиций не сдал.
– Вот оно и получается. Я ему вечно твердил, чтобы пошевеливался, – с этими словами Гайар снова принялся укладывать камни в недостроенный участок стены. Сантименты и молитвы по падшим могут обождать до поры, когда он останется наедине с собой на своей койке, задув ночную свечу.
Городские плотники вытащили лес из своих повозок, а шестерых пленных бесцеремонно вывалили на землю.
– Будете повешены за свои пытки, – объявил Блэкстоун приговоренным. – А вы двое, – указал он на остальных пленных, – будете повешены, потому что мне не нужны ни вы, ни вам подобные.
Один из них оскалился, как цепной пес.
– Давай, валяй, блядин сын с уродской рожей, – возвысил он голос, чтобы слышали все люди Томаса, – потому что когда Сакет узрит, что ты содеял, он выпотрошит вас всех, медленно и деловито, вгонит нож вам в кишки, отрежет вам елды и затолкает вам в глотки. Поджарит вас на вертеле и заставит жрать друг друга. А потом спалит Шульон дотла. Творите, иже вздумается. Пусть мой труп будет качаться на ветру, как кабацкая вывеска, зато мы вырезали этих хиляков в Шульоне, забрали себе их женщин и жили, как мужику надлежит. Смерть ждет вас всех до единого. Скверная смерть! На колени и молитесь о своих душах, потому что…
Достигнув его за пару шагов, Мёлон перерезал ему горло. Последнее проклятие захлебнулось кровью, забулькавшей и забрызгавшей прикованных к нему кандальников, пытавшихся отпрянуть от лягающегося в предсмертных корчах тела.
– Слишком много болтал, – пояснил Мёлон нахмурившемуся Блэкстоуну, вытирая лезвие. – Тут есть парни, еще не бывавшие в жарком бою. Негоже, чтобы подобный говнюк посеял непотребные мысли в их башках. У них и так-то там тесновато. – Повернувшись, Мёлон приказал солдатам и монахам, прервавшим свои труды: – Заканчивайте работу! Сакет – злобный ублюдок, убивающий женщин и чад ради потехи. Вы убьете и его, и сопутствующее ему отребье, когда эта сволочь будет здесь. Мы взяли Шульон, и вас ждет добыча благодаря сэру Томасу! – Мёлон поднял кулак, и солдаты возликовали, хотя монахи выглядели встревоженными не на шутку. Для подобных людей перерезать горло – пара пустяков.
Когда Блэкстоун пришел проведать Гино с остальными, брат Симон ухаживал за недужными. Люди сидели на соломенных матрасах, опираясь на подушки, а пара монахов, переходя от одного к другому, кормили их с ложечки жидкой кашкой.
– Они смогут сражаться? – спросил Томас.
– Их морили голодом, сын мой. И били. Я добавил в похлебку лекарство. Дай им срок.
Блэкстоун понял, что хотя убийца с войском, числом превосходящим его собственное, вот-вот нагрянет, подымать этих изнуренных людей с одра болезни из-за этого не стоит.
– Поведай, в чем нуждаешься, и получишь это, – сказал он.
– Ваш приход – Божье благословение для нас, – просто ответил старик.
Томас ощутил растущую в груди тяжесть. Такого он еще не испытывал – не страх, но какой-то трепет, стиснувший сердце. А затем понял, что это. Это возложенные на него упования других.
– Брат Симон, я ничей не спаситель. Даже не помышляй подобного. Я солдат. Завтра я могу быть уже мертв к этому часу, став лишь добрым провиантом для червей.
Задержав на нем долгий взор, старый монах указал дрожащим перстом на серебряный образок Арианрод.
– Некогда я был язычником, сын мой, и молился всем богам, и нашему Господу среди прочих. Надо думать, один из них услыхал меня, хоть и не ведаю, какой именно. Несомненно, я узнаю это достаточно скоро.
– Я не язычник, – возразил Блэкстоун.
– Это неважно. Важно лишь, что те, в кого ты веришь, направляют и защищают тебя. Не стыдись преклонить колени и просить их о помощи, – отвечал старик и снова занялся хворыми.
Спустив ноги с лежанки, Гино попытался встать.
– Я слышу, что уже строят эшафот. Вы повесите их здесь, не так ли? Это вызов Сакету будь здоров! Ему надо поддерживать репутацию, и повесив его людей на перекрестке, вы заставите его явиться за вами лично, но прежде того я хочу узреть, как их удавят.
Томас помог ему опуститься на лежанку, пока ноги не подкосились.
– Увидишь. Даю слово. Тебе и остальным нужен отдых, дай брату Симону позаботиться о вас. Бывают времена, когда мы должны сдаваться на волю тех, кто может нам помочь.
Кивнув, Гино опустился на матрас.
– Полагаете, сумеете остановить наемников здесь? С горсткой людей, раскорячившихся на перекрестке? Любезная Матерь Божья, да в Шульоне вам повезло. Убитые вами – просто отбросы, плавающие сверху в отхожей клоаке. Приготовьтесь, ибо когда Сакет вломится в эту дверь, все из нас до последнего будут преданы мечу. Я слыхал слова старого монаха. Послушайтесь его, дайте людям мессу. Призовите Бога на их сторону.
Блэкстоуну хотелось призвать на свою сторону не только Бога, ему бы не помешали еще полсотни человек. А лучше сотня. Проходя мимо лежанок, он увидел, что лихорадка отпустила Мэтью Хамптона. Взгляд старика изучающе впился в исполосованное лицо, глядящее на него сверху вниз. Шелестя дыханием от натуги, он раскрыл потрескавшиеся губы.
– Томас?
Томас кивнул.
– Глянь-ка на него. Мы думали, ты покойник. Благослови тебя Бог, отрок. Где я?
– В монастыре.
– То бишь ты вызволил нас с Шульона, – кивнул лучник. – Мы были уже покойники. Они обвели нас вокруг пальца, Томас, и прикончили. Скверно. Мои ребята умерли скверно.
Взяв ладонь Хамптона, Блэкстоун легонько пожал ее.
– Отомстим за них вместе. Твой лук у меня.
– Нет, его забрали они…
– Я отобрал его. Он твой. Больше ни у кого не было лука с такой темной полоской дерева, скрутившей волокна поперек. Я его сразу узнал. – Томас взял стоявший в сторонке лук и поднес его Хамптону на обозрение.
Ладони лучника ласково огладили тисовое древко, а кончики пальцев нащупали роговые навершия с засечками. Кивнув с почти беззвучным вздохом, он вернул лук Блэкстоуну.
– Бери его, Томас, и убей, скольких сможешь. С тобой никто не мог сравниться. Даже Ричард, упокой Бог его душу. Возьми его, парень.
Томас вытянул свою искривленную руку.
– Мне больше никогда не натянуть лука снова, Мэтью. Удар меча переломил меня, как хворостинку.
Хамптон взглядом проследил изгиб его руки.
– Удару меча не сломить могучий дуб, Томас. Дай мне с остальными еще денек и хлебово доброго брата, и встанем обок тебя.
Блэкстоун взял протянутую руку ветерана. Он видел, что каким бы рвением ни горели Хамптон и остальные, дня на выздоровление им маловато. Если Сакет атакует завтра утром, как они предполагают, лучников наготове не будет. И пока это не произошло, надо устроить для людей мессу.
Аббата Пьера выволокли из его покоев и пинком толкнули к приговоренным к повешению. Когда он упал, сутана задралась, открыв взорам его голый зад. Люди Томаса и послушники захохотали над его унижением. Но другие монахи, выгадавшие от правления жирного аббата, заметил Блэкстоун, выглядели встревоженными, понимая, что если их епитимья, заключавшаяся в постройке стены, не угодила англичанину, то их может ждать столь же позорное изгнание из собственного монастыря. И куда им тогда податься? Монашеская братия их ордена наверняка слыхала, как они тут жили. Скорее всего, от них открестятся, если их выдворят из сих безопасных стен, а епитимья в другом монастыре будет построже нынешней. Все они понимали, что время аббата Пьера прошло и их будущее в руках англичанина.
Люди Томаса вздернули его на ноги перед англичанином.
– Те, кто желает причастия перед повешением, могут его получить. И ты можешь возглавить своих братьев в молитве о твоем собственном благополучном избавлении, прежде чем я отправлю тебя на все четыре стороны.
Взгляд аббата Пьера заметался туда-сюда по собравшимся солдатам и монахам.
– Вы не можете отослать меня прочь, тут мой монастырь. Я в фаворе у короля, а он в фаворе у папы. Вы не можете выслать меня отсюда – до ближайшей деревни отсюда целые мили.
– Коли доберешься до нее живым, то сможешь ради Христа молить о пропитании и крове, как и надлежит истинному монаху нищенствующего ордена. Хотя, подозреваю, все запрут перед тобою двери за то, что позволил Сакету и его шайке обобрать их донага. Твое благословение ему стало их проклятием.
– Вы не можете! Надвигается ненастье. – Брыли аббата затряслись.
– Ты привел Сакета и его наемников в Шульон. Мне бы следовало поставить тебя на эшафот вместе с остальными, но сомневаюсь, что у нас найдется виселица, способная выдержать такой куль сала, – отрезал Блэкстоун.
Аббат Пьер пал на колени, сложив ладони в мольбе о помиловании.
– Сэр Томас, мне ни за что не добраться до ночи даже до ближайшей деревни. Холод убьет меня, надвигающаяся метель похоронит меня под снегом, и я лягу в неосвященную землю. Отрекитесь, заклинаю вас.
– А как же эти люди, которых ждет смерть? За них вы вступиться не хотите?
Аббат с трудом поднялся на ноги, взмахом руки охватив обреченных.
– Богохульники и душегубы. Их кончина была предрешена, когда блудодейки-матери исторгли их из своих мерзостных утроб. Я был в полной их власти. У меня не было выбора!
– Тогда прости им их грехи, когда они примут последнее причастие, прежде чем отошлю тебя в путь. Поторопись, день уже на исходе. Скоро твоим спутником будет одна лишь тьма. За дело.
Один из наемников, ступив вперед, харкнул в аббата полным ртом мокроты, забрызгав ему плечо и лицо. Аббат в ужасе отшатнулся.
– Я не позволю подобной твари молиться надо мной. Я встречусь с дьяволом на собственных условиях, – заявил наемник, попытавшись пнуть жирного аббата. Тот попятился нога за ногу, поворачиваясь туда-сюда и высматривая на лицах окружающих хоть след сострадания. Но не находил. Некоторые из монахов нарочито отворачивались от него.
– Я не смогу поглядеть в лицо своему королю, если предам тебя мечу или подвешу на суку, – изрек Блэкстоун. – Я даровал тебе жизнь. Делай с ней что хочешь.