Градани и скакун стояли там, лицом к лицу, в невероятной картине, в существование которой не поверил бы ни один сотойи в этой конюшне. Свет, окутавший их, становился все ярче и еще ярче. Руки поднялись, чтобы прикрыть глаза, и они отвернулись, не в силах вынести интенсивность этого каскадного сияния.
И в самом сердце этого безмолвно ревущего ада Базел Бахнаксон бросил всю свою веру и всю свою упрямую волю - свою неспособность признать поражение и свое неудержимое стремление делать то, что от него требовал долг, - против удушающей пелены яда, пожирающего кобылку изнутри. Это было непохоже ни на одно исцеление, которое он когда-либо пробовал, потому что яд, с которым он столкнулся, не был физическим. Сами раны, разорванная плоть, изодранная шкура - это были враги, которых он хорошо знал. Но яд был чем-то другим, чем-то, что терзало дух кобылки, пожирая их, превращая во что-то другое - во что-то невыразимо мерзкое и нечистоплотное.
Он бросился на это, превратив свою волю и свой собственный дух - самого себя - в лезвие меча света. Он знал, что никогда не сможет описать, как он оказался вовлеченным в бой, парируя и нанося удары, встречая атаку яда на скакуна и принимая ее на броню самого себя и его связь с Томанаком. Он втиснулся между ним и его жертвой, подглядывая за ним, рубя его, заставляя уступать, отступать. Медленно, неуклонно, с каждой унцией элементарного упрямства градани. Дюйм за дюймом он вцепился в его удушающий покров и откинул его назад.
И когда он это сделал, когда она медленно и злобно поддалась его атаке, он осознал кое-что еще. Он пощупал кобылку. Другого способа описать это не было. Скакунья была там, в пустоте его мысленного взора, как некая изысканная конная скульптура, появляющаяся совершенной и без изъянов из густого, вонючего тумана. Это была кобылка, какой она была бы - должна была быть - во всей красе своей зрелости. Без шрамов, невредимая, могущественная и великолепная, с самим ветром в ее копытах и силой летнего грома Равнины Ветров в ее сердце.
Он никогда не видел, никогда не представлял себе такого совершенного равновесия и сердечности, такого великолепия несравненной силы и неукротимого духа ни в одном живом существе, и он потянулся к этому. Он окутал его этим безмолвно бурлящим ураганом света, и когда он это сделал, что-то потекло через него. Это было похоже на плетеный кабель молнии, протянувшийся сквозь него, когда он стал проводником для прикосновения самого Томанака. И все же даже тогда в этом излиянии было больше божественности. Был также Базел Бахнаксон, его собственный дух, его собственная воля, отдача самого себя - всего, чем он был, знал, верил и надеялся стать. Он присоединился к приливу силы, забирая с собой ту сущность кобылки, требуя, чтобы она была возвращена ей, делая это реальным.
Видение мгновенно обрело идеальную, невероятно интенсивную фокусировку в его сердце и разуме, и всего на мгновение он, кобылка и Томанак стали одним целым.
Это было мгновение, которое не могло длиться вечно. Ни один смертный - даже скакун или избранник Томанака - не смог бы выдержать такой накал больше, чем на мгновение. Они слились... а затем снова вспыхнули, разделившись на отдельные "я", потрясенные и скорбящие о том великолепии, которое было, и в то же время радостные, поскольку они осознали силу, которую разделяли, и различия, которые делали каждого из них уникальным и по-своему одинаково великолепным.
Базел отступил на полшага и уставился на кобылку. Даже этот каскад целительной энергии не мог исправить все повреждения, которые она понесла. Глаз, который она потеряла, не восстановился. Ухо, которое она потеряла, никогда не вернется. Но зияющие раны, гноящиеся порезы - все это исчезло. Разорванные мышцы снова стали целыми, порванная шкура восстановилась... и яд, разлагающий изнутри, исчез.
Они смотрели друг на друга, больше не соединенные, но оба понимали, что такое глубокое слияние также никогда не может быть полностью разделено. Кобылка с удивлением смотрела на врага, который вернул ей жизнь, и даже больше, чем жизнь, и Базел встретил ее взгляд с мыслями, полными воспоминаний о грохоте копыт, о бугрящихся мышцах, о гривах и хвостах, развевающихся на ветру, и о высокой, дикой страсти галопа. Он протянул руку, коснувшись ее морды, чувствуя тепло и грубую, шелковистую мягкость, и она наклонилась вперед, нежно прижимаясь носом, так очень нежно, к его груди.
- Отличная работа, Базел. - Голос исходил отовсюду и ниоткуда. Он грохотал копытами тысячи скакунов, несущихся по Равнине Ветров, и пульсировал раскатами далекого грома, разносящегося по осенним небесам, и все же он был мягким, почти нежным.
- Молодец, мой меч, - повторил голос Томанака, и по всей конюшне мужчины опустились на колени, с благоговением глядя на защитника и скакуна. - Теперь ты знаешь лекарство, - продолжил Томанак. - Но лекарство - это не единственный ответ. Будь готов, Базел, и будь предупрежден. Этот враг - не просто демон. Этот враг может убить не просто твое тело, но и твою душу. Готов ли ты противостоять этой угрозе, чтобы предотвратить то, что случилось с табуном Дочери Бури, от еще большего числа жертв?
Базел услышал предупреждение и ощутил его истинность. Его бог был Богом Справедливости и Правды, а также Богом Войны, и Он не лгал. И выбор того, встретиться лицом к лицу с этой опасностью или нет, был его собственным. Это принадлежало Базелу Бахнаксону. И потому, что так оно и было, и из-за того, кем был Базел Бахнаксон, на самом деле выбора вообще не было.
Он еще раз посмотрел в единственный глаз кобылки - Дочери Бури - и позволил вопросу своего божества прокатиться сквозь него, пока его эхо не проникло в его кости. А потом он ответил на вопрос.
- Да, - сказал он тихим, чеканным железным голосом, - я готов.
Глава двадцать четвертая
Гарлана, решила Лиана, обладала ярко выраженным даром меткого описания.
"Намного хуже", чем это прозвучало по словам Эрлис, было именно так, как прошел ее первый день.
Эта мысль отняла едва ли не больше энергии, чем у нее было, когда она потащилась из кухни. Солнце село больше часа назад, но она встала по крайней мере за час до рассвета. И она не верила, что за весь день просидела больше пяти минут подряд. Ну, может быть, с Лэйнитой. Но все равно казалось, что она этого не сделала.
Вчерашний день был достаточно плохим, но сегодня был установлен новый рекорд.
Гарлана вчера днем водила Лиану по Кэйлате, как какой-то свежий экспонат в шоу уродов. Не то чтобы старшая дева войны обращалась с ней как с уродкой или делала что-то еще, но она делала все возможное, чтобы Лиана чувствовала себя желанной гостьей. Однако это не помешало Лиане понять, что это было не просто ее воображение, когда она думала, что другие глаза внимательно наблюдают за ней. Они с Гарланой оказались в пузыре трогательной тишины, окруженные людьми - почти все они были женщинами, хотя не более половины из них носили чари и ятху, - которые наблюдали за ними с почти пугающей интенсивностью.
Лиана, конечно, знала, откуда это взялось. Мэр Ялит облекла это в слова во время их беседы, но на самом деле она не нуждалась в том, чтобы мэр это делала. Конечно, само ее присутствие здесь, в Кэйлате, должно было рассматриваться как угроза. Она могла быть уверена, что родители и семья, из которой она сбежала, не будут осуждать ее действия против дев войны в целом или Кэйлаты в частности, но другие жители Кэйлаты никак не могли разделить ее уверенность. Они, должно быть, задавались вопросом, как ее решение приехать сюда повлияет на решения барона Теллиана, если дело, наконец, дойдет до выяснения отношений между ними и одним из его вассалов. И, по крайней мере, некоторые из них должны были задаваться вопросом, что могло заставить дочь человека, который, возможно, был самым могущественным дворянином во всем королевстве, бежать, чтобы присоединиться к ним. Зачем бы ей отказываться от богатства, престижа? Власть отца, чей ранг защитил бы ее от того, что заставило их бежать? Что он сделал с ней, что заставило ее сбежать от него? Что могло заставить ее так сильно ненавидеть его?
Ей хотелось развернуться и накричать на них. Сказать им, что они были неправы, беспокоясь о реакции ее отца, и глупцами, поверившими на мгновение, что он когда-либо причинил ей боль. Кричать, что она сбежала из Хиллгарда не потому, что ненавидела своих родителей, а потому, что очень их любила. Но это только ухудшило бы ситуацию - или убедило бы их, что она сумасшедшая. И поэтому, как и Гарлана, она притворилась, что не замечает их взглядов или перешептываний.
Она сомневалась, что ей удалось одурачить очень многих из них.
Ей определенно не удалось одурачить Гарлану. Ее наставница никогда напрямую не комментировала наблюдающие глаза, но она время от времени пользовалась возможностью повысить голос в разговоре с Лианой и "проговорилась" несколькими содержательными замечаниями о недалеких сплетницах из маленького городка и людях, которым нечем больше заняться в свободное время чем выставлять себя идиотами, глазея на других совершенно обычных людей или события. По крайней мере, некоторые из наблюдателей поняли не слишком тонкие намеки Гарланы и отправились искать другие занятия. Большинство из них этого не сделали, но Лиана оценила усилия другой молодой женщины.
Их первой остановкой была администрация, расположенная в ратуше, на противоположной стороне здания от офиса мэра Ялит. Лиана была немного удивлена тихой, упорядоченной эффективностью офиса. Она не должна была этого делать, сказала она себе, но оказалось, что, вопреки себе, на подсознательном уровне она впитала больше традиционного предубеждения против дев войны, чем думала. Вид аккуратных рядов картотечных шкафов, каждый ящик которых был аккуратно снабжен вкладками и заполнен папками или карточками для заметок, поразил ее.
Барон Теллиан был одним из самых прогрессивных представителей сотойской знати, и он только начал переход от старых, громоздких свитков, на которых "традиционно" хранились все важные документы. Для него это было неловкое предложение, учитывая, сколько оригинальных документов его семьи было на тех же самых старомодных свитках, но он был полон решимости изменить как можно больше своего делопроизводства и администрирования. Первоначальная идея пришла из империи Топора, как и многие административные реформы, но он осознал ее многочисленные преимущества, как только увидел их.