– Хорошо, – согласился, а потом, повернувшись к стоявшим на стенах задом, наклонился и похлопал себя по ягодицам.
Ни за стены Шульона, ни в монастырь чума не проникла.
Недели сменились месяцами, и Блэкстоун позволил жителям и монахам мало-помалу под строгим надзором вернуться к нормальной жизни. Монахам позволили снова выйти в поля под охраной караульных Талпена и Перенна. Немногочисленных путников, выходивших к перекрестку, заставляли ступать дальше, не подпуская на расстояние пики. Они не найдут убежища по дороге на север, и никому не было дела, уцелеют ли они или свалятся по пути. Некоторых городов и деревень, заслоненных от внешнего мира защитной мантией своей изоляции, чума даже не коснулась. Нормандские владыки были ничуть не менее уязвимы, чем простые селяне, но стены замков уберегли большинство из них, хотя схватки на юге между территориальными твердынями Филиппа и цитаделями, захваченными сенешалями английского короля, периодически вспыхивали, несмотря на мор. Гайар добрался к д’Аркуру без происшествий, и, когда год уже близился к исходу, барон отправил гонцов с грамотами к тем, кто состоял с ним в альянсе. Гонцы понимали, что вступать ни в какие твердыни нельзя, а грамоты надлежит оставить на видном месте в обмен на провизию и воду для всадника и коня. Написанный ответ направляли обратно таким же образом. Благодаря этим курьерам города – и владевшие ими господа – получили возможность узнать о последних событиях. Одно из первых таких писем прибыло через несколько месяцев по возвращении Блэкстоуна в Шульон. На случай, если курьера остановят, никаких имен в письме не упоминали – попросту письмо с новостями о том, как обстоят дела в нормандских городах.
– В Руане и Париже тысячи умерших. В городах не хватает погостов, – сообщил он Христиане.
– Но они благополучны? Жан, Бланш и дети?
– Да. Другие – нет. Сестра короля Эдуарда скончалась по пути на свадьбу с принцем Кастильским.
Христиана в ужасе прикрыла рот ладонью.
– Мы должны помолиться за нее, Томас. Как и ты должен помолиться за своего короля.
– Молитвами ему не поможешь. Этот брак давал Эдуарду ручательство союза с королевством Испанским. Чума унесла не только принцессу; вероятно, она исхитила у него мир. – Он пробежал взглядом по каракулям и, как только уразумел их смысл, продолжал: – Король Филипп пытается созвать новую армию, но теперь налогов недостаточно. Слишком много умерших. А мне еще надо расплатиться. – Он вручил письмо Христиане. – Тут Бланш тебе пишет.
Как ни хотелось ей поскорей узнать вести от Бланш д’Аркур, она удержалась от взгляда на страницу.
– За тобой будут охотиться?
– Там все сказано, – указал он на письмо. – Если меня схватят, то смогут вернуть себе территорию и города. Я представляю угрозу. Словом, смахивает на то, что идея Жана сработала.
– Это не мессир д’Аркур предложил тебе рискнуть всем. Это был ты. Бланш мне сказала.
– Что проку от меня было бы без моей доброй шуйцы, чтобы держать лук? Тебе не о чем тревожиться. Здесь ты в безопасности, теперь всякому и мимо монастыря-то запросто не пройти, не то что пробить эти стены.
В душе он знал, что в Шульон способен пробиться любой решительно настроенный враг, располагающий достаточно многочисленным войском, но это маловероятно, учитывая, какие опустошения учинила чума. Куда больше его занимал вопрос, сколько еще он способен свершить.
Время отмерял только благовест монастырских колоколов. День сменялся ночью, на смену ей снова приходил день, и так утекал месяц за месяцем. Они жили словно в пустыне, вспоминаемые лишь редкими гонцами.
Блэкстоун изменил облик Шульона, приставив к делу всех мужчин и женщин в городе. Праздность – родительница страха, и под руководством Гино они делали, как он повелел, потому что все до единого признали его своим владыкой. Они не только трудились в полях под бдительным призором и защитой солдат, но и вырыли вокруг города широкий ров, а из вынутого грунта возвели мощный оборонительный вал в несколько футов высотой. Томас собственноручно выложил фундамент для узкого моста, построенного городскими плотниками, – достаточно широкого для одной повозки. Все это укрепило оборону города, ставшего для него ключевым в защите территории. Иссохшие трупы обезглавленных наемников скрылись под вырытым грунтом, и ко времени, когда Генри Блэкстоун начал расхаживать по дому, стаскивая со столов скатерти и украшения, англичанин отвел в сторону речушку, протекавшую вокруг Шульона. Ров не слишком широк, но предотвратит штурм с помощью лестниц, и укрепленный город будет можно удержать силами небольшого гарнизон с помощью городских жителей. Томас не давал людям отдыха. В случае набега солдаты, привычные только к гарнизонной службе, для него бесполезны, так что он распекал и Гино, и Мёлона, с помощью этого ухищрения подтолкнув их людей к состязанию. Оба командира муштровали солдат в пикейном бое и стене щитов, в обороне и нападении; осыпали их ударами булавы и меча и отбраковывали слабейших, стыдя их до тех пор, пока те не принимались молить избавить их от караульной службы и позволить вернуться в боевой отряд. В тяготах выучки Блэкстоун не щадил никого, в том числе и себя.
Однажды утром, еще до зари, когда Блэкстоун уже был на ногах, раздался призыв монастырского колокола к утрене. День снова сулил выдаться холодным и ветреным, и он порадовался, что загодя отрядил солдат в лес охранять горожан, грузивших дрова в подводы. Они нарубили свежих дров, но нужное тепло может дать только выдержанная древесина. Они набили хлева и амбары каштановыми дровами, но от них проку не будет, пока они не полежат два-три сезона. Томас отдал распоряжение искать ясень, потому что он хорошо горит и сухой, и сырой – он и медленно горящий дуб. Но нынче утром колокол звонил как-то уж очень настырно, и лишь через пару минут Блэкстоун сообразил, что это призыв не к молитве, а к страже поскорее вернуться в монастырь.
Мёлон уже поднял людей пинками из постелей и послал конюхов седлать лошадей. Когда они выехали из ворот, колокол уже прекратил свой настойчивый зов. А когда они свернули за поворот и монастырь замаячил впереди, заговорил снова, но на сей раз уже в другом ритме – теперь действительно к утрене. Подъехав ближе, они поняли, что их поджидает не опасность, а лишь всклокоченный всадник в тунике, похоже едва державшийся в седле от усталости. Вторая лошадь, привязанная за чумбур следом, несла щит и меч рыцаря. Хотя разобрать герба Блэкстоун не мог, но это ему и не требовалось. Седок был ему знаком.
– Пусть люди позавтракают здесь, Мёлон, – распорядился он, приглядываясь к понуренной фигурке.
Когда солдаты спешились, к ним подоспел Талпен.
– Он требовал вас, и только вас. Сказал, что знает вас и с места не тронется, пока вы не объявитесь. Не могу сказать, болен ли он поветрием, но мы предупредили, чтобы держался подальше. Велел одному из лучников всадить стрелу у него перед носом, – Талпена собственные действия явно беспокоили.
– Ты все сделал, как я приказывал. Нынче не время давать поблажки кому бы то ни было, – успокоил его Томас и зашагал мимо людей, стоявших на страже у стены. Но дошел только до моста. Конь не тронулся с места, а седок повесил голову на грудь, поддавшись изнеможению.
– Гийом! – позвал Блэкстоун. Заслышав его голос, конь переступил, и отрок поднял голову.
Гийом Бурден, будто пробужденный из глубокого сна, неуверенно поглядел на человека по ту сторону моста.
– Сэр Томас? Вы ли это?
– Я здесь.
– Простите меня. У меня не было выбора, кроме как приехать к вам, – проговорил отрок с безмерной усталостью.
– Все в порядке, мальчик. – Обернувшись, он окликнул Талпена: – Принести корзину с едой и питьем. Горячей едой с хлебом и пряным вином. Скажи брату Симону, чтобы добавил в питье снадобья, чтобы помочь отроку, расскажи ему, что видишь. – Поглядел на небо. Надвигается то ли дождь, то ли снег. И то и другое доконает пажа Анри Ливе, если у того не будет укрытия. – И еще мне нужен брезент и вервие.
Ветер пробирал до костей, но мальчик не выказывал виду, что чувствует его. Блэкстоун понял: это верный признак, что он изнурен свыше возможного. И снова повернулся к Гийому, покачнувшемуся в седле.
– Гийом! Слушай меня, мальчик! Ты меня слышишь?
Тот снова поднял голову.
– Я должен поспать, господин. Я должен.
– Нельзя! Холод убьет тебя, если ты сперва не поешь. Делай, как я велю, или умрешь! А ты не затем одолел такой путь, чтобы умереть у моего порога. Поведай мне, что случилось. Ну же, говори со мной, парень!
– Мой господин Ливе мертв. И его челядь. Слуги и оруженосцы. Все до единого.
– Как? Мор?
Гийом снова повесил голову.
– Гийом! – рявкнул Томас, отчаянно желая оказаться рядом с мальцом.
Голос Блэкстоуна заставил того вскинуть голову.
– Мор. Да. Он принял купца… дал ему убежище, и… через несколько дней… все умерли. Я привез его щит и меч, дабы их не украли.
Талпен уже спешил обратно с корзиной, в которой стоял глиняный горшочек, подпертый краюхой хлеба и куском сыра с ладонь, завернутого в тряпицу. Еще два человека следовали за ним со сложенным брезентовым полотнищем и веревками. Взяв еду, Блэкстоун указал на выступающую из земли скальную породу.
– Устройте там шатер. Привяжите покрепче, раскрепите колышками и камнями, а потом принесите соломы из конюшен.
И подошел ближе к коням. Те не шарахнулись при его приближении. Судя по виду, они не ели уже несколько дней. Он взглядом обшарил лицо отрока. Ветер и грязь исполосовали его кожу, но никаких признаков нарывов. Впрочем, это вовсе не значит, что паренек не заразен. Блэкстоун поставил корзину с едой на землю.
– Гийом, слезай и поешь. А потом забирайся в шатер, сможешь там поспать. Понял?
Кивнув, отрок медленно, как старик, сполз из седла на землю. Ноги его задрожали и подкосились. Томас непроизвольно сделал шаг к нему, но тут же одернул себя.