— Да, но он же остался во главе. Значит, оно ему в какой-то степени дорого…
Алиса скорчила гримаску:
— Знаешь, на сентиментального человека он не похож. Думаю, он остался у руля по договоренности с двумя крупными акционерами, которые внесли свой капитал после присоединения к Бирже.
Артюс поставил перед нами дымящиеся тарелки с восхитительным запахом и отправился обслуживать еще одну постоянную клиентку.
— Мадам графиня, я к вашим услугам.
— Мой дорогой Артюс, — сказала дама, — сколь бы далеко ни простиралось мое генеалогическое древо, там были только крестьяне, поденщики, слуги… И потом, ведь в тысяча семьсот девяностом году знать была упразднена…
— А в две тысячи третьем Артюс ее восстановил!
Индюшка в белом вине была восхитительна. Такое блюдо способно привязать к земле Франции любого американца. Даже самый распроправый националист отрекся бы от своей партии за один кусочек такого мяса.
— Ты не был знаком с Тонеро? — спросила Алиса.
— Это тот парень, что уволился перед самым моим приходом?
— Да. Он был лучшим консультантом. Человек с очень сильным характером. В коммерции ему не было равных. Он знал себе цену и попытался требовать повышения зарплаты.
— И, насколько я помню, ему отказали.
— Отказали. Но он не растерялся и приготовил досье, в котором доказывалось, что в случае отказа его увольнение обойдется им дороже, чем прибавка к зарплате. Он рассчитал, насколько сократится приток клиентов с его уходом и приходом заместителя, сколько потеряет предприятие, пока будет оплачивать работу неэффективного сотрудника, и так далее. В общем, было ясно, что им дешевле повысить ему жалованье, чем уволить. Но они его все-таки уволили. И знаешь почему?
— Вопрос самолюбия? Не хотели отменять свое решение?
— Совсем не поэтому. Они ледяным тоном ему разъяснили, что, если они начнут варьировать зарплату, это сразу выбьет бюджет из рамок и упадет курс акций. В то время как основные потери от сокращения клиентуры у его последователя можно провести по статьям «вознаграждения» и «обучение», а Биржа к таким потерям нечувствительна.
— Какая разница?
— В разделе «обучение» очень даже есть разница, и не в лучшую сторону. Раньше занятия стажеров заканчивались в шесть часов, а теперь в пять. И к пяти часам уже никого нет.
— Почему?
— Тебе нужно объяснение, которое преподносят клиенту, или то, что продиктовано бизнесом?
— Давай и то и то.
— Это основа нашего педагогического плана, господин клиент. Исследования показали, что небольшое уменьшение времени обучения способствует быстрому усвоению материала и скорейшей интеграции стажера.
— А на самом деле?
— А на самом деле обучающий получает больше часа времени на поиски новых клиентов. Ты же понимаешь, что в шесть часов уже можно никого не застать…
Я отпил глоток вина.
— Так вот, по поводу нечестных действий: я совершенно случайно обнаружил, что один из наших сотрудников донес на кандидата и, не дождавшись его увольнения, огласил, что он уходит в другое место.
— А ты что, не в курсе?
— Не в курсе чего?
— В тот день, когда тебя на было, Дюнкер на общем собрании объявил, что такие звонки даже во благо.
— Ты что, шутишь?
— Ничуть.
— Марк Дюнкер, наш президент, призывает консультантов к такого рода штучкам? Но это гнусно!
— Он нас напрямую не призывал, просто дал понять.
Я посмотрел на серое небо за окном. Начинал накрапывать дождь.
— Знаешь, наверное, хорошо, что мы высказали все друг другу начистоту, но меня это все равно угнетает. Я должен верить в то, что я делаю. Просыпаясь утром, я должен знать, что моя работа для чего-то нужна, пусть она и не преследует какие-то благородные цели. Как минимум я хочу получать удовлетворение от хорошо сделанной работы. Но если мне надо заниматься непонятно чем, в спешке, с единственной целью обогащения акционеров, абсолютно не заинтересованных в предприятии, то все теряет смысл. А мне нужно, чтобы моя работа имела смысл.
— Ты идеалист, Алан.
— Конечно идеалист.
— Это хорошо, но ты ошибся эпохой. Мы живем среди циников, и, чтобы пробиться, надо самому быть циником.
— Я… я не согласен. Точнее, я отказываюсь подчиняться этой точке зрения. Иначе все на свете ничего не стоит. Я не могу смириться с мыслью, что вся моя жизнь проходит под знаком добывания средств для оплаты еды, жилья, развлечений. Такая жизнь лишена смысла.
— Ну, как дела, мои несмышленыши? — спросил Артюс, заглянув в наши тарелки, уверенный в успехе своего блюда.
— Я вам такой фамильярности не разрешала, — заявила Алиса, сделав вид, что шокирована.
Артюс со смехом удалился.
— Мне надо найти работу, — продолжал я, — которая что-то давала бы людям, пусть вселенная при этом и не изменится. Я должен засыпать и просыпаться с мыслью, что день прошел не зря и камень в общее здание положен.
— Тебе придется смириться с очевидностью. Изменить мир ты не сможешь.
Я поставил свой бокал. Индейка в белом вине меня больше не манила. Я увидел, что Артюс собирается послать мне воздушный поцелуй. Он обитал в мире, который сам создал.
— А я убежден, что каждый из нас способен изменить мир. При условии, если не станем опускать руки, отказываться от того, что считаем правильным, и не позволим себя унижать. Иначе получится, что мы причастны ко всему, что происходит.
— Согласна, но это все прекрасные слова. При конкретном рассмотрении они мало что значат. И еще не факт, что, если ты останешься на этом предприятии, тебе удастся сделать так, чтобы люди не творили зла.
Я взглянул на Алису. Занятно, но у меня почему-то возникло ощущение что, как бы она ни старалась мне доказать бесплодность моих усилий, в глубине души она признавала мою правоту. Она потеряла надежду, но надеяться ей очень хотелось.
Я вышел на улицу в задумчивости, рассеянно окинув взглядом стены ресторана. Мои глаза остановились на последнем чудачестве Артюса — на стене красовалось изречение Ганди:
«Мы сами должны стать теми переменами, которые хотим видеть в мире».
11
— Что верно, то верно, от других перемен не жди!
Ив Дюбре откинулся в глубоком кресле и положил ноги на письменный стол. Мне нравился запах кожи и старых книг, который у меня навсегда связался с его кабинетом, с местом, где я доверился ему на другое утро после нашего знакомства. Мягкий вечерний свет, струящийся сквозь деревья парка, подчеркивал английский дух жилища Дюбре. Верный своим привычкам, хозяин дома тихонько покачивал кусочки льда в бокале бурбона.
— Я убежден, — продолжал он, — что все перемены происходят внутри нас, а не извне. Ни организация, ни правительство, ни новый хозяин, ни новый супруг, ни какой-нибудь синдикат не в силах изменить жизнь. А политика? Смотри: как только люди начинают надеяться, что вот-вот что-то переменится, что получается на самом деле? Вспомни Миттерана в тысяча девятьсот восемьдесят первом, Ширака в девяносто пятом, Обаму в две тысячи восьмом… Во всех случаях в них разочаровались. Суть проблемы совсем в другом. Суть в том, что никто не может изменить мир, не обретя самого себя. А для этого надо взять себя в руки.
И заметь, мысль Ганди опережает индивидуальные представления и личные ожидания перемен. Я думаю, что он говорит о тех глобальных изменениях, которые каждый хотел бы видеть в обществе, и о том, что гораздо действеннее самому воплотиться в путь и стать примером для других, чем критиковать и изобличать.
— Понимаю, мысль интересная, но ведь даже если я стану примером уравновешенности, что, собственно, и требуется на работе, мой патрон не станет относиться ко мне более уважительно.
— В известной степени ты прав. Если тебе не нравится, что твой патрон тебя не уважает, не жди, что он изменится: это твоя задача заставить себя уважать. Прикинь, что ты можешь изменить в себе, чтобы хотелось отнестись к тебе с респектом: может, манеру общаться, манеру говорить, сообщать о своих успехах… Может, стоит пресекать неуместные замечания… В конце концов, вредные менеджеры, у которых есть скверная привычка доставать подчиненных, изводят совсем не всех и не выбирают себе жертву наугад.
— Но не хотите же вы сказать, что жертва сама напрашивается на приставания!
— Нет, этого я не говорю. Конечно, это не ее вина, и нельзя сказать, что жертва его безотчетно провоцирует. Нет. Я хочу только сказать, что в ее поведении, в образе жизни есть что-то такое, что делает «доставание» возможным. И при этом мучитель прекрасно сознает, что если нападет на жертву, то от этого пострадает только она, а на остальных нападение никак не отразится.
— Скверно!
— Да.
— А… что способствует тому, чтобы человек оказался в такой категории?
— Трудно ответить. Причин много. Но доминирующей является, несомненно, дефицит самоуважения. Если человек не уверен в себе, он наверняка допустит несколько проколов, за которые зацепится мучитель. Ему достаточно только нажать там, где больно.
Мне вдруг стало нечем дышать.
— А можно немножко проветрить комнату?
Дюбре встал и настежь распахнул окно. Комнату наполнил теплый воздух, напоенный древесной влагой, а вместе с ним — нежные ароматы летнего вечера. В кронах платанов слышались приглушенные голоса птиц, столетний кедр важно покачивал ветвями.
— Я думаю… мне немного не хватает… самоуважения… Это не означает, что я совсем себя не люблю, вовсе нет, и я себя ощущаю… нормально, но это верно, меня легко вывести из равновесия любым замечанием или критикой…
— Я тоже так думаю. В следующий раз я дам тебе задание, которое поможет тебе обрести самоуважение, веру в себя и придаст тебе внутреннюю силу.
А я про себя решил, что лучше будет помалкивать…
— Но вернемся к нашим баранам… Хотелось бы думать, что тебе удастся поменять мнение и отношение к тебе твоего босса, изменившись самому. Но это ничего не изменит в том, что происходит у вас в офисе…